Никто не умеет так подмазываться, как араб, и вы, естественно, соглашаетесь. Погонщик едет рядом, пока верблюд, качаясь, уводит вас в пустыню, да так далеко, что вас никто не слышит, а люди у пирамид кажутся муравьями. Тут погонщик обращается к вам, пока вы сидите верхом на его капризном верблюде, и сообщает, что обратный путь обойдется вам в пять долларов.
– Вы шутите! С вами такое произошло?
– Разумеется. И мне пришлось заплатить ему, иначе его бестия могла бы затоптать меня. А возвращаться по песчаным дюнам далековато.
– Ему это сошло с рук?
– Не совсем. Как только мы вернулись, я разыскал полицейского и сообщил ему о том, что произошло. Он тут же исполнил свой долг и заставил погонщика вернуть мне деньги. В Египте повсюду можно найти полицейских, которые следят за тем, чтобы не обижали туристов. Иногда они оказываются весьма полезными.
– Я завидую вам. Самой далекой точкой к востоку для меня стал Бруклин, куда я ездила в прошлом году. Вы бывали там?
– Можно сказать, что бывал. Я там вырос.
– Вы шутите. А где же ваш бруклинский акцент?
– Я очень долго избавлялся от него.
– У вас произношение жителя Калифорнии.
– Спасибо.
– Почему вы уехали? Бруклин вам не понравился?
Бен поставил бокал на стол, вытер лицо и руки свежей салфеткой. Он уже наелся, а вино подействовало. Бен откинулся на спинку стула и посмотрел прямо перед собой.
– Трудно сказать. В некотором смысле Бруклин мне нравится, а в некотором – не нравится.
– Неприятные воспоминания?
– И такое есть. Только часть воспоминаний не доставляет удовольствия. – Бен вспомнил Соломона Лейбовица.
– Там умер ваш брат?
Бен медленно повернул голову и взглянул на Джуди. Мой брат умер в концентрационном лагере в Польше.
– Какой ужас, – едва слышно прошептала она.
Он был еще совсем маленьким и умер от голода. И отец мой тоже умер там.
– Где?
Он закрыл глаза и отвернулся.
– Это место называли Майданеком, оно находилось в Люблине, что тоже в Польше. Там погибло около двадцати пяти тысяч евреев. Двое из них – мой отец и брат.
– А как вам удалось избежать этого? – тихо спросила она.
– Я и сам не знаю. Мой отец откровенно выступал против нацистов и боролся с ними где только мог. Нас предупредили до того, как нацисты пришли в наш дом, и соседи помогли моему отцу увезти меня. Меня взяли в семью, которая сочувствовала нам, а отца с матерью увезли. Та семья не успела спрятать их.
– Что случилось с вашей матерью?
– Она выжила и покинула лагерь, когда пришли советские войска.
– Да… – Джуди тоже поставила бокал на стол и молча вытерла руки салфеткой. Она понимала: признание далось Бену Мессеру нелегко и ему не очень хотелось говорить об этом. Именно поэтому Джуди почувствовала, что на нее легла большая ответственность.
– Во время войны я не потеряла ни одного родственника. Думаю, что она никого не задела – ни кузенов, ни тетей, ни дядей. Я могу лишь сочувствовать вам, насколько это в моих силах.
– Какого черта. Это случилось более тридцати лет назад.
– Но все же…
– Мне было пять лет, когда мать смогла забрать меня. Мы продолжали жить у друзей, которые помогли ей найти работу. Она была отличной швеей и смогла, хотите – верьте, хотите – нет, в те послевоенные годы найти достаточно работы, чтобы сберечь кое-какие деньги. Через пять лет, когда мне стукнуло десять лет, мы уехали в Америку. Мать работала долгие, утомительные часы, чтобы содержать нас. Я помню, как она просиживала днями и ночами за единственной лампой, а у нее лежала куча одежды для переделки. Мать работала умело, добросовестно и недостатка в клиентах у нее не было. Но платили мало, а работать приходилось много и тяжело. Работа состарила ее раньше времени.
Бен снова взглянул на Джуди. Глаза девушки увлажнились.
– И работа, и Майданек.
Джуди молчала, понимая, что открылись незажившие раны. Она сидела тихо, ожидая, когда он продолжит.
– В Майданеке она состарилась и захворала. Когда мы приехали в Америку, ей было тридцать три года, а все думали, что она приходится мне бабушкой. Взрослеть рядом с ней уже само по себе стало испытанием. Она все время без умолку рассказывала о моем отце и брате, часто говорила так, будто они все еще были живы. Нам вдвоем в чужой стране было нелегко. Я думаю, что разговоры о любимом отце и сыне помогали матери не сойти с ума. Она была матерью, любовь которой не знала границ. Она душила меня своей любовью и заботой. Я ни в чем не виню ее. Кроме меня, у нее больше никого не осталось.
