– Мама, молчи! Мне и так тяжело. Пустите, – вырывалась Лариса. – Пустите меня, будет только хуже.
– Да сойдите же вы с крыльца! – воскликнул Лобов. – Люба, Татьяна! Отойдите от двери! Это не наша дверь…
– Папа, только не говори ничего, – всхлипывала Лариса.
Она стояла в плотном кольце своих родных и плакала. Лобов молча прижал к себе среднюю дочь и сказал:
– Не делай этого, дочка. Что-нибудь придумаем. Где наша не пропадала…
Ларису посадили в машину и отвезли в платную клинику. Улыбчивый доктор накапал ей из темного пузырька успокоительного и вызвал каталку. Ларису поместили в двухместную палату с телевизором. Оплачено было ее пятинедельное лечение.
– Значит, так, – по дороге в Бережки проскрежетал Лобов. – Продаем дом.
– Папа, ну а куда же вы, дед, Лика, наконец? – спросила Люба. – Пожалуйста, забрось меня в Ковригин. Нет, дом продавать нельзя.
– А тебя никто не спрашивает! – ответил Лобов. Мать с дочерью знали, что переупрямить его невозможно.
Дед Глеб, когда услышал эту новость, показал сыну Платону большой кукиш.
– Вот, видел? Чего захотел! Дом продать… Дома и солома едома. Ты что, рехнулся? – он не находил слов, хотелось матом припечатать такую перестройку быта. – Не бывать тому, покуда я жив. Когда меня вперед ногами вынесут из этого дома, тогда уж и продавайте! Недолго ждать.
– Угомонись, отец. Не от хорошей жизни на такое идем…
– А ты все хорошей жизни ждешь? Хорошую жизнь своими руками делать надо.
– Твоей внучке плохо…
– С чего бы ей было сладко, без венца-то всегда нехорошо!
– Заладил… – махнул рукой Лобов. – Пережиток ты прошлого!
– Ах так… я пережиток? Тогда объявляю голодовку! – стукнул своим кулачищем по столу дед.
И объявил-таки. Перебрался в баню, пищи ни от кого не принимал. Только от младшей внучки Лики – то сала кусок, то варенье. Как-то пришли покупатели, так он выскочил из бани со своей двустволкой и закричал им:
– Прошу удалиться с моей, извиняюсь за выражение, территории. Считаю до трех: раз, два… – курок взвел и на них направил.
Покупатели и ретировались. Грозились к ответственности привлечь. Обошлось.
Тем временем полтора месяца пребывания Ларисы в клинике подходили к концу. Лобовы продали свою старенькую «Ниву» – еще на две недели лечения. Но и доктора обрадовали – продлили трехмесячный срок на пять недель. Лобов измучился, не спал ночами, все думал, где бы еще денег раздобыть: продал кое-что по мелочи, но в их деревне кто что мог теперь купить? Да и во врачах стал сильно сомневаться – правильно ли лечат. Говорил частенько супруге:
– Рвачи какие-то, только деньги тянут. Кто их проверит-то…
Татьяна старалась отмалчиваться.
И вдруг дед Глеб преставился. Среди дня обнаружили его неподвижно сидящим на лавочке около бани – солнце уже стало пригревать по-весеннему. Когда умер, какие слова последние произнес – никто не знал. Такую трудную и извилистую судьбу перетерпел. Праведником, в общем, был и так как-то не по-человечески помер…
Лика в первый день больше всех плакала, жалея, что дед из бани уходить не хотел, как она его ни упрашивала. Татьяна украдкой – будто бы за продуктами на поминки в Москву ездила, заочное отпевание заказала, привезла освященной земли, которую так же тайком в гробу спрятала.
– Дед мне в тот день утром сказал, что согласен продать дом… – вспомнила вдруг на девятинах Лика. – Это у него разрыв сердца был. Точно!
– Господи! – заплакала Татьяна.
– Да, геройский был батя мужик, – прослезился и Платон, разливая по рюмкам водку. – Помянем, что ли, еще… Теперь я глава рода, эх, батя… Леня, как служится-то? Ты ведь теперь мой заместитель.
– Как служится… Как все, так и я, – угрюмо отозвался приехавший домой на побывку единственный сын Лобовых Леня. Служить ему оставалось целых восемь месяцев. – Покажи медали-то дедовы, последний раз, помню, пацаном перебирал, в классе седьмом, что ли…
Лобов достал из шкафа большую жестяную коробку, поставил на поминальный стол. Медалей в ней было, как в музее.
– Вот… «За взятие Будапешта» особенно ценил. Говорил, тяжелей всего досталась.
Леня вытащил из коробки замусоленную фотографию молодого деда в белой рубашке, долго ее разглядывал…
– Вот в кого я весь такой! – вдруг воскликнул он одобрительно.
– Все вы, Лобовы, одинаковые, – печально улыбнулась мама Таня.
Эх, Ленька! Ты его после войны не видел! – вступила в разговор бойкая Фоминична, ровесница покойного Лобова. – Помню, как с баяном по улице шел. Он и еще семеро. Все, кто вернулись.
– Да, – перебил Гагарин. – Он на этого киноартиста был похож, как его… Ну который в «Высоте» играл. Вот память…
– Не, не похож! – возразила Фоминична. И начали они с Гагариным спорить.
Татьяна наклонилась к мужу:
– Ты завтра к Ларисе в больницу поедешь?
– Не смогу. У меня дела, – ответил Лобов.
– Мам, я тоже не смогу, – опередила ее вопрос к себе Люба. – Сменщица заболела, я за нее дежурю.
– Хорошо, – обрадовалась мама Таня. – Тогда я поеду.
И все почему-то вдруг повеселели. Вот они, Лобовы, собрались вместе – по причине, конечно, печальной. Но смерть не страшна, потому что у них есть надежда на другую жизнь. У Ларисы в животе маленький уже шевелится – мальчик, которого в честь прадеда решили назвать Глебом. Это какое поколение Лобовых-то будет?.. И ради неродившегося еще наследника его сродники лезли вон из кожи, желая, чтобы он вступил-таки в эту жизнь.
Повод для тихой радости у каждого был свой. Глава семьи Лобов вдруг получил заказ от «нового русского» на сооружение камина в его загородном доме. Особняк этот располагался недалеко от Бережков. Что удивительно: в день похорон, прямо на кладбище, услышал Лобов подобный шелесту голос почившего. Дед Глеб как выдохнул: «Погуляй, сын…» Под впечатлением этого звука Лобов находился до следующего вечера. Вечером пошел прогуляться и забрел далеко – туда, где отстраивался поселок неведомых «новых русских». Вдруг увидел объявление: требуется печник. Зашел в новострой, хозяин был на месте. И как-то очень быстро они обо всем договорились. Деньги бизнесмен обещал приличные, дал задаток, с которого подростку Лике выделили приличную сумму на покупку атласов растений; она хоть и жалела деда, но теперь только и ждала радостного момента, когда сможет подробно рассмотреть купленное сокровище.
И вот как странно вышло. Когда Лобов пришел к своему бизнесмену в третий раз, обнаружил у него в доме старшую дочь. Оказалось, что Люба второй уже месяц работала у этого «нового русского» горничной. Лобов сначала, конечно, в штыки, мол, зачем я только тебя растил, мечтал, что будет в семье свой доктор… Тогда и Люба ему: а ты? Всегда говорил – ни перед кем шапку никогда не сниму… Лобов стал оправдываться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73