Все вопросы, все сомнения мигом испарились, исчезли баз следа, канули в Лету. Все было замечательно – именно так, как они хотели. Жизнь дарила им то, чего они желали. Мириам была прежней Мириам, и они по-прежнему любили друг друга. Он стал раздеваться.
– Нет, погоди, – сказала она, прильнув к нему. – Давай все сделаем как тогда, в среду, ночью.
– В среду ночью?
– Как тогда, в среду, когда мы пришли после обеда с Тедом и Джин. Ты же не будешь говорить, что ты опять забыл?
Он продолжал улыбаться. Она стала расстегивать пуговицы на его рубашке.
– Я раздела тебя, а потом ты раздел меня, – шептала она, продолжая воспроизводить любовную сцену, которой он, убей бог, не помнил.
* * *
На процессе Ротберга побывали все служащие фирмы. Даже секретари несколько часов просидели в зале суда, наблюдая за ходом развернувшейся баталии. Странно только, что сам мистер Милтон пока так ни разу и не почтил процесс своим посещением. Похоже, ему приходилось отбиваться от репортеров, осаждавших фирму с первого дня процесса. Но больше всего Кевина беспокоило то, что Мириам не пришла на процесс, даже в последний день заседания. Это известие свалилось как снег на голову, после завтрака, в день начала слушаний по делу. Она объявила, что не придет смотреть на его защиту. Он до последнего дня продолжал надеяться, что она переменит решение в ходе процесса, но этого так и не случилось.
Боб Маккензи приступил к обвинению в медлительной, методичной манере, излагая факты, выдвигая улики и свидетельства очевидцев, на которых строил железный фундамент обвинения, неотвратимо убеждая присяжных в виновности Ротберга. Кевин подумал, что с его стороны было весьма мудрым и предусмотрительным поступком организовать дело, разделив его на явно выраженные начало, середину и конец, приберегая до последнего результаты медицинской экспертизы. Он производил впечатление весьма опытного государственного обвинителя. На этом фоне Кевин еще больше осознавал собственный возраст и относительную неопытность.
Но почему Джон Милтон был так уверен в нем, зная наперед, против какого матерого волка предстоит ему выступить? Милтон ни на миг не усомнился в его опыте и способностях и не ожидал ничего другого, кроме того что Кевину удастся выгородить Ротберга. Кевину не давала покоя мысль, зачем ему поручили дело, где и более опытному адвокату пришлось бы туго. Или же Милтон сделал это намеренно, желая увидеть падение и позор Кевина, проучив таким образом зарвавшегося юнца?
– Вы увидите, леди и джентльмены, господа присяжные, – начал Маккензи, – что семя этого изощренного убийства было посеяно еще многие годы назад, как появился мотив к убийству, как у подсудимого вызрел замысел его исполнения, как появился благоприятный повод и стечение обстоятельств, и как он совершил немыслимое злодеяние, расчетливо и хладнокровно, уверенный, что ему все сойдет с рук.
С этими словами он повернулся к Ротбергу и указал на того грозным прокурорским перстом. – Ему осталось надеяться лишь на одно слово – "сомнение", и, будьте уверены, именно пресловутые "сомнения" будет использовать адвокат, чтобы заставить вас сомневаться в здравости вашего рассудка и удержать от вынесения приговора подсудимому, виновному в столь отвратительном поступке.
Неторопливая речь и торжественная жестикуляция прокурора добавили мрачного настроения делу, и так преисполненному напряжения. Газетчики и тележурналисты торопливо строчили в блокнотах: съемка была запрещена. Художники набрасывали портреты присяжных и невыразительную физиономию Ротберга во всех возможных ракурсах. Тот даже зевнул во время прокурорского выступления.
В первые два дня процесса Маккензи привел четверых свидетелей, чтобы продемонстрировать порочность Ротберга. Они поведали господам присяжным и почтенной публике, что Ротберг был игроком, промотавшим значительную часть фамильного состояния Шапиро, и даже второй раз заложил отель, и это невзирая на его отличную репутацию и успех хлебопекарни. Особенно сильно его мотовство проявилось со времени болезни Максин, которая из-за немощи перестала играть значимую роль в управлении отелем и бизнесом.
