Когда он увидел, что они задрожали, он сказал себе, что приближается минута нанести первый удар; когда он увидел, что они конвульсивно сжались, он поднял голову и начал допрос с нескольких необходимых формальностей: имя, возраст, профессия и так далее, потом опять погрузился в рассматривание бумаг, между тем как Кош, все более и более раздражавшийся, нервно сжимал кулаки. Тогда судья, считая, что момент наступил, без дальнейших промедлений обратился к нему:
– Не можете ли вы объяснить мне, почему вы внезапно исчезли из вашего дома и каким образом случилось, что вас три дня тому назад нашли в плохенькой гостинице на авеню д'Орланс?
Это вступление было так неожиданно для Коша, что он ответил не совсем твердым голосом:
– Раньше, чем отвечать на этот вопрос, мне бы хотелось узнать, по какому поводу я нахожусь здесь?
– Вы находитесь здесь потому, что убили старика Форже, проживавшего на бульваре Ланн.
Кош вздохнул с облегчением. До этой минуты он все возвращался к своей первой мысли: «А что, если меня обвиняют в каком-нибудь другом преступлении?» Поэтому он отвечал с изумлением, слишком хорошо подготовленным, чтобы быть натуральным.
– Однако, это уж слишком!.. И через минуту прибавил:
– Если я хорошо понял ваши слова, я не только обвиняюсь в этом преступлении, но уже уличен в нем.
– С вами, право, приятно разговаривать. Вы понимаете с полуслова.
– Вы льстите мне, милостивый государь, но, при всем желании ответить вам любезностью на любезность, я не считаю возможным признать себя виновным в преступлении, которого не совершал.
– Я вернусь к моему первому вопросу; если вы на него ответите и докажете мне вашу невиновность, я вас немедленно освобожу.
«Ловко, – подумал Кош, – отлично подстроил, это будет недурное начало для моих будущих статей». И, взвешивая каждое слово, он проговорил:
– Извините, мосье судья, но вы, кажется, смешиваете роли; не я должен доказывать свою невиновность, а вы – мою виновность. Установив, таким образом, наши взаимные отношения, я согласен отвечать на все вопросы, которые вы пожелаете мне предложить, но с условием, что они не будут затрагивать честь и спокойствие третьих лиц.
– Как оправдание, это довольно слабо. Вы хотите дать понять, что не можете говорить о некоторых вещах, без сомнения, о самых главных?
– Я ровно ничего не желаю дать понять. Я хотел сказать, что делаю две принципиальные оговорки; вы пожелали истолковать вторую из них по-своему, я же напомню вам первую, а именно, что буду отвечать только при известных условиях, как, например, в присутствии моего адвоката.
– Это вполне естественно, и я как раз хотел предложить вам это. Выберете себе защитника, а мы пока отложим допрос до другого дня.
– Но я, наоборот, настаиваю на том, чтобы мой допрос не откладывался. Если сторож или ваш писец может спуститься в галерею, где размещена адвокатура, и привести мне оттуда первого попавшегося защитника, хотя бы только вчера вступившего на это поприще, я им вполне удовольствуюсь. Будь я виновен, я бы постарался поручить свою защиту кому-нибудь из светил адвокатуры; невиновный, я все же желаю иметь защитника по той простой причине, что закон требует этой маленькой формальности, а я глубоко уважаю закон.
Через несколько минут сторож возвратился в сопровождении молодого адвоката.
– Очень благодарю вас за готовность помочь мне, – обратился к нему Кош, – впрочем, я уверен, что мое дело долго не затянется. Теперь, мосье судья, спрашивайте, я весь к вашим услугам.
– В таком случае, я возвращаюсь к моему первому вопросу: почему вы внезапно исчезли из вашего дома и почему вас нашли три дня тому назад в плохой гостинице на авеню д'Орланс?
– Я уехал просто потому, что мне захотелось провести несколько времени вне дома, а на авеню д'Орланс я ночевал оттого, что случайно очутился около этой гостиницы в такой час, когда было уже слишком поздно возвращаться в Париж.
– Откуда вы туда пришли?
– Право, не помню…
– Ну, так я вам скажу. Вы пришли туда прямо из дома, с улицы Дуэ, 16.
– Каким образом?.. – прошептал пораженный Кош.
– Ну да, вы были у себя в квартире, где переменили белье и искали у рукава вечерней рубахи запонку, которая могла вас сильно скомпрометировать. Запонки этой вы не нашли. Хотя найти ее было вовсе не трудно, так как она перед вами… Узнаете вы ее?
– Да, – пробормотал Кош, не на шутку испуганный той быстротой и уверенностью, с которой его выследили и поймали.
