Смотался мой потаскун. Уехала бы я куда, да старость подкашивает. Не двинешься. По весне видела его в селе однажды. Свернула с его глаз в сторонку. Пьяненький шел, балагурил:
Зачем не родился я графом,
Зачем мне судьбой не дано…
Тьфу, дуропляс! Графом… хватит того, что человеком родился, а дураком помрет…
Закинула «царевна» корзину за спину и пошла, не узнав и не спросив у Афони про меня, кто с ним распивает литки.
Стрекотала конная сенокосилка. На большой высоте в лазурном небе пронесся со скоростью звука реактивный самолет, оставив за собою две длинных белых борозды.
Охотничья водка разморила Афоню. Глаза у него закрывались сами собой. Он широко зевнул, сделал несколько резких движений. Я поглядел в сторону уходившей от нас женщины, вспоминал, какой она была красавицей, да и супруг ей был под стать: с усами, как у Козьмы Крючкова, всегда чисто бритый, в разговорах нарочито не окал по-вологодски, а вместо «опять» подчеркнуто выговаривал «абратно».
– Придется малость помедлить, – сказал Афоня, непритворно зевая, – нельзя во хмельку попасть бригадирше на глаза. Не залечь ли мне в кусточки? Или скоро выветрится?
– Пройдет в два счета, – успокоил я его, – охотничья ненадолго забориста, и запаха от нее нет такого, как от череповецкого «сучка». Эта шатает, а с ног не валит.
– Ну и то хорошо, – согласился Афоня и добавил, кивнув в сторону ушедшей женщины: – Она тебе, наверно, напомнила, а ты и забыл совсем мое прозвище – Афоня-Голубые кони.
– Конечно, забыл. Живя в разных городах, я за сорок лет ни разу не вспомнил об этом, и даже такого слова, как литки, не приходилось мне ни употреблять, ни слышать…
– Голубые кони и литки одно с другим связано. Хочешь, расскажу одну такую со мной бывальщинку…
– Рад послушать, но сначала допей, что на донышке булькает.
Афоня отказался пить:
– Годы мои не те, хватит двух стопочек, по одной на обе ноги, чтобы не шибко кособочило в походке.
74. ЛИТКИ
(Самодеятельная инсценировка)
…АФОНЯ-Голубые кони с холодного серого камня валуна пересел на луговину, прилег набок и, не торопясь со мной расставаться, начал рассказывать:
– Была война, не эта, а та, с Вильгельмом, потом гражданская, потом разруха. Кончилось все это, вернулись люди домой, у всех денег миллионы, а купить нечего. У кого есть хлеб – прячут, у кого нет – едят что попало: колоб, мякину, толченую овсянку, резаную солому. Прошло два-три года, крестьянство снова на ноги встало. Хлеб появился, сахар, ситец – тоже. Только цены расходились: хлеб шел дешево, а ситец и всякая мануфактура – дорого. Все обносились. Материи не хватало. А люди на земле работали отчаянно. Урожаи были добрые. Вот в ту пору я и начал помаленьку промышлять меной лошадьми. Выгоды вроде бы никакой, а так, страстишка появилась. Конечно, каждый раз литки, иначе говоря – магарыч, выпивка. Без выпивки нет мены. Сначала самогонкой пробавлялись. Потом появилась водочка, отличная, как при Николае, по старым рецептам. Очень увлекались по праздникам, по православным и революционным. Пили, наверстывали упущенное, ведь с четырнадцатого года до самого начала двадцать пятого запаха водочного не было, самогонка не в счет, вкус не тот. Выпьешь, бывало, сядешь в сани, кнут-вожжи в руки и несешься во весь дух, как Илья пророк, комья из-под копыт летят, да еще спьяна-то и песенку горланишь:
Эх вы кони мои голубые,
Эх ты мерин ты мой удалой,
Глянь, мелькают столбы верстовые,
Вот как весело нам с тобой…
Может, с этой песни и прозвали меня – Афоня-Голубые кони. Хрен с ним, я не обижался. У нас, знаешь, обычай – без прозвища нет человека. А женушка у меня с характером, приметила: что ни праздник – я во хмелю. Стала от меня кошелек прятать. И выпил бы, да деньги прибраны, найти не могу. А хитрая и добрая все-таки, на всякий случай, на литки водочку она имела. То в чулане в муку зароет, то на чердаке в вениках бутыль спрячет. Ну, иногда выпить захочется, а до больших праздников далеко, и вот, бывало, приглашаю я к себе Андрюху-Менуха и говорю ему: «Давай, парень, при моей жене спектакль разыграем в двух лицах, она третья. Пусть-ка она нам бутылочку водки откопает на литки. Только шутя мену устроим, но как будто всерьез, чтоб не догадалась…»
– Это к нашему удовольствию, – соглашается Андрей и от себя предлагает: – А завтра такой спектакль повторим при моей жадюге и опять выпьем…
Слушай дальше: представление начинается, можно бы так и назвать: спектакль «Литки», комедия в двух действиях.
