Появление Майлса только открыло тебе глаза.
– Если бы он не приехал, – упрямо настаивала Кэролайн, – мы с Тимоти могли бы быть счастливы. И если у меня и были небольшие сомнения, они бы улеглись.
– Если! – резко воскликнула Амелия. – Это бессмысленное слово ни к чему не ведет. Майлс приехал. И ты узнала, что может по-настоящему значить для человека любовь. Хотя это принесло тебе боль и страдания, ты не можешь ничего изменить. В сожалении нет будущего.
Кэролайн уныло сказала:
– Будущего вообще нет. Просто надо жить день за днем.
Амелия встала прямая и суровая рядом с дочерью.
– Ты болела, поэтому я была с тобой терпелива. Теперь болезнь существует только в твоем воображении. Ты думаешь только о себе. А думаешь ли ты о своем отце, о Майлсе, которого ты якобы любишь… И о бедном мальчике, которого ты так старательно избегаешь? Тоскуешь ли ты о Тимоти? Разве мало того, что мы ходим в трауре, который он так ненавидел, чтобы ты еще мучилась чувством вины? Я достаточно долго старалась тебя утешить. Но теперь настала твоя очередь взять на себя эту роль.
Она собрала шитье и с каменным лицом вышла из комнаты. Кэролайн, пораженная и глубоко задетая, уставилась невидящим взглядом в окно, где пышно цвели великолепные розы, испуская дивный аромат. Вот на этой дорожке она стояла с Майлсом и рассказывала ему о юноше в голубом, который всегда был таким жизнерадостным фантазером и так любил разные шутки…
В небе над голубятней порхали белокрылые голуби. Как часто она заглядывала в эту голубятню, разыскивая своего дружка, или в туннель, где Майлс самоуверенно заявил: «Я никогда не дал бы себя схватить».
Но он сдался без малейшего сопротивления. Поклонившись, ни разу не повысив голос, он предложил забрать у него шпагу, спокойно отказался от свободы.
Она закрыла руками лицо. В Трендэрроу больше не было покоя. Дом и сад полнились воспоминаниями, в комнатах ей слышался смех Тимоти, она различала его голос в саду. Даже часовня…
Кэролайн подняла голову и сложила руки под подбородком. Тропинка в часовню усеяна камнями, и назад придется подниматься по крутому подъему, а она после болезни еще ни разу не покидала дом. Но мать, которая выходила ее с младенчества, сказала: «Болезнь существует только в твоем воображении».
Кэролайн взяла плащ и незаметно вышла из дому. В саду было тихо, если не считать неугомонного щебета птиц и монотонного жужжания пчел. Ноги ее были еще слабыми, и раза два она споткнулась. Дойдя до часовни, она немного постояла, опираясь на стену, вспоминая… Затем толкнула дверь.
На каменном полу стоял на коленях Пирс с низко опущенной головой. Плечи мальчугана вздрагивали. Раздававшиеся в тишине отчаянные рыдания ошеломили девушку, и она застыла как вкопанная. Сердце у нее сжалось и вдруг расширилось так, что едва не разорвалось. Она шагнула вперед и упала на колени рядом с мальчиком.
– Пирс! Дорогой мой!
Тот посмотрел на нее глазами, полными слез, в которых плескалось глубокое отчаяние. Она обняла мальчика, а он положил голову ей на плечо, снова превратившись в маленького ребенка, впервые столкнувшегося с горем, которое не в силах пережить один. Она подняла взор на алтарь и почувствовала, что силы вновь возвращаются к ней, что ее дух оживает и она готова встретить новые трудности.
Ровно через неделю возвратился из Лондона капитан. Кэролайн проверяла арифметические задачи, которые задала Пирсу, когда они услышали подъезжающую к дому карету. Они переглянулись, затаив дыхание, и, схватившись за руки, бросились бежать через двор к воротам. Они ждали, чувствуя дрожь друг друга, пока карета не подъехала ближе. Внезапно вспыхнувшая надежда тут же угасла, когда на землю спустился один капитан.
Кэролайн протянула к нему руки:
– Папа, как приятно видеть тебя. Ты привез… хорошие новости?
– Я привез новости, – мрачно сказал капитан. – Хотя хорошие они или плохие… – Он поймал тревожный взгляд побледневшего Пирса, застывшего в нескольких шагах. – Не бойся, мальчуган. Майлса не повесят. Тайбэрн-Три не для него.
Пирс с трудом перевел дыхание и заявил с оттенком ранее свойственной ему бравады:
– А я об этом и не думал, сэр. Даже британское правительство не может быть таким несправедливым.
Кэролайн, которой не терпелось забросать отца вопросами, заметила, что он слегка покачнулся и провел рукой по лбу. Она взяла его под руку.
– Папа, ты выглядишь таким усталым. Мы не будем приставать к тебе с расспросами, пока ты не усядешься в свое любимое кресло со стаканом портвейна.
