А когда певцы начинали петь, в помещении воцарялась полная тишина.
– Я хочу побыть один, – сказал Антуан.
Его раздражало запыхавшееся дыхание чахоточника. «Ведь на сцене же он удерживается и дышит нормально», – подумал Антуан. Чахоточник пошел к другому столу.
Антуан приблизил к глазам текст «фадо» – свет в подвальчике был слабым – и стал повторять про себя интонации, которые он только что выучил. Делал он это очень старательно. Его губы беззвучно шевелились.
За этим-то занятием его и застал Янки Жозе. На Янки была рубашка и широкие штаны, на ногах у него были туфли, и он казался каким-то чересчур возбужденным.
– Тонио, Тонио, – прошептал он, – ты знаешь, иностранка, вот, я ее не оставил. Вместо того, чтобы вернуться в «Эсторил», она побывала со мной во всех местах.
– Она чокнутая, я знаю это, – проворчал Антуан.
– Она здесь, – прошептал Жозе.
– Здесь? – удивился Антуан.
– Я подумал, что хорошо бы тебя найти, – прошептал Жозе. – Если быть вместе, то никто ничего не скажет. С тобой, представляешь!
Челюсти Антуана приняли новое очертание, нехорошее очертание. Янки посмотрел Антуану прямо в глаза, как настоящий мужчина. Он спросил:
– Ты что, хочешь помешать мне заработать мой хлеб?
Антуан никогда так не поступал, даже с врагом.
– Буэно, – проворчал он.
Жозе выбежал на улицу, а Антуан с яростью подумал о Венесуэле, где у него не будет никакой обузы, не будет даже дружбы с ребенком.
Он услышал издалека, потому что все его органы чувств были напряжены, растревожены, легкий шаг и трепет юбки. Он ощутил молчаливое удивление и безмолвное неодобрение со стороны окружавших его людей.
И Антуан разделял это их чувство.
«У меня не найдется для нее ни единого слова, – сказал себе он. – Она платит Жозе, вот пусть он ее и развлекает».
Антуану не пришлось демонстрировать свое яростное желание остаться наедине с самим собой. Кэтлин села почти с нематериальной легкостью и больше не шевелилась.
Эти фрукты, эти цветы, эта рыба, эти улицы с грязными стенами, это бегство, эта безопасность, а теперь вот эти песни…
Антуан был решительно настроен не уделять ни малейшего внимания молодой женщине, но как раз потому, что она казалась способной сделать свое присутствие незаметным, оно ощущалось им крайне остро. Ее сосредоточенность удивляла его и вызывала в нем глухую тревогу. Но каковы бы ни были его ощущения, время от времени Антуан украдкой смотрел на Кэтлин. Она слушала, как в трансе. У нее, с ее вертикально вытянутой длинной, белой и тонкой шеей, был вид совсем юной девушки. Иногда в ее глазах вдруг возникала зеленая искорка света, и тогда они становились похожими на светлячков.
Старая тучная женщина с ангельским голосом снова поднялась на сцену.
Обычно, когда Антуан слушал песни, которые повторялись, ему не удавалось обрести первоначального ощущения. Восприятие оказывалось как бы притуплённым. А на этот раз оно было и более живым, и более обширным, и более острым. У Антуана было такое впечатление, что ему дают что-то очень хорошее, что он теперь будет кому-то должен.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, он откровенно повернулся к Кэтлин. И увидел, что она сидит неподвижно и плачет со счастливым лицом.
Старая тучная женщина покинула сцену, волоча по пыльному полу бахрому своей необъятной пыльной шали.
– Она никогда так хорошо не пела, – сказал Антуан Кэтлин самым естественным образом.
Кэтлин ответила так же просто:
– Это похоже на чудесные плачи по умершим в Ирландии.
– Вы оттуда родом? – спросил Антуан с внезапным и настойчивым интересом.
– Я оттуда очень рано уехала, – ответила Кэтлин.
Вокруг них наступила мертвая тишина. Но Антуан не заметил этого. Ему хотелось продолжать говорить.
– Тише! – сурово сказал Жозе.
На сцену вышел чахоточный. Он посмотрел глубоким взглядом на блестевшие в полумраке волосы и глаза Кэтлин и запел. Было слышно, было видно, что для того, чтобы спеть каждую «фадо», он тратил небольшой кусочек того, что еще отделяло его жизнь от его смерти. Вот почему никто не мог так точно, как он, согласовать свое дыхание с пронзительной жалобой этих песен.
Измученная состраданием, Кэтлин прошептала:
– Не надо было бы… этот больной… этот несчастный…
– Если бы он был счастливым, он бы неспел так, как он делает это сейчас, – сказал Антуан.
Он помолчал мгновение и невольно, словно ему подсказал какой-то внутренний голос, добавил:
– А если бы мы были счастливы, то не воспринимали бы их с таким удовольствием.