Утречком приходит Андрюха, крестится на образа, как никогда, кланяется. Начинается «пьеса». Он говорит:
– Здрасьте, добрые люди, мир дому сему. Я к тебе, Афонюшка, по важному делу.
Я говорю:
– Добро пожаловать, присаживайся с нами чай пить. Марья, достань ему стакан с блюдцем, да сахарку прибавь. Какое у тебя ко мне дело?
Андрей: – Очень сурьезное и обоим нам полезное. У тебя меринок-то объезженный, покладистый, послушный, хоть и староват маленько. Он бы мне, слабосильному, самый раз. А я променял бы тебе хорошего жеребца по третьему году. Будет не конь, а огонь, мне со своей грыжей никак с таким злодейским зверем не управиться, а в твоих могучих руках он заходит, как под генералом Скобелевым. Давай-ка махнем без придачи…
Тут моя Марья вступает в роль и говорит заинтересованно:
– Нашел дурака, без придачи! Да нашему мерину цены нет. Умница, только что человеческим голосом не говорит. И ест любой корм. Зубы такие – все перемелет. Да с такой лошадью, как наша, любой трехгодовалый ребенок управится. Не меняй, Афоня, без придачи…
– Ни за что! – присоединяюсь я к голосу жены.
Андрей: Так и быть, четвертной билет прибавлю, а литки с тебя.
Марья: Четвертной? Не купишь нас за двадцать пять. Афоня! Не соглашайся!
Я: Ни за что! Это не придача. Да ты спустись в хлев, посмотри коня. Не то что сулишь, а и полсотенки прибавишь еще своему жеребенку, и то не возьму… Вот так.
– Ладно, – соглашается, подумав, Андрей, – так и быть, придаю три червонца и еще по второму году пеструю телушку. Через год-два телушка у вас коровой станет. Уж на что выгодней…
Я вижу, у моей Маши глаза заблестели. Кивает мне понимающе головой. Дескать, так можно.
Андрей уловил этот момент, подгорячил:
– Глядишь, у тебя две коровы будут – своя Буренка, да это из телки, Пеструха. Всем ребятишкам молочишко, да еще и на маслоделку сдать останется…
Я спрашиваю супругу:
– Как, Машенька, по-твоему?
– Решайте уж, чего с вами поделаешь…
Мы с Андрюхой хлопаем трижды по рукам в знак согласия, потом молимся. Маша тоже крестится и спрашивает меня миролюбиво:
– Так с кого же литки?
– Разумеется, с меня, Человек к нам пришел. Не с бутылкой же он шел? Поищи-ка там у себя.
Через минуту Марья, наклонившись, достает из-под печки старый валенок, из валенка вынимает завернутую в портянку бутыль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Зачем не родился я графом,
Зачем мне судьбой не дано…
Тьфу, дуропляс! Графом… хватит того, что человеком родился, а дураком помрет…
Закинула «царевна» корзину за спину и пошла, не узнав и не спросив у Афони про меня, кто с ним распивает литки.
Стрекотала конная сенокосилка. На большой высоте в лазурном небе пронесся со скоростью звука реактивный самолет, оставив за собою две длинных белых борозды.
Охотничья водка разморила Афоню. Глаза у него закрывались сами собой. Он широко зевнул, сделал несколько резких движений. Я поглядел в сторону уходившей от нас женщины, вспоминал, какой она была красавицей, да и супруг ей был под стать: с усами, как у Козьмы Крючкова, всегда чисто бритый, в разговорах нарочито не окал по-вологодски, а вместо «опять» подчеркнуто выговаривал «абратно».
– Придется малость помедлить, – сказал Афоня, непритворно зевая, – нельзя во хмельку попасть бригадирше на глаза. Не залечь ли мне в кусточки? Или скоро выветрится?
– Пройдет в два счета, – успокоил я его, – охотничья ненадолго забориста, и запаха от нее нет такого, как от череповецкого «сучка». Эта шатает, а с ног не валит.
– Ну и то хорошо, – согласился Афоня и добавил, кивнув в сторону ушедшей женщины: – Она тебе, наверно, напомнила, а ты и забыл совсем мое прозвище – Афоня-Голубые кони.
– Конечно, забыл. Живя в разных городах, я за сорок лет ни разу не вспомнил об этом, и даже такого слова, как литки, не приходилось мне ни употреблять, ни слышать…
– Голубые кони и литки одно с другим связано. Хочешь, расскажу одну такую со мной бывальщинку…
– Рад послушать, но сначала допей, что на донышке булькает.
Афоня отказался пить:
– Годы мои не те, хватит двух стопочек, по одной на обе ноги, чтобы не шибко кособочило в походке.
