Некоторое время назад Касперт вызывал его вот так же к себе в кабинет участвовать в составлении этой самой, распластанной на ковре маршрутной карты.
Касперт выглядел подвижным, деловитым и суровым. Волосы густые, без седины, смазаны чем-то резко пахнущим и зачесаны на затылок. Длинный нос свёрнут на сторону. Выпирающие скулы во время разговора как-то болезненно, криво пошаливают. Можно подумать, что он гримасничает или кого-то передразнивает. На нём ладно сидела саржевая, по его фигуре сшитая гимнастёрка с двумя ромбами в малиновых петлицах. Он всегда был готов и почему-то считал себя вправе просверлить повыше грудного кармана дырочку для почётного значка, но пока дело о награждении находилось не дальше краевого полномочного представительства и никак не двигалось в Москву…
– Не ломайте голову, молодой человек, – сказал, наконец, Касперт, выходя из-за стола. – Не так давно, когда мы с представителем земельного управления составляли маршруты следования к будущим спецпосёлкам, мы прислушивались к вашему, увы, неокрепшему голосу, полагая, что вы как местный житель кое-что смыслите…
– Я не местный, товарищ начальник, – поспешил виновато пояснить Судаков. – Я из Пошехонья. Учился в Череповце. Работая здесь, успел побывать во многих уездах Вологодчины, потому и подсказывал некоторые пути.
– Из Пошехонья? Ванька Пошехонец! Вот так и получилось по-пошехонски… По всем маршрутам графики движения нарушены. Вместо пяти суток, скажем, идут десять, да ещё и к месту не приходят.
– Я, товарищ начальник, в летнюю пору в командировках своими ногами вымерял эти дорожки. По пятьдесят вёрст иногда в сутки выхаживал…
– И мы с тем представителем земотдела к вашим пешехонским выкладкам подошли доверчиво. Летнюю мерку путей-дорог применили к зимним условиям. Вот и получилось. Что ж, товарищ Судаков? Выговором в приказе вас отметить? Этого мало… Довольно вам протирать здесь штаны. Сегодня же поведёте по одному из своих маршрутов семьсот кулаков вот сюда, в северную часть Тотемского уезда… – Касперт, держа руки в карманах галифе, аккуратно, носком сапога прикоснулся к лежавшей на ковре карте. – Вам понятно?
– Понятно. Откуда людей будем брать?
– Не людей, а кулаков, – поправил начальник. – Из-за стен Прилуцкого монастыря. Семьсот трудоспособных. Часть из них – бывшие махновцы. Добавим ещё к этой колонне восемь десятков киргизов. В помощь вам дадим двух милиционеров. Шестнадцать подвод для провизии и лесорубческого инвентаря. Можете идти. Да, информируйте обо всём с каждого отделения связи по телефону, телеграфу. Эксцессов и беглецов не должно быть… Вот мы и посмотрим, как будете вы укладываться в рамки графика.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В ШИНЕЛИ, с кожаной сумкой на боку, с наганом на ремне, Судаков вошёл за ворота древнего Прилуцкого монастыря. Прибывшие с Украины куркули с семьями разместились на многоярусных нарах в церквах и монастырских служебных домах. Одни толкались на просторном дворе и кладбище возле своего скарба. Другие, уставшие в длительном пути, сидели около костров, грелись, кипятили воду, что-то варили, что-то выпекали на сковородках и шумно балакали, перемешивая украинские слова с русскими.
Не успел Судаков разыскать коменданта, как спецпереселенцы обступили его тесным кольцом. Вид они имели довольно невзрачный. По их облику нетрудно было заметить горечь переживаемых ими обид, а за обидами – почувствовать злобную покорность судьбе.
– Гражданин начальник, товарищ комендант, дозвольте спросить… – обратилось враз несколько человек к Судакову. – А скажите, верно, що всех куркулей скоро обратно повезут?
– Та не брехай, коль не разумиишь, – перебивали другие. – Дай о деле спросить.
– Где ж така земля Хранца Осипа? Одна людына балакала, що нас туды повезут. А чого мы тамо станем робиты, коли там и лета не бувает. Снеги да льды…
– Будут ли комиссары здесь нас спрашивать, кто за что страдает и правильно ли?..
– Геть, хлопцы! Тикайте, пийшлы прочь! Чого вси до начальника пристали. Хиба не бачите, який он молоденький. Чого он морокует?
Не успел Судаков и рта раскрыть, как подошедший спецпереселенец, тучный, высокий, с окладистой огневой бородой и красным лицом, усеянным веснушками, встал посреди толпы и, обращаясь к нему, зычным голосом заговорил:
– Будьте здоровеньки. Дозвольте знать, хто вы такие и як ваша хвамилия?