Кэтлин слегка вздрогнула; она вышла из полугрезы.
– Значит, и они все тоже? – спросила она, легко кивнув в сторону хмурых, еще оцепенелых от песни мужчин.
– Ну они… для них это наркотик, – сказал Антуан. – А для нас это нечто иное.
Вокруг них послышался скрип стульев по полу. Люди вставали один за другим.
– Это все, сеньора, – сказал Жозе. – Сегодня мне больше нечего вам показать.
В голове Кэтлин бессвязно проходили чьи-то лица, какие-то картинки: Мэйзи, Сильвейра, ресторанный зал в «Авениде», игорный зал в «Эсторил», инспектор Льюис, потом все растворилось в ощущении нестерпимой тревоги.
Она ощутила такой покой, такую безопасность в компании этого ребенка и этого мужчины…
– Я бы хотела… если это возможно… да… Я бы хотела поменять мой образ жизни в этой стране, – сказала Кэтлин. – Я бы хотела жить в одном из этих старых кварталов, не встречать никого из знакомых… они мне все так надоели, так надоели…
Жозе подмигнул Антуану, и его губы беззвучно образовали слово «тронутая».
Но Антуан сурово посмотрел на него и ответил Кэтлин:
– Я поговорю об этом с Марией.
– Ваша жена? – спросила Кэтлин.
Какая-то неясная веселость озарила на миг черты лица Антуана.
– Нет, – сказал он, – это мать Янки.
– Извините, я должна была бы обратить внимание, что вы не женаты, – сказала Кэтлин.
Она посмотрела на руку Антуана, где не было обручального кольца.
– Я был женат, – сказал Антуан, как если бы кто-то вынуждал его это сказать.
Он инстинктивно взял левую руку Кэтлин и провел пальцем по ее безымянному пальцу. Он ощутил там небольшую кольцеобразную впадину.
– И вы тоже, – сказал Антуан. – Причем это еще свежее, чем у меня…
У Марии было, можно сказать, прямо под рукой пристанище, которое подходило Кэтлин. Оно находилось в непосредственной близости, самый высокий этаж в старом доме, где долго жил один старый, очень богатый бразилец, любивший прошлое и простой народ Лиссабона. Он уехал незадолго перед этим, чтобы, как он говорил, умереть у себя на родине, и поручил Марии, к которой он питал большую дружбу, заботу сдавать его квартиру, пока не истек его арендный договор. После чего она должна была взять себе мебель или продать ее по своему усмотрению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Я хочу побыть один, – сказал Антуан.
Его раздражало запыхавшееся дыхание чахоточника. «Ведь на сцене же он удерживается и дышит нормально», – подумал Антуан. Чахоточник пошел к другому столу.
Антуан приблизил к глазам текст «фадо» – свет в подвальчике был слабым – и стал повторять про себя интонации, которые он только что выучил. Делал он это очень старательно. Его губы беззвучно шевелились.
За этим-то занятием его и застал Янки Жозе. На Янки была рубашка и широкие штаны, на ногах у него были туфли, и он казался каким-то чересчур возбужденным.
– Тонио, Тонио, – прошептал он, – ты знаешь, иностранка, вот, я ее не оставил. Вместо того, чтобы вернуться в «Эсторил», она побывала со мной во всех местах.
– Она чокнутая, я знаю это, – проворчал Антуан.
– Она здесь, – прошептал Жозе.
– Здесь? – удивился Антуан.
– Я подумал, что хорошо бы тебя найти, – прошептал Жозе. – Если быть вместе, то никто ничего не скажет. С тобой, представляешь!
Челюсти Антуана приняли новое очертание, нехорошее очертание. Янки посмотрел Антуану прямо в глаза, как настоящий мужчина. Он спросил:
– Ты что, хочешь помешать мне заработать мой хлеб?
Антуан никогда так не поступал, даже с врагом.
– Буэно, – проворчал он.
Жозе выбежал на улицу, а Антуан с яростью подумал о Венесуэле, где у него не будет никакой обузы, не будет даже дружбы с ребенком.
Он услышал издалека, потому что все его органы чувств были напряжены, растревожены, легкий шаг и трепет юбки. Он ощутил молчаливое удивление и безмолвное неодобрение со стороны окружавших его людей.
И Антуан разделял это их чувство.
«У меня не найдется для нее ни единого слова, – сказал себе он. – Она платит Жозе, вот пусть он ее и развлекает».
Антуану не пришлось демонстрировать свое яростное желание остаться наедине с самим собой. Кэтлин села почти с нематериальной легкостью и больше не шевелилась.