74. ЛИТКИ
(Самодеятельная инсценировка)
…АФОНЯ-Голубые кони с холодного серого камня валуна пересел на луговину, прилег набок и, не торопясь со мной расставаться, начал рассказывать:
– Была война, не эта, а та, с Вильгельмом, потом гражданская, потом разруха. Кончилось все это, вернулись люди домой, у всех денег миллионы, а купить нечего. У кого есть хлеб – прячут, у кого нет – едят что попало: колоб, мякину, толченую овсянку, резаную солому. Прошло два-три года, крестьянство снова на ноги встало. Хлеб появился, сахар, ситец – тоже. Только цены расходились: хлеб шел дешево, а ситец и всякая мануфактура – дорого. Все обносились. Материи не хватало. А люди на земле работали отчаянно. Урожаи были добрые. Вот в ту пору я и начал помаленьку промышлять меной лошадьми. Выгоды вроде бы никакой, а так, страстишка появилась. Конечно, каждый раз литки, иначе говоря – магарыч, выпивка. Без выпивки нет мены. Сначала самогонкой пробавлялись. Потом появилась водочка, отличная, как при Николае, по старым рецептам. Очень увлекались по праздникам, по православным и революционным. Пили, наверстывали упущенное, ведь с четырнадцатого года до самого начала двадцать пятого запаха водочного не было, самогонка не в счет, вкус не тот. Выпьешь, бывало, сядешь в сани, кнут-вожжи в руки и несешься во весь дух, как Илья пророк, комья из-под копыт летят, да еще спьяна-то и песенку горланишь:
Эх вы кони мои голубые,
Эх ты мерин ты мой удалой,
Глянь, мелькают столбы верстовые,
Вот как весело нам с тобой…
Может, с этой песни и прозвали меня – Афоня-Голубые кони. Хрен с ним, я не обижался. У нас, знаешь, обычай – без прозвища нет человека. А женушка у меня с характером, приметила: что ни праздник – я во хмелю. Стала от меня кошелек прятать. И выпил бы, да деньги прибраны, найти не могу. А хитрая и добрая все-таки, на всякий случай, на литки водочку она имела. То в чулане в муку зароет, то на чердаке в вениках бутыль спрячет. Ну, иногда выпить захочется, а до больших праздников далеко, и вот, бывало, приглашаю я к себе Андрюху-Менуха и говорю ему: «Давай, парень, при моей жене спектакль разыграем в двух лицах, она третья. Пусть-ка она нам бутылочку водки откопает на литки. Только шутя мену устроим, но как будто всерьез, чтоб не догадалась…»
– Это к нашему удовольствию, – соглашается Андрей и от себя предлагает: – А завтра такой спектакль повторим при моей жадюге и опять выпьем…
Слушай дальше: представление начинается, можно бы так и назвать: спектакль «Литки», комедия в двух действиях.
Утречком приходит Андрюха, крестится на образа, как никогда, кланяется. Начинается «пьеса». Он говорит:
– Здрасьте, добрые люди, мир дому сему. Я к тебе, Афонюшка, по важному делу.
Я говорю:
– Добро пожаловать, присаживайся с нами чай пить. Марья, достань ему стакан с блюдцем, да сахарку прибавь. Какое у тебя ко мне дело?
Андрей: – Очень сурьезное и обоим нам полезное. У тебя меринок-то объезженный, покладистый, послушный, хоть и староват маленько. Он бы мне, слабосильному, самый раз. А я променял бы тебе хорошего жеребца по третьему году. Будет не конь, а огонь, мне со своей грыжей никак с таким злодейским зверем не управиться, а в твоих могучих руках он заходит, как под генералом Скобелевым. Давай-ка махнем без придачи…
Тут моя Марья вступает в роль и говорит заинтересованно:
– Нашел дурака, без придачи! Да нашему мерину цены нет. Умница, только что человеческим голосом не говорит. И ест любой корм. Зубы такие – все перемелет. Да с такой лошадью, как наша, любой трехгодовалый ребенок управится. Не меняй, Афоня, без придачи…
– Ни за что! – присоединяюсь я к голосу жены.
Андрей: Так и быть, четвертной билет прибавлю, а литки с тебя.
Марья: Четвертной? Не купишь нас за двадцать пять. Афоня! Не соглашайся!
Я: Ни за что! Это не придача. Да ты спустись в хлев, посмотри коня. Не то что сулишь, а и полсотенки прибавишь еще своему жеребенку, и то не возьму… Вот так.
– Ладно, – соглашается, подумав, Андрей, – так и быть, придаю три червонца и еще по второму году пеструю телушку. Через год-два телушка у вас коровой станет. Уж на что выгодней…
Я вижу, у моей Маши глаза заблестели. Кивает мне понимающе головой. Дескать, так можно.
Андрей уловил этот момент, подгорячил:
– Глядишь, у тебя две коровы будут – своя Буренка, да это из телки, Пеструха. Всем ребятишкам молочишко, да еще и на маслоделку сдать останется…
Я спрашиваю супругу:
– Как, Машенька, по-твоему?
– Решайте уж, чего с вами поделаешь…
Мы с Андрюхой хлопаем трижды по рукам в знак согласия, потом молимся. Маша тоже крестится и спрашивает меня миролюбиво:
– Так с кого же литки?
– Разумеется, с меня, Человек к нам пришел. Не с бутылкой же он шел? Поищи-ка там у себя.
Через минуту Марья, наклонившись, достает из-под печки старый валенок, из валенка вынимает завернутую в портянку бутыль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54