Далее Маккензи вернулся к тем дням, когда Ротберг работал официантом, ночью проматывая в карточной игре все свои чаевые. Он тщательно прорабатывал жизнь Ротберга, не пропуская ни единого места его биографии, рисуя портрет человека из низов общества, проходимца, сумевшего втереться в доверие и найти путь к сердцу Максин Шапиро. Совершенно очевидно, что это был брак по расчету. Когда Кевин опротестовал эту характеристику подзащитного, как не имеющую отношения к делу, Маккензи вызвал свидетеля, чтобы поддержать линию обвинения: бывшего шеф-повара ресторана, который показал под присягой, что Ротберг как-то хвастал перед ним, что однажды станет хозяином "Шапиро лейк хауз", охмурив хозяйскую дочь.
Затем, после плавного перехода, демонстрирующего, что Ротберг имел множество внебрачных связей, Маккензи привел к присяге Трейси Кейсвелл. В ходе быстрого допроса он вынудил ее признаться в интимной связи со Стенли Ротбергом в то время, когда его жена была больна.
На следующий день Маккензи перешел к конкретным обстоятельствам болезни Максин Ротберг. Он вызвал доктора и получил от него точное описание недуга Максин. Маккензи не стал наводить его на свидетельства относительно сиделки Беверли Морган. Очевидно, он не хотел, чтобы у присяжных появилась хоть тень подозрения в ее преступной халатности вследствие алкоголизма. Сменив прокурора, Кевин преследовал главную цель – добиться от доктора признания, что Максин могла собственноручно делать уколы.
Затем Маккензи перешел к следственным протоколам, рассказав историю с коробкой инсулина, которая была найдена у Ротберга в шкафу, причем спрятанной – как это ни странно, – она не стояла на видном месте, господа присяжные. Прошу обратить на это особое внимание. Зачем мужу прятать лекарство от больной жены? – вопрошал он. Затем последовал отчет патологоанатома о вскрытии и обстоятельное объяснение того, что такое превышение дозы инсулина, и к чему оно может привести. Наконец, для того, чтобы поддержать эту точку зрения, была вызвана Беверли Морган. Маккензи подвел ее к описанию сути отношений Ротберга с женой, свидетелем которых она вольно или невольно являлась каждый день. Он дотошно спрашивал, сколько именно раз Ротберг посещал больную супругу, и надолго ли задерживался у нее, часто ли осведомлялся о здоровье. Медсестра пересказала события дня, предшествующие смерти Максин Ротберг, почти слово в слово повторяя то, что услышал от нее Кевин. После чего пришел черед адвоката.
Уже собираясь приступить к перекрестному допросу свидетельницы, он почувствовал, как кто-то потрепал его сзади по плечу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Нет, погоди, – сказала она, прильнув к нему. – Давай все сделаем как тогда, в среду, ночью.
– В среду ночью?
– Как тогда, в среду, когда мы пришли после обеда с Тедом и Джин. Ты же не будешь говорить, что ты опять забыл?
Он продолжал улыбаться. Она стала расстегивать пуговицы на его рубашке.
– Я раздела тебя, а потом ты раздел меня, – шептала она, продолжая воспроизводить любовную сцену, которой он, убей бог, не помнил.
* * *
На процессе Ротберга побывали все служащие фирмы. Даже секретари несколько часов просидели в зале суда, наблюдая за ходом развернувшейся баталии. Странно только, что сам мистер Милтон пока так ни разу и не почтил процесс своим посещением. Похоже, ему приходилось отбиваться от репортеров, осаждавших фирму с первого дня процесса. Но больше всего Кевина беспокоило то, что Мириам не пришла на процесс, даже в последний день заседания. Это известие свалилось как снег на голову, после завтрака, в день начала слушаний по делу. Она объявила, что не придет смотреть на его защиту. Он до последнего дня продолжал надеяться, что она переменит решение в ходе процесса, но этого так и не случилось.
Боб Маккензи приступил к обвинению в медлительной, методичной манере, излагая факты, выдвигая улики и свидетельства очевидцев, на которых строил железный фундамент обвинения, неотвратимо убеждая присяжных в виновности Ротберга. Кевин подумал, что с его стороны было весьма мудрым и предусмотрительным поступком организовать дело, разделив его на явно выраженные начало, середину и конец, приберегая до последнего результаты медицинской экспертизы. Он производил впечатление весьма опытного государственного обвинителя. На этом фоне Кевин еще больше осознавал собственный возраст и относительную неопытность.
Но почему Джон Милтон был так уверен в нем, зная наперед, против какого матерого волка предстоит ему выступить? Милтон ни на миг не усомнился в его опыте и способностях и не ожидал ничего другого, кроме того что Кевину удастся выгородить Ротберга. Кевину не давала покоя мысль, зачем ему поручили дело, где и более опытному адвокату пришлось бы туго. Или же Милтон сделал это намеренно, желая увидеть падение и позор Кевина, проучив таким образом зарвавшегося юнца?
