– Вы мне крикнули, чтобы я убиралась.
– Как я мог предполагать, что вкус Боба стал вдруг таким безупречным? – Гельмут Хансен подождал, пока Пия села, и подозвал ожидавшего неподалеку официанта. – Что пьют в Монте-Карло в девять часов утра?
– Индивидуалисты заказывают томатный сок с водкой. Но можно и апельсиновый с поммери.
– И то, и другое. – Гельмут Хансен кивнул официанту: – Дважды. Будем супериндивидуалистами.
По крайней мере теперь воинственное настроение Пии начало улетучиваться. Невольно она сравнивала обоих мужчин – игра, таящая в себе опасность для женщин. Боб Баррайс – красавчик плейбой. Чувственный юноша с вкрадчивым голосом, сияющими глазами и неконтролируемой нижней частью тела. Бездельник, сибарит, пустобрех, спортсмен, для которого занятия сексом – что упражнения на лыжах, на моторной лодке, в гоночном автомобиле, одноместном бобслее или самолете. Золотая рыбка в мутной воде. Два ряда блестящих зубов, как у барракуды. Пустое место, полное шарма.
А теперь этот: Гельмут Хансен – мужчина. И этим все сказано, просто мужчина. Трезвомыслящий, всегда собранный, подкупающий своей сдержанностью, не боящийся уступить. Интригующий невидимой стеной, которой он отгораживается от всех каждым своим словом. Человек с интеллектом, а не утроба, набитая фразами. Руки с трудовыми мозолями.
Пия Коккони разглядывала его с нескрываемым интересом змеи, перед которой сидит незнакомое существо. «Он меня сожрет, или я могу съесть его? Кто сильнее? Кто первым бросится на другого?»
Сравнения стерли из памяти портреты Боба Баррайса и принца Орланда, а с ними и многие другие картины, умещавшиеся в огромном сердце Пии. Она улыбнулась с искренней радостью, когда Гельмут Хансен спросил:
– А где же Боб?
– Ему нужно сделать кое-какие покупки.
– Мы договорились пойти после завтрака на море.
– А кто нам мешает исполнить этот план?
– Никто. – Гельмут Хансен поднял рюмку с томатным соком и водкой, пожелал Пие здоровья и выпил залпом. Пия живо наблюдала за этой демонстрацией внутреннего пожара.
Хансену было ясно, что Боб уклонился от встречи и подослал Пию, чтобы самому спокойно предпринять какие-то меры. Страх перед разговором заставил его даже пожертвовать Пией Коккони. Какое бремя скрывал он под маской самоуверенности и развязности? Что толкнуло его на то, чтобы выставить перед собой, как щит, лучшее развлечение, которое сейчас можно было придумать? Ощущение Хансена, что Боб балансировал на тонкой доске над пропастью, усилилось. Было совершенно необходимо как можно быстрее вывезти Боба из Монте-Карло. Чутье не подводило дядюшку Хаферкампа, хотя их разделяло больше тысячи километров. Уж если кто-то из Баррайсов оказывался втянутым в скандал, он никогда не оставался в роли зрителя на обочине, а всегда был главным действующим лицом!
День выдался приятным. Как и было обговорено с Бобом, Пия повела свою жертву в «Писсин де Террас» и привела в полное замешательство Гельмута Хансена серебристо-белым купальником, в котором ее стройное тело напоминало рыбку. Вскоре они лежали на солнце в шезлонгах рядом друг с другом и держались за руки.
– Чем вы занимаетесь обычно весь день, Гельмут? – спросила она.
– Например, сдаю экзамен по машиностроению.
– И потому такие мозоли на руках?
– Машиностроение – это не то же, что гладить женщину по спине. Я сижу не только в аудиториях, я и в цехах вкалываю.
– У вас красивые, сильные руки, Гельмут.
– С мозолями.
– Совершенно новые ощущения для женщины. – Она повернулась к нему: – Поласкайте меня этими мозолями…
– Но, Пия…
– Ну пожалуйста. Я хочу это почувствовать. Вы стыдитесь? Ее тело вытянулось и изогнулось. Серебристая чешуя призывно переливалась.
– Поласкайте меня… пожалуйста… мои плечи, бедра, колени… я повернусь так, что никто не увидит, когда вы будете ласкать мои груди… О господи, да начинайте же наконец…
– Вы с ума сошли, Пия.
– Да, сошла! Вы разве еще не заметили? – Она засмеялась воркующе, как голубка. – Если бы вы положили свою руку на мое лоно, вы бы почувствовали, как оно трепещет. Ну что вы так на меня уставились? Так с вами еще не разговаривала ни одна женщина, не так ли? Но я не стыжусь, посмотрите – мне вообще не стыдно! Мне это нужно, чтобы жить. Болезнь? Нимфомания? Меня это не волнует! Я хорошо себя при этом чувствую! Посмотрите на других женщин вокруг. Похотливые кошки, жарятся на солнце, растопырив ноги, чтобы разогреться к вечеру. Они ничем не отличаются от меня, только отчаянные лицемерки. А я честная и говорю, что мне хочется. Гельмут, не портите этот прекрасный день…
Она откинулась в шезлонге, закрыла глаза и раздвинула ноги, когда его рука скользнула по ее плечу. Розовые губы вытянулись вперед, между ними сверкнули белые зубы.
