Он как о легенде рассказал ему о Тели, поскольку был уверен, что брат поймет его лучше, чем кто бы то ни было. Расспросил его о преподавателях, о приятелях. То, из чего состояла жизнь брата, было ему самому еще настолько близко, что интерес его был неподдельным, они смеялись над одними и теми же шутками, и одним и тем же возмущались.
Когда он отвез Жоржа домой, его боль чуть поутихла. Общение с ребенком облегчило эту слишком тяжелую ношу его мужского горя.
Весь вечер Эрбийону удавалось не думать о Денизе. Он поужинал со своими находящимися в увольнении товарищами по выпуску летной школы в Фонтенбло. Приехав со своих закамуфлированных батарей, подземных укрытий, они с восхищением слушали рассказы Жана о его вольной, полной комфорта и риска жизни в эскадрильи. Тысячи удобств, там казавшихся ему мелочами, по сравнению с участью его бывших сокурсников выглядели привилегиями. Ежедневная и смертельная опасность, которой приходилось расплачиваться, заставляла его с тайным и радостным высокомерием относиться к этим прикованным к земле парням, к этим работникам тира, как летчики их между собой называли, и весь род войск которых они надменно окрестили «ползунками».
Ужин, несмотря на полицейские предписания, как водится, закончился на заре, в атмосфере всеобщего опьянения.
Тем не менее, просыпаясь утром, первым образом, мелькнувшим в его еще затуманенном мозгу, был образ Денизы. Спор, который накануне ему удалось отложить, заявлял о себе вновь. Ему необходимо было кардинально изменить свое поведение с любовницей и Клодом. Как повести себя с последним, у него еще было время подумать, но по поводу Денизы следовало принять решение незамедлительно.
Они так и не объяснились: их последняя встреча протекала в бессвязных речах и импульсивных движениях. Мог ли он таким образом порвать связь, отравленное очарование которой он все время ощущал? Почему бы не увидеться с ней и нежно не объяснить, что им нельзя больше любить друг друга?
Однако под влиянием какого-то странного переворота в сознании те причины, которые накануне выглядели неопровержимыми, теперь показались ему малоубедительными, и, предвидя возражения Денизы, он уже заранее чувствовал себя обезоруженным. Ситуация предстала перед ним в новом ракурсе, он проанализировал ее не с точки зрения его отношений с Мори, а с той точки зрения, с которой смотрела на нее его любовница.
На ее взгляд, действительно, ничего не изменилось. То, что для него явилось душераздирающим откровением, Денизе в течение долгих месяцев служило основой для существования. Что она могла поделать с тем, что ее любовник и ее муж встретились в одной эскадрильи, прониклись друг к другу глубоким уважением, а работа в экипаже сплела их нервы в один узел и почему это должно было бы отдалить ее от Жана? Могла ли она разделить с ним его ужас перед подобной ситуацией, с которой она смирилась с самого начала и которой пользовалась без угрызений совести? Раз он не попытался побольше разузнать о ее жизни, раз ему было достаточно ее тела и ее смеха, кто же тогда дал ему право оскорблять ее чувство, тем более что он увидел, насколько оно сильно и как много причиняет ей боли?
Тем не менее он не мог смириться. Он знал об этом по внутреннему убеждению, а оно сильнее, чем любые доводы. Будучи не в силах объяснить его своей любовнице и боясь причинить ей страдание, он решил уехать, не повидавшись с Денизой. К тому же ему оставалось занять чем-то всего несколько часов, а уж там жизнь в эскадрильи поглотит его без остатка.
Этот последний день он провел в кругу семьи, весь во власти томной грусти, которая обычно следует за отречением. И пока они вполголоса беседовали среди сгущающихся теней, тень смерти скользнула мимо Эрбийона. В его памяти отдавались слова товарищей:
– Эскадрилья быстро обновляется.
– Чем дольше летаешь, тем больше сокращаешь свои шансы выжить.
За несколько недель, причем при затишье на фронте, он пережил гибель Бертье, Дешана, Живаля. Ничто не оправдывало его веру в неуязвимость собственного тела. Взрыва одного из тех снарядов, которыми каждый раз пестрела его воздушная дорога, было достаточно, чтобы его глаза навеки закрылись. Его судьба зависела от местонахождения немецкого снайпера, от случайного заклинивания пулемета, от каприза мотора.
Как хрупка была его жизнь и напрасна тревога, терзавшая его последние два дня! Как маловероятен был его шанс, а вместе с тем и шанс Мори ускользнуть от воздушных засад! Да и разве не могла бы решить в скором времени всех проблем их одновременная гибель?