– Не объясните ли вы мне теперь, где вы потеряли другую?
– Я не знаю.
– От вас только и слышишь: «Я не знаю, да я не знаю!» Минуту тому назад вы говорили: «Вы должны доказать мою виновность, а не я – свою невиновность». Но всему есть предел. Я и на этот раз отвечу за вас: другую запонку вы потеряли в комнате, где был убит Форже. Она была найдена там.
– В этом нет ничего удивительного. Я вошел туда вместе с приставом. Запонка могла отстегнуться и упасть.
– Да. Но тогда вы были во фланелевой рубашке, у которой вместо запонок обыкновенные пуговицы на манжетах и пришиты так, что не оторвешь. Объяснение ваше не подходит. К тому же принято, если в один рукав вдевают запонку, то и в другой вдевают такую же. Между тем другая, как я уже вам сказал, осталась на манжете вашей фрачной рубашки, из которой ваша прислуга вынула ее.
– Я не могу объяснить себе…
– И я тоже, или нет, я слишком хорошо объясняю себе это…
– Как, и на основании такого пустого подозрения вы меня обвиняете? Послушайте, да ведь это невозможно…
– Пустое подозрение. Однако, какой вы скромный! А я называю это уликой, и уликой страшно серьезной, но не беспокойтесь, это еще не все. Что вы скажете, например, относительно письма, забытого вами на месте преступления? Опять пустое подозрение? Да?
– Никакого письма на месте преступления забыть я не мог, по той простой причине, что был там, как я вам уже говорил, вместе с приставом; оставался там не более трех минут и…
– Прошу вас, подойдите, пожалуйста, сюда, – обратился судья и к защитнику, и к Кошу. – Взгляните на эти клочки бумаги. Сразу в них ничего не поймешь, но если их разложить в известном порядке, то что вы видите? «Мосье… иси… м де». Подставляя оторванные буквы, мы получим: «Мосье Онисим… 22, улица де…». Согласитесь, мосье Онисим, что ваше имя совсем не так часто встречается, чтоб я не мог, в виде простого предположения, поставить после него вашу фамилию, которой тут, правда, нет. Таким образом, я получаю: «Мосье Онисим Кош, 22, улица де…»
– Так нет же! Нет! Нет! И нет! Я всеми силами протестую против такого способа делать выводы! Из нескольких разрозненных букв вы строите имя и, не задумываясь, прибавляете к нему мою фамилию. Предположим даже, что это верно, но продолжение письма разрушает все, что создало начало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Не можете ли вы объяснить мне, почему вы внезапно исчезли из вашего дома и каким образом случилось, что вас три дня тому назад нашли в плохенькой гостинице на авеню д'Орланс?
Это вступление было так неожиданно для Коша, что он ответил не совсем твердым голосом:
– Раньше, чем отвечать на этот вопрос, мне бы хотелось узнать, по какому поводу я нахожусь здесь?
– Вы находитесь здесь потому, что убили старика Форже, проживавшего на бульваре Ланн.
Кош вздохнул с облегчением. До этой минуты он все возвращался к своей первой мысли: «А что, если меня обвиняют в каком-нибудь другом преступлении?» Поэтому он отвечал с изумлением, слишком хорошо подготовленным, чтобы быть натуральным.
– Однако, это уж слишком!.. И через минуту прибавил:
– Если я хорошо понял ваши слова, я не только обвиняюсь в этом преступлении, но уже уличен в нем.
– С вами, право, приятно разговаривать. Вы понимаете с полуслова.
– Вы льстите мне, милостивый государь, но, при всем желании ответить вам любезностью на любезность, я не считаю возможным признать себя виновным в преступлении, которого не совершал.
– Я вернусь к моему первому вопросу; если вы на него ответите и докажете мне вашу невиновность, я вас немедленно освобожу.
«Ловко, – подумал Кош, – отлично подстроил, это будет недурное начало для моих будущих статей». И, взвешивая каждое слово, он проговорил:
– Извините, мосье судья, но вы, кажется, смешиваете роли; не я должен доказывать свою невиновность, а вы – мою виновность. Установив, таким образом, наши взаимные отношения, я согласен отвечать на все вопросы, которые вы пожелаете мне предложить, но с условием, что они не будут затрагивать честь и спокойствие третьих лиц.
– Как оправдание, это довольно слабо. Вы хотите дать понять, что не можете говорить о некоторых вещах, без сомнения, о самых главных?
– Я ровно ничего не желаю дать понять. Я хотел сказать, что делаю две принципиальные оговорки; вы пожелали истолковать вторую из них по-своему, я же напомню вам первую, а именно, что буду отвечать только при известных условиях, как, например, в присутствии моего адвоката.
