Цикл "Ленин без грима"
С двойным дном
Итак, отвоевав изрядно с народниками на страницах будущей книги "Что
такое "друзья народа", ее молодой автор сложил в стопку рукопись монографии
и с сознанием исполненного долга отправился из Питера Москву.
Он заслужил право на отдых, и таковой представился впервые не на берегах
родной Волги, в глуши под Казанью, в родовом Кокушкине, не на собственном
хуторе под Самарой, где обычно собиралась летом дружная семья, а в
неведомых Кузьминках, близ подмосковной станции Люблино Курской железной
дороги.
На этой дороге работал Марк Елизаров, муж Анны Ильиничны вместе с двумя
сослуживцами снял он на три семьи дачу в лесной местности, удобно связанной
с Москвой.
...Видел я двухэтажный старинный дом в Кузьминках, на фасаде которого
долгое время висела мемориальная доска, сообшая прохожим, что именно здесь
проживал летом 1894 года Владимир Ильич Ленин. Рядом с особняком в лесу
располагались другие дачи, арендованные на дето москвичами. Местность эта
издавна считаталась дачной, находилась вблизи знаменитых подмосковных
усадеб "Кузьминки" и "Люблино", изобиловала ягодами, грибами, каскадами
прудов.
Вслед за водружением в тридцатые годы мемориальной доски, в шестидесятые
годы прозошла полная музеефикация всего здания стараниями
энтузиастов-краеведов, во главе которых стоял старый большевик
Бор-Раменский, кандидат исторических наук, узник советских лагерей.
Однажды, лет так двадцать тому назад, он пригласил меня в Кузьминки
взглянуть на дело рук своих. Было ветерану партии что показать, чем
гордиться: двухэтажный особняк превратился по существу в еще один
мемориальный дом-музей Ленина, причем первый - в пределах новых границ
Москвы, куда вошли некогда подмосковные Кузьминки и Люблино.
Не жалея времени, сил, средств, при помощи Московского горкома партии и
государственных музеев энтузиастам удалось раздобыть множество натуральных
вещей конца XIX века, книг, заполнить ими просторные стены. Я тогда написал
об этом музее очерк. Еще бы, именно на кузьминской даче вождь завершил
книгу, которую толкователи ленинизма признают "подлинныминным манифестом
революлюционной социал-демократии". Именно этот манифест заканчивался
возвышенными словами: "...русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех
демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ
(рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической
борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ".
Вот уже когда пролетариям соседнего с дачей Люблинского
литейно-механического и всех других заводов была уготована роль авангарда в
задуманной в голове молодого дачника мировой встряске.
Таким образом, белая дача в Люблино стала объектом музейного показа,
местной достопримечательностью. К ней проторили тропу экскурсанты,
благоговейно взиравшие на простую металлическую кровать, заправленную
тонким одеялом, стул и стол под настольной лампой с зеленым абажуром...
Здесь вроде бы допоздна горел свет, здесь будущий вождь писал свои
сочинения, переводил Энгельса, брошюру Каутского "Основные положения
Эрфуртской программы", на этой даче наш вождь учился печатать на машинке,
прочем непременно быстро.
И вдруг в один черный для энтузиастов день музей тихо прикрыли. Экспонаты
куда-то увезли. Как мне рассказывал опечаленный Бор-Раменский, доживавший
свой век в интернате для ветеранов, именно он обнаружил в архиве документы,
удостоверявшие. что семья Ульяновых жила не на этой, а на другой, не
сохранившейся даче.
Так, с одной иллюзией, связанной с Лениным, было покончено. Старые
большевики, такие, как Бор-Раменский, участники революции и гражданской
войны, отсидевшие по два десятка лет в родных советских тюрьмах и лагерях,
до последнего вздоха верили, что в эти самые лагеря они попали случайно, по
некой исторической ошибке, по злой воле предателя Сталина, изменившего
великому делу Ленина.
- А наш Ильич - человек гениальный, он не виноват в лагерях, - считал
Бор-Раменский и внушал эту мысль мне, молодому тогда члену партии.
Ему хватило мужества и честности признаться в ошибке, которую разделили с
ним партийные инстанции, давшие "добро" на открытие музея. Но докопаться до
истоков трагедии собственной загубленной жизни и своего поколения не смог.
На этой ли, на другой ли даче, но именно в Кузьминках автор монографии
"Что такое "Друзья народа" прожил все лето - два с половиной месяца. Не
только писал, переводил классиков. Научился кататься на велосипеде, купался
в пруду, встречался с московскими молодыми марксистами, решившими своими
силами издать сочинение Петербуржца.