Лицо Бена исказила язвительная улыбка.
– Помнится, у меня постоянно развязывались шнурки на ботинках. Но у какого мальчика они не развязывались? Мать ни о чем другом думать уже не могла. Это ее очень расстраивало, и она угрожала пришить шнурки прямо к моим ногам. «Давид, – говаривала она, – если ты зацепишься за эти шнурки и свернешь себе шею, то я останусь совсем одна. Неужели ты не любишь свою мать?» Бедная мать жила в постоянном страхе потерять меня. Удивляюсь, как это она отпускали меня в школу.
Я могу понять ее чувства, – тихо сказала Джуди. Но почему она звала вас Давидом?
– Что? – Он резко поднял голову. – Она не называла меня так. Я – Бенджи. Она звала меня Бенджи.
Девушка откашлялась и отодвинулась к краю дивана.
– Уже поздно, мне пора идти.
– Да, конечно.
Джуди встала и глазами начала искать свою сумку.
– Спасибо за пиццу, – сказала она напряженным голосом. – Вы очень добры.
Бен пошел за ее свитером, который к тому времени высох. Помогая Джуди надеть его, он сказал:
– Я дам вам знать, как только получу шестой свиток.
– Хорошо.
Он открыл платяной шкаф и достал куртку.
– Я провожу вас до машины. Как знать, кто бродит по улицам в этот час.
Они спустились по лестнице, вышли на мокрую улицу, храня угрюмое молчание. Пока они шли, Джуди ногами расшвыривала коричневые листья. Ей казалось, что она провела вместе с Беном Мессером не только один вечер. Стояла легкая дымка. У машины оба остановились и никак не могли распрощаться. Появление Джуди в квартире Бена не стало случайностью: они многое сказали друг другу, обнажили свои чувства. Теперь Джуди знала тайны Бена, в его жизни она перестала быть случайной знакомой.
Ростом он был на голову выше ее, поэтому ему приходилось смотреть сверху вниз, чтобы улыбнуться ей. На его очках собирались капельки воды, затуманивая обзор, но он видел, что она улыбается ему в ответ. Они смотрели друг на друга, и это молчаливое общение имело для них особый смысл.
Наконец она пробормотала: «Спокойной ночи» – и села в машину. Бен отошел, пока она разогревала двигатель, помахал рукой, когда машина тронулась с места.
Наблюдая, как задние фары исчезают в конце темной улицы, Бен пробормотал: «Шалом» – и неторопливо пошел в сторону дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
– Вы шутите! С вами такое произошло?
– Разумеется. И мне пришлось заплатить ему, иначе его бестия могла бы затоптать меня. А возвращаться по песчаным дюнам далековато.
– Ему это сошло с рук?
– Не совсем. Как только мы вернулись, я разыскал полицейского и сообщил ему о том, что произошло. Он тут же исполнил свой долг и заставил погонщика вернуть мне деньги. В Египте повсюду можно найти полицейских, которые следят за тем, чтобы не обижали туристов. Иногда они оказываются весьма полезными.
– Я завидую вам. Самой далекой точкой к востоку для меня стал Бруклин, куда я ездила в прошлом году. Вы бывали там?
– Можно сказать, что бывал. Я там вырос.
– Вы шутите. А где же ваш бруклинский акцент?
– Я очень долго избавлялся от него.
– У вас произношение жителя Калифорнии.
– Спасибо.
– Почему вы уехали? Бруклин вам не понравился?
Бен поставил бокал на стол, вытер лицо и руки свежей салфеткой. Он уже наелся, а вино подействовало. Бен откинулся на спинку стула и посмотрел прямо перед собой.
– Трудно сказать. В некотором смысле Бруклин мне нравится, а в некотором – не нравится.
– Неприятные воспоминания?
– И такое есть. Только часть воспоминаний не доставляет удовольствия. – Бен вспомнил Соломона Лейбовица.
– Там умер ваш брат?
Бен медленно повернул голову и взглянул на Джуди. Мой брат умер в концентрационном лагере в Польше.
– Какой ужас, – едва слышно прошептала она.
Он был еще совсем маленьким и умер от голода. И отец мой тоже умер там.
– Где?
Он закрыл глаза и отвернулся.
– Это место называли Майданеком, оно находилось в Люблине, что тоже в Польше. Там погибло около двадцати пяти тысяч евреев. Двое из них – мой отец и брат.
– А как вам удалось избежать этого? – тихо спросила она.
– Я и сам не знаю. Мой отец откровенно выступал против нацистов и боролся с ними где только мог. Нас предупредили до того, как нацисты пришли в наш дом, и соседи помогли моему отцу увезти меня. Меня взяли в семью, которая сочувствовала нам, а отца с матерью увезли. Та семья не успела спрятать их.