– Это вполне естественно, и я как раз хотел предложить вам это. Выберете себе защитника, а мы пока отложим допрос до другого дня.
– Но я, наоборот, настаиваю на том, чтобы мой допрос не откладывался. Если сторож или ваш писец может спуститься в галерею, где размещена адвокатура, и привести мне оттуда первого попавшегося защитника, хотя бы только вчера вступившего на это поприще, я им вполне удовольствуюсь. Будь я виновен, я бы постарался поручить свою защиту кому-нибудь из светил адвокатуры; невиновный, я все же желаю иметь защитника по той простой причине, что закон требует этой маленькой формальности, а я глубоко уважаю закон.
Через несколько минут сторож возвратился в сопровождении молодого адвоката.
– Очень благодарю вас за готовность помочь мне, – обратился к нему Кош, – впрочем, я уверен, что мое дело долго не затянется. Теперь, мосье судья, спрашивайте, я весь к вашим услугам.
– В таком случае, я возвращаюсь к моему первому вопросу: почему вы внезапно исчезли из вашего дома и почему вас нашли три дня тому назад в плохой гостинице на авеню д'Орланс?
– Я уехал просто потому, что мне захотелось провести несколько времени вне дома, а на авеню д'Орланс я ночевал оттого, что случайно очутился около этой гостиницы в такой час, когда было уже слишком поздно возвращаться в Париж.
– Откуда вы туда пришли?
– Право, не помню…
– Ну, так я вам скажу. Вы пришли туда прямо из дома, с улицы Дуэ, 16.
– Каким образом?.. – прошептал пораженный Кош.
– Ну да, вы были у себя в квартире, где переменили белье и искали у рукава вечерней рубахи запонку, которая могла вас сильно скомпрометировать. Запонки этой вы не нашли. Хотя найти ее было вовсе не трудно, так как она перед вами… Узнаете вы ее?
– Да, – пробормотал Кош, не на шутку испуганный той быстротой и уверенностью, с которой его выследили и поймали.
– Не объясните ли вы мне теперь, где вы потеряли другую?
– Я не знаю.
– От вас только и слышишь: «Я не знаю, да я не знаю!» Минуту тому назад вы говорили: «Вы должны доказать мою виновность, а не я – свою невиновность». Но всему есть предел. Я и на этот раз отвечу за вас: другую запонку вы потеряли в комнате, где был убит Форже. Она была найдена там.
– В этом нет ничего удивительного. Я вошел туда вместе с приставом. Запонка могла отстегнуться и упасть.
– Да. Но тогда вы были во фланелевой рубашке, у которой вместо запонок обыкновенные пуговицы на манжетах и пришиты так, что не оторвешь. Объяснение ваше не подходит. К тому же принято, если в один рукав вдевают запонку, то и в другой вдевают такую же. Между тем другая, как я уже вам сказал, осталась на манжете вашей фрачной рубашки, из которой ваша прислуга вынула ее.
– Я не могу объяснить себе…
– И я тоже, или нет, я слишком хорошо объясняю себе это…
– Как, и на основании такого пустого подозрения вы меня обвиняете? Послушайте, да ведь это невозможно…
– Пустое подозрение. Однако, какой вы скромный! А я называю это уликой, и уликой страшно серьезной, но не беспокойтесь, это еще не все. Что вы скажете, например, относительно письма, забытого вами на месте преступления? Опять пустое подозрение? Да?
– Никакого письма на месте преступления забыть я не мог, по той простой причине, что был там, как я вам уже говорил, вместе с приставом; оставался там не более трех минут и…
– Прошу вас, подойдите, пожалуйста, сюда, – обратился судья и к защитнику, и к Кошу. – Взгляните на эти клочки бумаги. Сразу в них ничего не поймешь, но если их разложить в известном порядке, то что вы видите? «Мосье… иси… м де». Подставляя оторванные буквы, мы получим: «Мосье Онисим… 22, улица де…». Согласитесь, мосье Онисим, что ваше имя совсем не так часто встречается, чтоб я не мог, в виде простого предположения, поставить после него вашу фамилию, которой тут, правда, нет. Таким образом, я получаю: «Мосье Онисим Кош, 22, улица де…»
– Так нет же! Нет! Нет! И нет! Я всеми силами протестую против такого способа делать выводы! Из нескольких разрозненных букв вы строите имя и, не задумываясь, прибавляете к нему мою фамилию. Предположим даже, что это верно, но продолжение письма разрушает все, что создало начало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37