В тот же момент неуемное, как инстинкт, желание жить заставило его выпрямиться. А поскольку смерть неусыпно его подкарауливала, то неужели он, вновь повернувшийся к ней лицом, не имеет права на все, и зачем отказываться от заведомо высшего подарка судьбы?
День клонился к ночи, ярче и грубее разжигающей пламя желания. Она поманила его к тому дому, дорогу к которому он открыл лишь накануне; только одного он боялся – что не застанет в нем Денизу.
Как только она увидела его дрожащий рот, его лихорадочно трепещущие веки, она бросилась в его объятия, как никогда ранее охваченная страстью и еще более прекрасная, чем всегда.
Глава II
Поезд вновь увозил Эрбийона по направлению к линии фронта. А он нежно и чуть свысока, как о младшем и совсем неопытном брате, думал о том, кто три месяца назад садился в этот же поезд.
Нетерпеливое ожидание приезда больше не сжимало его горло пьянящей тревогой. Вопросы, во время его первого отъезда казавшиеся ему самыми главными, больше перед ним не вставали. Он теперь знал, что в эскадрильи отвагой никого не удивишь, поскольку храбрый ты или нет, каждый честно выполняет свою опасную обязанность; он знал, что мастерство наблюдения стоило больше, чем безрассудная храбрость, что пуля по своей прихоти делала человека победителем или жертвой и что подвиги находились во власти удачи. Случайность, пассивным объектом которой он являлся, внушала страх, но ему больше не было за него стыдно; он сохранял уверенность в том, что, оказавшись в кабине самолета, сумеет собрать в кулак необходимое хладнокровие и всю свою волю для успешного выполнения задания.
Не предаваясь меланхолии, он продолжал трястись в поезде. Жизненный опыт избавил его от героических иллюзий, но вместо них появился вкус к комфорту, который был не менее приятным. На вокзале Жоншери его будет ждать машина с белым кроликом, талисманом эскадрильи. В своей родной комнате, стены которой его стараниями утратили былую мрачность, ординарец Матье разожжет керосиновую печку, веселившую его своим мелодичным потрескиванием. Проснувшись, он окажется в окружении товарищей. Столовая оживится смехом Тели, обрадованное лицо Марбо вытянется от удивления, когда он узнает, как Жан порастратился в увольнении;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Когда он отвез Жоржа домой, его боль чуть поутихла. Общение с ребенком облегчило эту слишком тяжелую ношу его мужского горя.
Весь вечер Эрбийону удавалось не думать о Денизе. Он поужинал со своими находящимися в увольнении товарищами по выпуску летной школы в Фонтенбло. Приехав со своих закамуфлированных батарей, подземных укрытий, они с восхищением слушали рассказы Жана о его вольной, полной комфорта и риска жизни в эскадрильи. Тысячи удобств, там казавшихся ему мелочами, по сравнению с участью его бывших сокурсников выглядели привилегиями. Ежедневная и смертельная опасность, которой приходилось расплачиваться, заставляла его с тайным и радостным высокомерием относиться к этим прикованным к земле парням, к этим работникам тира, как летчики их между собой называли, и весь род войск которых они надменно окрестили «ползунками».
Ужин, несмотря на полицейские предписания, как водится, закончился на заре, в атмосфере всеобщего опьянения.
Тем не менее, просыпаясь утром, первым образом, мелькнувшим в его еще затуманенном мозгу, был образ Денизы. Спор, который накануне ему удалось отложить, заявлял о себе вновь. Ему необходимо было кардинально изменить свое поведение с любовницей и Клодом. Как повести себя с последним, у него еще было время подумать, но по поводу Денизы следовало принять решение незамедлительно.
Они так и не объяснились: их последняя встреча протекала в бессвязных речах и импульсивных движениях. Мог ли он таким образом порвать связь, отравленное очарование которой он все время ощущал? Почему бы не увидеться с ней и нежно не объяснить, что им нельзя больше любить друг друга?
Однако под влиянием какого-то странного переворота в сознании те причины, которые накануне выглядели неопровержимыми, теперь показались ему малоубедительными, и, предвидя возражения Денизы, он уже заранее чувствовал себя обезоруженным. Ситуация предстала перед ним в новом ракурсе, он проанализировал ее не с точки зрения его отношений с Мори, а с той точки зрения, с которой смотрела на нее его любовница.