– Что случилось с вашей матерью?
– Она выжила и покинула лагерь, когда пришли советские войска.
– Да… – Джуди тоже поставила бокал на стол и молча вытерла руки салфеткой. Она понимала: признание далось Бену Мессеру нелегко и ему не очень хотелось говорить об этом. Именно поэтому Джуди почувствовала, что на нее легла большая ответственность.
– Во время войны я не потеряла ни одного родственника. Думаю, что она никого не задела – ни кузенов, ни тетей, ни дядей. Я могу лишь сочувствовать вам, насколько это в моих силах.
– Какого черта. Это случилось более тридцати лет назад.
– Но все же…
– Мне было пять лет, когда мать смогла забрать меня. Мы продолжали жить у друзей, которые помогли ей найти работу. Она была отличной швеей и смогла, хотите – верьте, хотите – нет, в те послевоенные годы найти достаточно работы, чтобы сберечь кое-какие деньги. Через пять лет, когда мне стукнуло десять лет, мы уехали в Америку. Мать работала долгие, утомительные часы, чтобы содержать нас. Я помню, как она просиживала днями и ночами за единственной лампой, а у нее лежала куча одежды для переделки. Мать работала умело, добросовестно и недостатка в клиентах у нее не было. Но платили мало, а работать приходилось много и тяжело. Работа состарила ее раньше времени.
Бен снова взглянул на Джуди. Глаза девушки увлажнились.
– И работа, и Майданек.
Джуди молчала, понимая, что открылись незажившие раны. Она сидела тихо, ожидая, когда он продолжит.
– В Майданеке она состарилась и захворала. Когда мы приехали в Америку, ей было тридцать три года, а все думали, что она приходится мне бабушкой. Взрослеть рядом с ней уже само по себе стало испытанием. Она все время без умолку рассказывала о моем отце и брате, часто говорила так, будто они все еще были живы. Нам вдвоем в чужой стране было нелегко. Я думаю, что разговоры о любимом отце и сыне помогали матери не сойти с ума. Она была матерью, любовь которой не знала границ. Она душила меня своей любовью и заботой. Я ни в чем не виню ее. Кроме меня, у нее больше никого не осталось.
Лицо Бена исказила язвительная улыбка.
– Помнится, у меня постоянно развязывались шнурки на ботинках. Но у какого мальчика они не развязывались? Мать ни о чем другом думать уже не могла. Это ее очень расстраивало, и она угрожала пришить шнурки прямо к моим ногам. «Давид, – говаривала она, – если ты зацепишься за эти шнурки и свернешь себе шею, то я останусь совсем одна. Неужели ты не любишь свою мать?» Бедная мать жила в постоянном страхе потерять меня. Удивляюсь, как это она отпускали меня в школу.
Я могу понять ее чувства, – тихо сказала Джуди. Но почему она звала вас Давидом?
– Что? – Он резко поднял голову. – Она не называла меня так. Я – Бенджи. Она звала меня Бенджи.
Девушка откашлялась и отодвинулась к краю дивана.
– Уже поздно, мне пора идти.
– Да, конечно.
Джуди встала и глазами начала искать свою сумку.
– Спасибо за пиццу, – сказала она напряженным голосом. – Вы очень добры.
Бен пошел за ее свитером, который к тому времени высох. Помогая Джуди надеть его, он сказал:
– Я дам вам знать, как только получу шестой свиток.
– Хорошо.
Он открыл платяной шкаф и достал куртку.
– Я провожу вас до машины. Как знать, кто бродит по улицам в этот час.
Они спустились по лестнице, вышли на мокрую улицу, храня угрюмое молчание. Пока они шли, Джуди ногами расшвыривала коричневые листья. Ей казалось, что она провела вместе с Беном Мессером не только один вечер. Стояла легкая дымка. У машины оба остановились и никак не могли распрощаться. Появление Джуди в квартире Бена не стало случайностью: они многое сказали друг другу, обнажили свои чувства. Теперь Джуди знала тайны Бена, в его жизни она перестала быть случайной знакомой.
Ростом он был на голову выше ее, поэтому ему приходилось смотреть сверху вниз, чтобы улыбнуться ей. На его очках собирались капельки воды, затуманивая обзор, но он видел, что она улыбается ему в ответ. Они смотрели друг на друга, и это молчаливое общение имело для них особый смысл.
Наконец она пробормотала: «Спокойной ночи» – и села в машину. Бен отошел, пока она разогревала двигатель, помахал рукой, когда машина тронулась с места.
Наблюдая, как задние фары исчезают в конце темной улицы, Бен пробормотал: «Шалом» – и неторопливо пошел в сторону дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78