Для этого ездил с дачи в Москву, на Садовую-Кудринскую, где в глубине
владения, в двухэтажном строении, проживал член "шестерки" врач Мицкевич.
В этом доме автор передал свою рукопись московскому студенту А, Ганшину,
которая произвела на последнего "огромное впечатление". Он и вызвался
издать труд, благо был человеком состоятельным.
Вспоминая о беседах в Кузьминках на берегу пруда спустя тридцать лет,
этот же состарившийся издатель писал, что "уже тогда чувствовалось, что
пред тобой могучая умственная сила и воля, в будущем великий человек".
Чтение нового сочинения в кружках происходило и в Москве, и в Питере,
куда уехал в конце августа отдохнувший и посвежевший будущий "великий
человек", а тогда помощник присяжного поверенного, о котором, очевидно, за
лето подзабыли коллеги из юридической консультации, где, бывало, он как
адвокат вел прием истцов.
Об адвокатской практике в 1894 году "Биохроника" не упоминает ни разу:
всё - тайные кружки, встречи с марксистами-интеллигентами, с рабочими на их
квартирах. Одному пролетарию вождь помогал изучать первый том "Капитала"
Карла Маркса.
Можно только вообразить. что из этой затеи вышло...
В конце года в письме к матери он, занятый штудированием Маркса, просит
достать ему третий том "Капитала". Волнуют и семейные дела. Младшая сестра
Мария Ильинична с трудом одолевает гимназический курс, терзается, что
успевает плохо, о чем сообщает любимому брату. А тот отечески отвечает. Из
"Биохроники" узнаем: "Ленин пишет письмо М. И. Ульяновой, в котором
беспокоится о ее здоровье, рекомендует не переутомляться".
Все так, но не совсем. Вот что на самом деле писал Владимир Ильич Марии
Ильиничне:
"С твоим взглядом на гимназию и занятия я согласиться не могу... Мне
кажется, теперь дело может идти самое большее о том, чтобы кончить, А для
этого вовсе не резон, усиленно работать... Что за беда, если будешь
получать тройки, а в виде исключения двойки?
1 2 3
С двойным дном
Итак, отвоевав изрядно с народниками на страницах будущей книги "Что
такое "друзья народа", ее молодой автор сложил в стопку рукопись монографии
и с сознанием исполненного долга отправился из Питера Москву.
Он заслужил право на отдых, и таковой представился впервые не на берегах
родной Волги, в глуши под Казанью, в родовом Кокушкине, не на собственном
хуторе под Самарой, где обычно собиралась летом дружная семья, а в
неведомых Кузьминках, близ подмосковной станции Люблино Курской железной
дороги.
На этой дороге работал Марк Елизаров, муж Анны Ильиничны вместе с двумя
сослуживцами снял он на три семьи дачу в лесной местности, удобно связанной
с Москвой.
...Видел я двухэтажный старинный дом в Кузьминках, на фасаде которого
долгое время висела мемориальная доска, сообшая прохожим, что именно здесь
проживал летом 1894 года Владимир Ильич Ленин. Рядом с особняком в лесу
располагались другие дачи, арендованные на дето москвичами. Местность эта
издавна считаталась дачной, находилась вблизи знаменитых подмосковных
усадеб "Кузьминки" и "Люблино", изобиловала ягодами, грибами, каскадами
прудов.
Вслед за водружением в тридцатые годы мемориальной доски, в шестидесятые
годы прозошла полная музеефикация всего здания стараниями
энтузиастов-краеведов, во главе которых стоял старый большевик
Бор-Раменский, кандидат исторических наук, узник советских лагерей.
Однажды, лет так двадцать тому назад, он пригласил меня в Кузьминки
взглянуть на дело рук своих. Было ветерану партии что показать, чем
гордиться: двухэтажный особняк превратился по существу в еще один
мемориальный дом-музей Ленина, причем первый - в пределах новых границ
Москвы, куда вошли некогда подмосковные Кузьминки и Люблино.
Не жалея времени, сил, средств, при помощи Московского горкома партии и
государственных музеев энтузиастам удалось раздобыть множество натуральных
вещей конца XIX века, книг, заполнить ими просторные стены. Я тогда написал
об этом музее очерк. Еще бы, именно на кузьминской даче вождь завершил
книгу, которую толкователи ленинизма признают "подлинныминным манифестом
революлюционной социал-демократии". Именно этот манифест заканчивался
возвышенными словами: "...русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех
демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ
(рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической
борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ".