Капитан похлопал дочь по руке:
– Я вижу, ты кое-чему научилась у своей матери. Где она?
– У реки, пошла навестить заболевшего рыбака. Она скоро вернется.
Они вошли в дом, Пирс принял шляпу капитана, стащил с него сапоги, нашел домашние туфли и придвинул низкую скамеечку ему под ноги. Не успел капитан усесться, как тут же появился однорукий Томас с бутылкой вина и стаканами. Капитан, вытянув уставшие ноги, шумно вздохнул:
– Как хорошо снова оказаться дома и знать, что за тобой поухаживают после тяжелой дороги. Квартира, которую я снял в Лондоне, оставляла желать лучшего, но после дома лорда Бренкомба, где хозяйствовал Тимоти… – Он осекся, покраснел и виновато взглянул на Кэролайн: – Прости, дорогая. Никак не могу привыкнуть…
– Понимаю, папа. Я тоже по временам… – Она закусила губу, не в силах продолжать.
Капитан смущенно кашлянул и обратился к Пирсу:
– Ты учишься ремеслу лакея, мальчик мой?
Пирс вытянулся:
– Вообще-то нет, сэр. Я только хотел выразить вам свою благодарность.
Единственный глаз капитана округлился от удивления.
– В самом деле? Это что-то новенькое. Черт, ты говоришь в точности, как Майлс. «Вообще-то нет, сэр. Вы неправильно меня поняли, сэр. Я только хотел повторить, что не желаю зла королю». Вот так он говорил в суде. Как его ни подстрекали, не смогли вырвать у него ни одного резкого слова, ни одного проклятия. Час за часом он отвечал им в своей медленной манере, от которой можно было сойти с ума. И в результате теряли терпение его обвинители, а не он. Он был так спокоен, будто произносил речь на Ассамблее у себя в Уильямсбурге, а не боролся за свою жизнь в английском суде.
«Боролся за свою жизнь». Кэролайн вдруг ясно осознала смысл этих слов. Так вот как он предпочел сражаться – словами, публично, так, чтобы мог просить за свое дело, как и за свою жизнь. Она закрыла глаза, всем своим существом желая оказаться в здании суда, передать ему все силы, которые у нее есть. Но разве капитан не дал ясно понять, что сила Майлса в нем самом? Даже в тюрьме, писал ей отец из Лондона, Майлс отказался от более удобных условий, которые мог получить благодаря своему состоянию, и предпочел жить в камере с остальными заключенными, помогая им всем, чем только мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Если бы он не приехал, – упрямо настаивала Кэролайн, – мы с Тимоти могли бы быть счастливы. И если у меня и были небольшие сомнения, они бы улеглись.
– Если! – резко воскликнула Амелия. – Это бессмысленное слово ни к чему не ведет. Майлс приехал. И ты узнала, что может по-настоящему значить для человека любовь. Хотя это принесло тебе боль и страдания, ты не можешь ничего изменить. В сожалении нет будущего.
Кэролайн уныло сказала:
– Будущего вообще нет. Просто надо жить день за днем.
Амелия встала прямая и суровая рядом с дочерью.
– Ты болела, поэтому я была с тобой терпелива. Теперь болезнь существует только в твоем воображении. Ты думаешь только о себе. А думаешь ли ты о своем отце, о Майлсе, которого ты якобы любишь… И о бедном мальчике, которого ты так старательно избегаешь? Тоскуешь ли ты о Тимоти? Разве мало того, что мы ходим в трауре, который он так ненавидел, чтобы ты еще мучилась чувством вины? Я достаточно долго старалась тебя утешить. Но теперь настала твоя очередь взять на себя эту роль.
Она собрала шитье и с каменным лицом вышла из комнаты. Кэролайн, пораженная и глубоко задетая, уставилась невидящим взглядом в окно, где пышно цвели великолепные розы, испуская дивный аромат. Вот на этой дорожке она стояла с Майлсом и рассказывала ему о юноше в голубом, который всегда был таким жизнерадостным фантазером и так любил разные шутки…
В небе над голубятней порхали белокрылые голуби. Как часто она заглядывала в эту голубятню, разыскивая своего дружка, или в туннель, где Майлс самоуверенно заявил: «Я никогда не дал бы себя схватить».
Но он сдался без малейшего сопротивления. Поклонившись, ни разу не повысив голос, он предложил забрать у него шпагу, спокойно отказался от свободы.
Она закрыла руками лицо. В Трендэрроу больше не было покоя. Дом и сад полнились воспоминаниями, в комнатах ей слышался смех Тимоти, она различала его голос в саду. Даже часовня…
Кэролайн подняла голову и сложила руки под подбородком. Тропинка в часовню усеяна камнями, и назад придется подниматься по крутому подъему, а она после болезни еще ни разу не покидала дом. Но мать, которая выходила ее с младенчества, сказала: «Болезнь существует только в твоем воображении».