– По грудям, – прошептала она.
Он нагнулся и крепко поцеловал ее в шею.
Вернувшись в Монте-Карло, Боб провел короткий телефонный разговор, поднялся к себе в номер и просил никого к нему не пускать.
Встреча с Гастоном Брилье вывела его из себя. Сознание, что он у кого-то на крючке, что его могут уничтожить или заставить плясать под чью-то дудку – и ему придется плясать, чтобы и впредь являть миру облик блестящего героя, – это сознание то приводило его к сомнениям, то бросало в ярость. На обратном пути, он это почувствовал, он не мог сконцентрироваться и в последний миг избежал двух аварий только благодаря своей быстрой реакции. Он поворачивал и обгонял в тех местах, где двухрядное движение было чистым самоубийством.
Прежде всего Боб пошел в душ, словно ему надо было смыть с себя этого Гастона Брилье, и стоял под холодной водой, пока не замерз. Потом завернулся в большую махровую простыню, лег в постель и начал звонить.
Повсюду, где богатство возводит свои крепости, находятся девушки, предназначенные быть рабынями. Их не нужно похищать, как в прежние времена в Нубии или Северной Африке, или вести ради них войну с сарацинами… Они приходят сами, предлагают себя, как рыбу или южные плоды, называют свою цену и дают приготовить из себя роскошное блюдо. Их жизнь сродни жизни прилежного красного муравья… они ползают по свету и тащат то, что им под силу.
Мариэтта Лукка, по прозвищу Малу, принадлежала к категории маленьких, дешевых подручных, играла роль закуски на накрытых столах, иногда была не более чем салатным листочком для украшения. Поэтому она была голодна, тщеславна и не теряла надежды стать хоть раз основным блюдом. Пределом ее мечтаний было иметь собственную маленькую квартирку и очутиться в постели промышленника средней руки. Для большой карьеры ей не хватало двух вещей: ума и хладнокровия. Но эти два врожденных свойства – дьявольское приданое для избранных дочерей…
– Привет, Малу, – произнес Боб, услышав в трубке голос девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Как я мог предполагать, что вкус Боба стал вдруг таким безупречным? – Гельмут Хансен подождал, пока Пия села, и подозвал ожидавшего неподалеку официанта. – Что пьют в Монте-Карло в девять часов утра?
– Индивидуалисты заказывают томатный сок с водкой. Но можно и апельсиновый с поммери.
– И то, и другое. – Гельмут Хансен кивнул официанту: – Дважды. Будем супериндивидуалистами.
По крайней мере теперь воинственное настроение Пии начало улетучиваться. Невольно она сравнивала обоих мужчин – игра, таящая в себе опасность для женщин. Боб Баррайс – красавчик плейбой. Чувственный юноша с вкрадчивым голосом, сияющими глазами и неконтролируемой нижней частью тела. Бездельник, сибарит, пустобрех, спортсмен, для которого занятия сексом – что упражнения на лыжах, на моторной лодке, в гоночном автомобиле, одноместном бобслее или самолете. Золотая рыбка в мутной воде. Два ряда блестящих зубов, как у барракуды. Пустое место, полное шарма.
А теперь этот: Гельмут Хансен – мужчина. И этим все сказано, просто мужчина. Трезвомыслящий, всегда собранный, подкупающий своей сдержанностью, не боящийся уступить. Интригующий невидимой стеной, которой он отгораживается от всех каждым своим словом. Человек с интеллектом, а не утроба, набитая фразами. Руки с трудовыми мозолями.
Пия Коккони разглядывала его с нескрываемым интересом змеи, перед которой сидит незнакомое существо. «Он меня сожрет, или я могу съесть его? Кто сильнее? Кто первым бросится на другого?»
Сравнения стерли из памяти портреты Боба Баррайса и принца Орланда, а с ними и многие другие картины, умещавшиеся в огромном сердце Пии. Она улыбнулась с искренней радостью, когда Гельмут Хансен спросил:
– А где же Боб?
– Ему нужно сделать кое-какие покупки.
– Мы договорились пойти после завтрака на море.
– А кто нам мешает исполнить этот план?
– Никто. – Гельмут Хансен поднял рюмку с томатным соком и водкой, пожелал Пие здоровья и выпил залпом. Пия живо наблюдала за этой демонстрацией внутреннего пожара.