– Зачем это нужно? – почти растерянно проговорил Судаков и назвал себя по имени и отчеству: – Иван Корнеевич, здешний сотрудник…
– Тогда позвольте отрапортовать: я бывший казачий есаул Охрименко. Тепереньки милостью божьей состою помощником при коменданте, вроде старосты або старшины надо всей этой монастырской братией, а ей тут нет числа. – Он говорил вроде бы серьёзно, но чувствовалась в его словах и горькая ирония.
Потом он обратился к толпе:
– Слухайте, приказано всем передать от имени коменданта: сегодня к вечеру семьсот душ нашего народу выйдет в поход к местам нашего будущего постоянного жительства, которому суждено ли быть родиной нашего потомства ещё того надвое бабушка сказала. Будьте готовы, все, кто может робить топором, пилою, пойдут, кроме наших жинок и дивчат, – те будут до здешней весны туточки проживать…
Толпа быстро рассеялась. Никуда не денешься: попал в список – иди за ворота, становись в строй и маршем по разбитым снежным дорогам и по бездорожью на север, в леса, на необжитую землю. Люди засуетились, стали готовиться в путь-дорогу, в неизведанные края, о которых никогда-никогда им не думалось. Подготовкой к отправке был занят комендант, ему помогал «штат» писарей, выделенных из наиболее грамотных высланных куркулей.
Судаков с двумя подручными милиционерами и Охрименкой обошел весь этот лагерь, похожий на скопище беженцев, выжитых с места настигшей их врасплох жестокой войной. В детстве, в девятьсот четырнадцатом, ему приходилось видеть семьи поляков, бежавших от войск кайзера. Поляков-беженцев он видел тогда собиравшими милостыню. У тех не просыхали глаза от слез. А эти – угрюмые, хмурые и злые, покорные своей судьбе, однако не потерявшие надежды на что-то неведомое, но лучшее, ибо хуже теперешнего их положения, казалось им, не могло и не может быть.
На могильных плитах вологодских купцов и архимандритов там и тут были разведены костры. Судаков задержался около креста из белого мрамора, на поперечной крестовине которого сохли промокшие портянки. Коренастый черноусый хлопец, жмурясь от едкого дыма, шевелил палкой головешки. На подошедших он даже не взглянул, продолжая своё дело.
– Ай да Шалюпа! – похвалил Охрименко земляка и дружка по несчастью. – Просушивай… Портянки в дороге – главное…
В ту же минуту Судаков как-то машинально прочёл на кресте надпись:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Касперт выглядел подвижным, деловитым и суровым. Волосы густые, без седины, смазаны чем-то резко пахнущим и зачесаны на затылок. Длинный нос свёрнут на сторону. Выпирающие скулы во время разговора как-то болезненно, криво пошаливают. Можно подумать, что он гримасничает или кого-то передразнивает. На нём ладно сидела саржевая, по его фигуре сшитая гимнастёрка с двумя ромбами в малиновых петлицах. Он всегда был готов и почему-то считал себя вправе просверлить повыше грудного кармана дырочку для почётного значка, но пока дело о награждении находилось не дальше краевого полномочного представительства и никак не двигалось в Москву…
– Не ломайте голову, молодой человек, – сказал, наконец, Касперт, выходя из-за стола. – Не так давно, когда мы с представителем земельного управления составляли маршруты следования к будущим спецпосёлкам, мы прислушивались к вашему, увы, неокрепшему голосу, полагая, что вы как местный житель кое-что смыслите…
– Я не местный, товарищ начальник, – поспешил виновато пояснить Судаков. – Я из Пошехонья. Учился в Череповце. Работая здесь, успел побывать во многих уездах Вологодчины, потому и подсказывал некоторые пути.
– Из Пошехонья? Ванька Пошехонец! Вот так и получилось по-пошехонски… По всем маршрутам графики движения нарушены. Вместо пяти суток, скажем, идут десять, да ещё и к месту не приходят.
– Я, товарищ начальник, в летнюю пору в командировках своими ногами вымерял эти дорожки. По пятьдесят вёрст иногда в сутки выхаживал…
– И мы с тем представителем земотдела к вашим пешехонским выкладкам подошли доверчиво. Летнюю мерку путей-дорог применили к зимним условиям. Вот и получилось. Что ж, товарищ Судаков? Выговором в приказе вас отметить? Этого мало… Довольно вам протирать здесь штаны. Сегодня же поведёте по одному из своих маршрутов семьсот кулаков вот сюда, в северную часть Тотемского уезда… – Касперт, держа руки в карманах галифе, аккуратно, носком сапога прикоснулся к лежавшей на ковре карте. – Вам понятно?
– Понятно. Откуда людей будем брать?