Кэролайн взяла плащ и незаметно вышла из дому. В саду было тихо, если не считать неугомонного щебета птиц и монотонного жужжания пчел. Ноги ее были еще слабыми, и раза два она споткнулась. Дойдя до часовни, она немного постояла, опираясь на стену, вспоминая… Затем толкнула дверь.
На каменном полу стоял на коленях Пирс с низко опущенной головой. Плечи мальчугана вздрагивали. Раздававшиеся в тишине отчаянные рыдания ошеломили девушку, и она застыла как вкопанная. Сердце у нее сжалось и вдруг расширилось так, что едва не разорвалось. Она шагнула вперед и упала на колени рядом с мальчиком.
– Пирс! Дорогой мой!
Тот посмотрел на нее глазами, полными слез, в которых плескалось глубокое отчаяние. Она обняла мальчика, а он положил голову ей на плечо, снова превратившись в маленького ребенка, впервые столкнувшегося с горем, которое не в силах пережить один. Она подняла взор на алтарь и почувствовала, что силы вновь возвращаются к ней, что ее дух оживает и она готова встретить новые трудности.
Ровно через неделю возвратился из Лондона капитан. Кэролайн проверяла арифметические задачи, которые задала Пирсу, когда они услышали подъезжающую к дому карету. Они переглянулись, затаив дыхание, и, схватившись за руки, бросились бежать через двор к воротам. Они ждали, чувствуя дрожь друг друга, пока карета не подъехала ближе. Внезапно вспыхнувшая надежда тут же угасла, когда на землю спустился один капитан.
Кэролайн протянула к нему руки:
– Папа, как приятно видеть тебя. Ты привез… хорошие новости?
– Я привез новости, – мрачно сказал капитан. – Хотя хорошие они или плохие… – Он поймал тревожный взгляд побледневшего Пирса, застывшего в нескольких шагах. – Не бойся, мальчуган. Майлса не повесят. Тайбэрн-Три не для него.
Пирс с трудом перевел дыхание и заявил с оттенком ранее свойственной ему бравады:
– А я об этом и не думал, сэр. Даже британское правительство не может быть таким несправедливым.
Кэролайн, которой не терпелось забросать отца вопросами, заметила, что он слегка покачнулся и провел рукой по лбу. Она взяла его под руку.
– Папа, ты выглядишь таким усталым. Мы не будем приставать к тебе с расспросами, пока ты не усядешься в свое любимое кресло со стаканом портвейна.
Капитан похлопал дочь по руке:
– Я вижу, ты кое-чему научилась у своей матери. Где она?
– У реки, пошла навестить заболевшего рыбака. Она скоро вернется.
Они вошли в дом, Пирс принял шляпу капитана, стащил с него сапоги, нашел домашние туфли и придвинул низкую скамеечку ему под ноги. Не успел капитан усесться, как тут же появился однорукий Томас с бутылкой вина и стаканами. Капитан, вытянув уставшие ноги, шумно вздохнул:
– Как хорошо снова оказаться дома и знать, что за тобой поухаживают после тяжелой дороги. Квартира, которую я снял в Лондоне, оставляла желать лучшего, но после дома лорда Бренкомба, где хозяйствовал Тимоти… – Он осекся, покраснел и виновато взглянул на Кэролайн: – Прости, дорогая. Никак не могу привыкнуть…
– Понимаю, папа. Я тоже по временам… – Она закусила губу, не в силах продолжать.
Капитан смущенно кашлянул и обратился к Пирсу:
– Ты учишься ремеслу лакея, мальчик мой?
Пирс вытянулся:
– Вообще-то нет, сэр. Я только хотел выразить вам свою благодарность.
Единственный глаз капитана округлился от удивления.
– В самом деле? Это что-то новенькое. Черт, ты говоришь в точности, как Майлс. «Вообще-то нет, сэр. Вы неправильно меня поняли, сэр. Я только хотел повторить, что не желаю зла королю». Вот так он говорил в суде. Как его ни подстрекали, не смогли вырвать у него ни одного резкого слова, ни одного проклятия. Час за часом он отвечал им в своей медленной манере, от которой можно было сойти с ума. И в результате теряли терпение его обвинители, а не он. Он был так спокоен, будто произносил речь на Ассамблее у себя в Уильямсбурге, а не боролся за свою жизнь в английском суде.
«Боролся за свою жизнь». Кэролайн вдруг ясно осознала смысл этих слов. Так вот как он предпочел сражаться – словами, публично, так, чтобы мог просить за свое дело, как и за свою жизнь. Она закрыла глаза, всем своим существом желая оказаться в здании суда, передать ему все силы, которые у нее есть. Но разве капитан не дал ясно понять, что сила Майлса в нем самом? Даже в тюрьме, писал ей отец из Лондона, Майлс отказался от более удобных условий, которые мог получить благодаря своему состоянию, и предпочел жить в камере с остальными заключенными, помогая им всем, чем только мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40