– Вы увидите, леди и джентльмены, господа присяжные, – начал Маккензи, – что семя этого изощренного убийства было посеяно еще многие годы назад, как появился мотив к убийству, как у подсудимого вызрел замысел его исполнения, как появился благоприятный повод и стечение обстоятельств, и как он совершил немыслимое злодеяние, расчетливо и хладнокровно, уверенный, что ему все сойдет с рук.
С этими словами он повернулся к Ротбергу и указал на того грозным прокурорским перстом. – Ему осталось надеяться лишь на одно слово – "сомнение", и, будьте уверены, именно пресловутые "сомнения" будет использовать адвокат, чтобы заставить вас сомневаться в здравости вашего рассудка и удержать от вынесения приговора подсудимому, виновному в столь отвратительном поступке.
Неторопливая речь и торжественная жестикуляция прокурора добавили мрачного настроения делу, и так преисполненному напряжения. Газетчики и тележурналисты торопливо строчили в блокнотах: съемка была запрещена. Художники набрасывали портреты присяжных и невыразительную физиономию Ротберга во всех возможных ракурсах. Тот даже зевнул во время прокурорского выступления.
В первые два дня процесса Маккензи привел четверых свидетелей, чтобы продемонстрировать порочность Ротберга. Они поведали господам присяжным и почтенной публике, что Ротберг был игроком, промотавшим значительную часть фамильного состояния Шапиро, и даже второй раз заложил отель, и это невзирая на его отличную репутацию и успех хлебопекарни. Особенно сильно его мотовство проявилось со времени болезни Максин, которая из-за немощи перестала играть значимую роль в управлении отелем и бизнесом.
Далее Маккензи вернулся к тем дням, когда Ротберг работал официантом, ночью проматывая в карточной игре все свои чаевые. Он тщательно прорабатывал жизнь Ротберга, не пропуская ни единого места его биографии, рисуя портрет человека из низов общества, проходимца, сумевшего втереться в доверие и найти путь к сердцу Максин Шапиро. Совершенно очевидно, что это был брак по расчету. Когда Кевин опротестовал эту характеристику подзащитного, как не имеющую отношения к делу, Маккензи вызвал свидетеля, чтобы поддержать линию обвинения: бывшего шеф-повара ресторана, который показал под присягой, что Ротберг как-то хвастал перед ним, что однажды станет хозяином "Шапиро лейк хауз", охмурив хозяйскую дочь.
Затем, после плавного перехода, демонстрирующего, что Ротберг имел множество внебрачных связей, Маккензи привел к присяге Трейси Кейсвелл. В ходе быстрого допроса он вынудил ее признаться в интимной связи со Стенли Ротбергом в то время, когда его жена была больна.
На следующий день Маккензи перешел к конкретным обстоятельствам болезни Максин Ротберг. Он вызвал доктора и получил от него точное описание недуга Максин. Маккензи не стал наводить его на свидетельства относительно сиделки Беверли Морган. Очевидно, он не хотел, чтобы у присяжных появилась хоть тень подозрения в ее преступной халатности вследствие алкоголизма. Сменив прокурора, Кевин преследовал главную цель – добиться от доктора признания, что Максин могла собственноручно делать уколы.
Затем Маккензи перешел к следственным протоколам, рассказав историю с коробкой инсулина, которая была найдена у Ротберга в шкафу, причем спрятанной – как это ни странно, – она не стояла на видном месте, господа присяжные. Прошу обратить на это особое внимание. Зачем мужу прятать лекарство от больной жены? – вопрошал он. Затем последовал отчет патологоанатома о вскрытии и обстоятельное объяснение того, что такое превышение дозы инсулина, и к чему оно может привести. Наконец, для того, чтобы поддержать эту точку зрения, была вызвана Беверли Морган. Маккензи подвел ее к описанию сути отношений Ротберга с женой, свидетелем которых она вольно или невольно являлась каждый день. Он дотошно спрашивал, сколько именно раз Ротберг посещал больную супругу, и надолго ли задерживался у нее, часто ли осведомлялся о здоровье. Медсестра пересказала события дня, предшествующие смерти Максин Ротберг, почти слово в слово повторяя то, что услышал от нее Кевин. После чего пришел черед адвоката.
Уже собираясь приступить к перекрестному допросу свидетельницы, он почувствовал, как кто-то потрепал его сзади по плечу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74