– Не людей, а кулаков, – поправил начальник. – Из-за стен Прилуцкого монастыря. Семьсот трудоспособных. Часть из них – бывшие махновцы. Добавим ещё к этой колонне восемь десятков киргизов. В помощь вам дадим двух милиционеров. Шестнадцать подвод для провизии и лесорубческого инвентаря. Можете идти. Да, информируйте обо всём с каждого отделения связи по телефону, телеграфу. Эксцессов и беглецов не должно быть… Вот мы и посмотрим, как будете вы укладываться в рамки графика.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В ШИНЕЛИ, с кожаной сумкой на боку, с наганом на ремне, Судаков вошёл за ворота древнего Прилуцкого монастыря. Прибывшие с Украины куркули с семьями разместились на многоярусных нарах в церквах и монастырских служебных домах. Одни толкались на просторном дворе и кладбище возле своего скарба. Другие, уставшие в длительном пути, сидели около костров, грелись, кипятили воду, что-то варили, что-то выпекали на сковородках и шумно балакали, перемешивая украинские слова с русскими.
Не успел Судаков разыскать коменданта, как спецпереселенцы обступили его тесным кольцом. Вид они имели довольно невзрачный. По их облику нетрудно было заметить горечь переживаемых ими обид, а за обидами – почувствовать злобную покорность судьбе.
– Гражданин начальник, товарищ комендант, дозвольте спросить… – обратилось враз несколько человек к Судакову. – А скажите, верно, що всех куркулей скоро обратно повезут?
– Та не брехай, коль не разумиишь, – перебивали другие. – Дай о деле спросить.
– Где ж така земля Хранца Осипа? Одна людына балакала, що нас туды повезут. А чого мы тамо станем робиты, коли там и лета не бувает. Снеги да льды…
– Будут ли комиссары здесь нас спрашивать, кто за что страдает и правильно ли?..
– Геть, хлопцы! Тикайте, пийшлы прочь! Чого вси до начальника пристали. Хиба не бачите, який он молоденький. Чого он морокует?
Не успел Судаков и рта раскрыть, как подошедший спецпереселенец, тучный, высокий, с окладистой огневой бородой и красным лицом, усеянным веснушками, встал посреди толпы и, обращаясь к нему, зычным голосом заговорил:
– Будьте здоровеньки. Дозвольте знать, хто вы такие и як ваша хвамилия?
– Зачем это нужно? – почти растерянно проговорил Судаков и назвал себя по имени и отчеству: – Иван Корнеевич, здешний сотрудник…
– Тогда позвольте отрапортовать: я бывший казачий есаул Охрименко. Тепереньки милостью божьей состою помощником при коменданте, вроде старосты або старшины надо всей этой монастырской братией, а ей тут нет числа. – Он говорил вроде бы серьёзно, но чувствовалась в его словах и горькая ирония.
Потом он обратился к толпе:
– Слухайте, приказано всем передать от имени коменданта: сегодня к вечеру семьсот душ нашего народу выйдет в поход к местам нашего будущего постоянного жительства, которому суждено ли быть родиной нашего потомства ещё того надвое бабушка сказала. Будьте готовы, все, кто может робить топором, пилою, пойдут, кроме наших жинок и дивчат, – те будут до здешней весны туточки проживать…
Толпа быстро рассеялась. Никуда не денешься: попал в список – иди за ворота, становись в строй и маршем по разбитым снежным дорогам и по бездорожью на север, в леса, на необжитую землю. Люди засуетились, стали готовиться в путь-дорогу, в неизведанные края, о которых никогда-никогда им не думалось. Подготовкой к отправке был занят комендант, ему помогал «штат» писарей, выделенных из наиболее грамотных высланных куркулей.
Судаков с двумя подручными милиционерами и Охрименкой обошел весь этот лагерь, похожий на скопище беженцев, выжитых с места настигшей их врасплох жестокой войной. В детстве, в девятьсот четырнадцатом, ему приходилось видеть семьи поляков, бежавших от войск кайзера. Поляков-беженцев он видел тогда собиравшими милостыню. У тех не просыхали глаза от слез. А эти – угрюмые, хмурые и злые, покорные своей судьбе, однако не потерявшие надежды на что-то неведомое, но лучшее, ибо хуже теперешнего их положения, казалось им, не могло и не может быть.
На могильных плитах вологодских купцов и архимандритов там и тут были разведены костры. Судаков задержался около креста из белого мрамора, на поперечной крестовине которого сохли промокшие портянки. Коренастый черноусый хлопец, жмурясь от едкого дыма, шевелил палкой головешки. На подошедших он даже не взглянул, продолжая своё дело.
– Ай да Шалюпа! – похвалил Охрименко земляка и дружка по несчастью. – Просушивай… Портянки в дороге – главное…
В ту же минуту Судаков как-то машинально прочёл на кресте надпись:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81