На ее взгляд, действительно, ничего не изменилось. То, что для него явилось душераздирающим откровением, Денизе в течение долгих месяцев служило основой для существования. Что она могла поделать с тем, что ее любовник и ее муж встретились в одной эскадрильи, прониклись друг к другу глубоким уважением, а работа в экипаже сплела их нервы в один узел и почему это должно было бы отдалить ее от Жана? Могла ли она разделить с ним его ужас перед подобной ситуацией, с которой она смирилась с самого начала и которой пользовалась без угрызений совести? Раз он не попытался побольше разузнать о ее жизни, раз ему было достаточно ее тела и ее смеха, кто же тогда дал ему право оскорблять ее чувство, тем более что он увидел, насколько оно сильно и как много причиняет ей боли?
Тем не менее он не мог смириться. Он знал об этом по внутреннему убеждению, а оно сильнее, чем любые доводы. Будучи не в силах объяснить его своей любовнице и боясь причинить ей страдание, он решил уехать, не повидавшись с Денизой. К тому же ему оставалось занять чем-то всего несколько часов, а уж там жизнь в эскадрильи поглотит его без остатка.
Этот последний день он провел в кругу семьи, весь во власти томной грусти, которая обычно следует за отречением. И пока они вполголоса беседовали среди сгущающихся теней, тень смерти скользнула мимо Эрбийона. В его памяти отдавались слова товарищей:
– Эскадрилья быстро обновляется.
– Чем дольше летаешь, тем больше сокращаешь свои шансы выжить.
За несколько недель, причем при затишье на фронте, он пережил гибель Бертье, Дешана, Живаля. Ничто не оправдывало его веру в неуязвимость собственного тела. Взрыва одного из тех снарядов, которыми каждый раз пестрела его воздушная дорога, было достаточно, чтобы его глаза навеки закрылись. Его судьба зависела от местонахождения немецкого снайпера, от случайного заклинивания пулемета, от каприза мотора.
Как хрупка была его жизнь и напрасна тревога, терзавшая его последние два дня! Как маловероятен был его шанс, а вместе с тем и шанс Мори ускользнуть от воздушных засад! Да и разве не могла бы решить в скором времени всех проблем их одновременная гибель?
В тот же момент неуемное, как инстинкт, желание жить заставило его выпрямиться. А поскольку смерть неусыпно его подкарауливала, то неужели он, вновь повернувшийся к ней лицом, не имеет права на все, и зачем отказываться от заведомо высшего подарка судьбы?
День клонился к ночи, ярче и грубее разжигающей пламя желания. Она поманила его к тому дому, дорогу к которому он открыл лишь накануне; только одного он боялся – что не застанет в нем Денизу.
Как только она увидела его дрожащий рот, его лихорадочно трепещущие веки, она бросилась в его объятия, как никогда ранее охваченная страстью и еще более прекрасная, чем всегда.
Глава II
Поезд вновь увозил Эрбийона по направлению к линии фронта. А он нежно и чуть свысока, как о младшем и совсем неопытном брате, думал о том, кто три месяца назад садился в этот же поезд.
Нетерпеливое ожидание приезда больше не сжимало его горло пьянящей тревогой. Вопросы, во время его первого отъезда казавшиеся ему самыми главными, больше перед ним не вставали. Он теперь знал, что в эскадрильи отвагой никого не удивишь, поскольку храбрый ты или нет, каждый честно выполняет свою опасную обязанность; он знал, что мастерство наблюдения стоило больше, чем безрассудная храбрость, что пуля по своей прихоти делала человека победителем или жертвой и что подвиги находились во власти удачи. Случайность, пассивным объектом которой он являлся, внушала страх, но ему больше не было за него стыдно; он сохранял уверенность в том, что, оказавшись в кабине самолета, сумеет собрать в кулак необходимое хладнокровие и всю свою волю для успешного выполнения задания.
Не предаваясь меланхолии, он продолжал трястись в поезде. Жизненный опыт избавил его от героических иллюзий, но вместо них появился вкус к комфорту, который был не менее приятным. На вокзале Жоншери его будет ждать машина с белым кроликом, талисманом эскадрильи. В своей родной комнате, стены которой его стараниями утратили былую мрачность, ординарец Матье разожжет керосиновую печку, веселившую его своим мелодичным потрескиванием. Проснувшись, он окажется в окружении товарищей. Столовая оживится смехом Тели, обрадованное лицо Марбо вытянется от удивления, когда он узнает, как Жан порастратился в увольнении;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42