Вот уже когда пролетариям соседнего с дачей Люблинского
литейно-механического и всех других заводов была уготована роль авангарда в
задуманной в голове молодого дачника мировой встряске.
Таким образом, белая дача в Люблино стала объектом музейного показа,
местной достопримечательностью. К ней проторили тропу экскурсанты,
благоговейно взиравшие на простую металлическую кровать, заправленную
тонким одеялом, стул и стол под настольной лампой с зеленым абажуром...
Здесь вроде бы допоздна горел свет, здесь будущий вождь писал свои
сочинения, переводил Энгельса, брошюру Каутского "Основные положения
Эрфуртской программы", на этой даче наш вождь учился печатать на машинке,
прочем непременно быстро.
И вдруг в один черный для энтузиастов день музей тихо прикрыли. Экспонаты
куда-то увезли. Как мне рассказывал опечаленный Бор-Раменский, доживавший
свой век в интернате для ветеранов, именно он обнаружил в архиве документы,
удостоверявшие. что семья Ульяновых жила не на этой, а на другой, не
сохранившейся даче.
Так, с одной иллюзией, связанной с Лениным, было покончено. Старые
большевики, такие, как Бор-Раменский, участники революции и гражданской
войны, отсидевшие по два десятка лет в родных советских тюрьмах и лагерях,
до последнего вздоха верили, что в эти самые лагеря они попали случайно, по
некой исторической ошибке, по злой воле предателя Сталина, изменившего
великому делу Ленина.
- А наш Ильич - человек гениальный, он не виноват в лагерях, - считал
Бор-Раменский и внушал эту мысль мне, молодому тогда члену партии.
Ему хватило мужества и честности признаться в ошибке, которую разделили с
ним партийные инстанции, давшие "добро" на открытие музея. Но докопаться до
истоков трагедии собственной загубленной жизни и своего поколения не смог.
На этой ли, на другой ли даче, но именно в Кузьминках автор монографии
"Что такое "Друзья народа" прожил все лето - два с половиной месяца. Не
только писал, переводил классиков. Научился кататься на велосипеде, купался
в пруду, встречался с московскими молодыми марксистами, решившими своими
силами издать сочинение Петербуржца.
Для этого ездил с дачи в Москву, на Садовую-Кудринскую, где в глубине
владения, в двухэтажном строении, проживал член "шестерки" врач Мицкевич.
В этом доме автор передал свою рукопись московскому студенту А, Ганшину,
которая произвела на последнего "огромное впечатление". Он и вызвался
издать труд, благо был человеком состоятельным.
Вспоминая о беседах в Кузьминках на берегу пруда спустя тридцать лет,
этот же состарившийся издатель писал, что "уже тогда чувствовалось, что
пред тобой могучая умственная сила и воля, в будущем великий человек".
Чтение нового сочинения в кружках происходило и в Москве, и в Питере,
куда уехал в конце августа отдохнувший и посвежевший будущий "великий
человек", а тогда помощник присяжного поверенного, о котором, очевидно, за
лето подзабыли коллеги из юридической консультации, где, бывало, он как
адвокат вел прием истцов.
Об адвокатской практике в 1894 году "Биохроника" не упоминает ни разу:
всё - тайные кружки, встречи с марксистами-интеллигентами, с рабочими на их
квартирах. Одному пролетарию вождь помогал изучать первый том "Капитала"
Карла Маркса.
Можно только вообразить. что из этой затеи вышло...
В конце года в письме к матери он, занятый штудированием Маркса, просит
достать ему третий том "Капитала". Волнуют и семейные дела. Младшая сестра
Мария Ильинична с трудом одолевает гимназический курс, терзается, что
успевает плохо, о чем сообщает любимому брату. А тот отечески отвечает. Из
"Биохроники" узнаем: "Ленин пишет письмо М. И. Ульяновой, в котором
беспокоится о ее здоровье, рекомендует не переутомляться".
Все так, но не совсем. Вот что на самом деле писал Владимир Ильич Марии
Ильиничне:
"С твоим взглядом на гимназию и занятия я согласиться не могу... Мне
кажется, теперь дело может идти самое большее о том, чтобы кончить, А для
этого вовсе не резон, усиленно работать... Что за беда, если будешь
получать тройки, а в виде исключения двойки?
1 2 3