Хансену было ясно, что Боб уклонился от встречи и подослал Пию, чтобы самому спокойно предпринять какие-то меры. Страх перед разговором заставил его даже пожертвовать Пией Коккони. Какое бремя скрывал он под маской самоуверенности и развязности? Что толкнуло его на то, чтобы выставить перед собой, как щит, лучшее развлечение, которое сейчас можно было придумать? Ощущение Хансена, что Боб балансировал на тонкой доске над пропастью, усилилось. Было совершенно необходимо как можно быстрее вывезти Боба из Монте-Карло. Чутье не подводило дядюшку Хаферкампа, хотя их разделяло больше тысячи километров. Уж если кто-то из Баррайсов оказывался втянутым в скандал, он никогда не оставался в роли зрителя на обочине, а всегда был главным действующим лицом!
День выдался приятным. Как и было обговорено с Бобом, Пия повела свою жертву в «Писсин де Террас» и привела в полное замешательство Гельмута Хансена серебристо-белым купальником, в котором ее стройное тело напоминало рыбку. Вскоре они лежали на солнце в шезлонгах рядом друг с другом и держались за руки.
– Чем вы занимаетесь обычно весь день, Гельмут? – спросила она.
– Например, сдаю экзамен по машиностроению.
– И потому такие мозоли на руках?
– Машиностроение – это не то же, что гладить женщину по спине. Я сижу не только в аудиториях, я и в цехах вкалываю.
– У вас красивые, сильные руки, Гельмут.
– С мозолями.
– Совершенно новые ощущения для женщины. – Она повернулась к нему: – Поласкайте меня этими мозолями…
– Но, Пия…
– Ну пожалуйста. Я хочу это почувствовать. Вы стыдитесь? Ее тело вытянулось и изогнулось. Серебристая чешуя призывно переливалась.
– Поласкайте меня… пожалуйста… мои плечи, бедра, колени… я повернусь так, что никто не увидит, когда вы будете ласкать мои груди… О господи, да начинайте же наконец…
– Вы с ума сошли, Пия.
– Да, сошла! Вы разве еще не заметили? – Она засмеялась воркующе, как голубка. – Если бы вы положили свою руку на мое лоно, вы бы почувствовали, как оно трепещет. Ну что вы так на меня уставились? Так с вами еще не разговаривала ни одна женщина, не так ли? Но я не стыжусь, посмотрите – мне вообще не стыдно! Мне это нужно, чтобы жить. Болезнь? Нимфомания? Меня это не волнует! Я хорошо себя при этом чувствую! Посмотрите на других женщин вокруг. Похотливые кошки, жарятся на солнце, растопырив ноги, чтобы разогреться к вечеру. Они ничем не отличаются от меня, только отчаянные лицемерки. А я честная и говорю, что мне хочется. Гельмут, не портите этот прекрасный день…
Она откинулась в шезлонге, закрыла глаза и раздвинула ноги, когда его рука скользнула по ее плечу. Розовые губы вытянулись вперед, между ними сверкнули белые зубы.
– По грудям, – прошептала она.
Он нагнулся и крепко поцеловал ее в шею.
Вернувшись в Монте-Карло, Боб провел короткий телефонный разговор, поднялся к себе в номер и просил никого к нему не пускать.
Встреча с Гастоном Брилье вывела его из себя. Сознание, что он у кого-то на крючке, что его могут уничтожить или заставить плясать под чью-то дудку – и ему придется плясать, чтобы и впредь являть миру облик блестящего героя, – это сознание то приводило его к сомнениям, то бросало в ярость. На обратном пути, он это почувствовал, он не мог сконцентрироваться и в последний миг избежал двух аварий только благодаря своей быстрой реакции. Он поворачивал и обгонял в тех местах, где двухрядное движение было чистым самоубийством.
Прежде всего Боб пошел в душ, словно ему надо было смыть с себя этого Гастона Брилье, и стоял под холодной водой, пока не замерз. Потом завернулся в большую махровую простыню, лег в постель и начал звонить.
Повсюду, где богатство возводит свои крепости, находятся девушки, предназначенные быть рабынями. Их не нужно похищать, как в прежние времена в Нубии или Северной Африке, или вести ради них войну с сарацинами… Они приходят сами, предлагают себя, как рыбу или южные плоды, называют свою цену и дают приготовить из себя роскошное блюдо. Их жизнь сродни жизни прилежного красного муравья… они ползают по свету и тащат то, что им под силу.
Мариэтта Лукка, по прозвищу Малу, принадлежала к категории маленьких, дешевых подручных, играла роль закуски на накрытых столах, иногда была не более чем салатным листочком для украшения. Поэтому она была голодна, тщеславна и не теряла надежды стать хоть раз основным блюдом. Пределом ее мечтаний было иметь собственную маленькую квартирку и очутиться в постели промышленника средней руки. Для большой карьеры ей не хватало двух вещей: ума и хладнокровия. Но эти два врожденных свойства – дьявольское приданое для избранных дочерей…
– Привет, Малу, – произнес Боб, услышав в трубке голос девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101