Эти фрукты, эти цветы, эта рыба, эти улицы с грязными стенами, это бегство, эта безопасность, а теперь вот эти песни…
Антуан был решительно настроен не уделять ни малейшего внимания молодой женщине, но как раз потому, что она казалась способной сделать свое присутствие незаметным, оно ощущалось им крайне остро. Ее сосредоточенность удивляла его и вызывала в нем глухую тревогу. Но каковы бы ни были его ощущения, время от времени Антуан украдкой смотрел на Кэтлин. Она слушала, как в трансе. У нее, с ее вертикально вытянутой длинной, белой и тонкой шеей, был вид совсем юной девушки. Иногда в ее глазах вдруг возникала зеленая искорка света, и тогда они становились похожими на светлячков.
Старая тучная женщина с ангельским голосом снова поднялась на сцену.
Обычно, когда Антуан слушал песни, которые повторялись, ему не удавалось обрести первоначального ощущения. Восприятие оказывалось как бы притуплённым. А на этот раз оно было и более живым, и более обширным, и более острым. У Антуана было такое впечатление, что ему дают что-то очень хорошее, что он теперь будет кому-то должен.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, он откровенно повернулся к Кэтлин. И увидел, что она сидит неподвижно и плачет со счастливым лицом.
Старая тучная женщина покинула сцену, волоча по пыльному полу бахрому своей необъятной пыльной шали.
– Она никогда так хорошо не пела, – сказал Антуан Кэтлин самым естественным образом.
Кэтлин ответила так же просто:
– Это похоже на чудесные плачи по умершим в Ирландии.
– Вы оттуда родом? – спросил Антуан с внезапным и настойчивым интересом.
– Я оттуда очень рано уехала, – ответила Кэтлин.
Вокруг них наступила мертвая тишина. Но Антуан не заметил этого. Ему хотелось продолжать говорить.
– Тише! – сурово сказал Жозе.
На сцену вышел чахоточный. Он посмотрел глубоким взглядом на блестевшие в полумраке волосы и глаза Кэтлин и запел. Было слышно, было видно, что для того, чтобы спеть каждую «фадо», он тратил небольшой кусочек того, что еще отделяло его жизнь от его смерти. Вот почему никто не мог так точно, как он, согласовать свое дыхание с пронзительной жалобой этих песен.
Измученная состраданием, Кэтлин прошептала:
– Не надо было бы… этот больной… этот несчастный…
– Если бы он был счастливым, он бы неспел так, как он делает это сейчас, – сказал Антуан.
Он помолчал мгновение и невольно, словно ему подсказал какой-то внутренний голос, добавил:
– А если бы мы были счастливы, то не воспринимали бы их с таким удовольствием.
Кэтлин слегка вздрогнула; она вышла из полугрезы.
– Значит, и они все тоже? – спросила она, легко кивнув в сторону хмурых, еще оцепенелых от песни мужчин.
– Ну они… для них это наркотик, – сказал Антуан. – А для нас это нечто иное.
Вокруг них послышался скрип стульев по полу. Люди вставали один за другим.
– Это все, сеньора, – сказал Жозе. – Сегодня мне больше нечего вам показать.
В голове Кэтлин бессвязно проходили чьи-то лица, какие-то картинки: Мэйзи, Сильвейра, ресторанный зал в «Авениде», игорный зал в «Эсторил», инспектор Льюис, потом все растворилось в ощущении нестерпимой тревоги.
Она ощутила такой покой, такую безопасность в компании этого ребенка и этого мужчины…
– Я бы хотела… если это возможно… да… Я бы хотела поменять мой образ жизни в этой стране, – сказала Кэтлин. – Я бы хотела жить в одном из этих старых кварталов, не встречать никого из знакомых… они мне все так надоели, так надоели…
Жозе подмигнул Антуану, и его губы беззвучно образовали слово «тронутая».
Но Антуан сурово посмотрел на него и ответил Кэтлин:
– Я поговорю об этом с Марией.
– Ваша жена? – спросила Кэтлин.
Какая-то неясная веселость озарила на миг черты лица Антуана.
– Нет, – сказал он, – это мать Янки.
– Извините, я должна была бы обратить внимание, что вы не женаты, – сказала Кэтлин.
Она посмотрела на руку Антуана, где не было обручального кольца.
– Я был женат, – сказал Антуан, как если бы кто-то вынуждал его это сказать.
Он инстинктивно взял левую руку Кэтлин и провел пальцем по ее безымянному пальцу. Он ощутил там небольшую кольцеобразную впадину.
– И вы тоже, – сказал Антуан. – Причем это еще свежее, чем у меня…
У Марии было, можно сказать, прямо под рукой пристанище, которое подходило Кэтлин. Оно находилось в непосредственной близости, самый высокий этаж в старом доме, где долго жил один старый, очень богатый бразилец, любивший прошлое и простой народ Лиссабона. Он уехал незадолго перед этим, чтобы, как он говорил, умереть у себя на родине, и поручил Марии, к которой он питал большую дружбу, заботу сдавать его квартиру, пока не истек его арендный договор. После чего она должна была взять себе мебель или продать ее по своему усмотрению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22