.. не жалеть патронов!
И, отвернувшись, тихо смеялся за дверями и тряс левой рукой.
- Главное, капитан... стереотипные фразы... "патронов не жалеть"!..
Капитан схватил винтовку и попробовал сам стрелять в темноту, но
вспомнил, что начальник нужен как распорядитель, а не как боевая едини-
ца. Пощупал бритый подбородок и подумал торопливо: "А на что я нужен"?
Но тут:
"Хорошо бы капитану влюбиться... бороду в поларшина!.. Генеральская
дочь... карьера... Не смей!.."
Капитан побежал на середину поезда.
- Не смей без приказания!
Бронепоезд без приказаний капитана метался от моста - маленького де-
ревянного мостика через речонку, которого почему-то не могли взорвать
партизаны - и за будку стрелочника, но уже все ближе, навстречу - как
плоскости двух винтов ползли бревна по рельсам, а за бревнами мужики.
В бревна били пули, навстречу им стреляли мужики.
Бронепоезд, слепой, боясь оступиться, шел грудью на пули, а за стен-
ками из стали уже перебегали из вагона в вагон солдаты, менялись места-
ми, работая не у своих аппаратов, вытирая потные груди и говорили:
- Прости ты, Господи!
Незеласову было страшно показаться к машинисту. И как за стальными
стенками перебегали с места на место мысли и, когда нужно было говорить
что-нибудь нужное, капитан кричал:
- Сволочи!..
И долго билось нужное слово в ногах, в локтях рук, покрытых гусиной
кожей.
Капитан прибежал в свое купэ. Коричневый щенок спал клубком на крова-
ти.
Капитан замахал рукой:
- Говорил... ни снарядов!.. ни жалости!.. А тут сволочи... сволочи!..
Он потоптался на одном месте, хлопнул ладонью по подушке, щенок отс-
кочил, раскрыл рот и запищал тихо. Капитан наклонился к нему и послушал.
- И-и-и!.. - пикал щенок.
Капитан схватил его и сунул под мышку и с ним побежал по вагонам.
Солдаты не оглядывались на капитана. Его знакомая, широкая, но плос-
кая фигура, бывшая сейчас какой-то прозрачной, как плохая курительная
бумага, пробегала с тихим визгом. И солдатам казалось, что визжит не ще-
нок, а капитан. И не удивляло то, что визжит капитан.
Но визжал щенок, слабо царапая мягкими лапами френч капитана.
Так же не утихая, седьмой час под-ряд били пулеметы в траву, в де-
ревья, в темноту, в отражавшиеся у костров камни и непонятно было, поче-
му партизаны стреляют в стальную броню вагонов, зная, что не пробьет ее
пулей.
Капитан чувствовал усталость, когда дотрагивался до головы. Тесно жа-
ли ноги сухие и жесткие, точно из дерева, сапоги.
Крутился потолок, гнулись стены, пахло горелым мясом - откуда почему?
И гудел не переставая паровоз:
- А-у о-е-е-е-и.
II.
Мужики прибывали и прибывали. Они оставляли в лесу телеги с женами и
по тропам выходили с ружьями на плечах на опушку. Отсюда ползли к насыпи
и окапывались.
Бабы, причитая, встречали раненых и увозили их домой. Раненые, кото-
рые посильнее, ругали баб матерной бранью, а тяжело раненые, подпрыгивая
на корнях, раскрывали воздуху и опадающему желтому листу свои полые кус-
ки мяса. Листы присыхали к крови выпачканных телег.
Рябая, маленькая старуха с ковшом святой воды ходила по опушке и с
уголька обрызгивала идущих. Они ползли, сворачивали к ней и проползали
тихо, похожие на стадо сытых возвращающихся с поля овец.
Вершинин на телеге за будкой стрелочника слушал донесения, которые
читал ему толстый секретарь.
Васька Окорок шепнул боязливо:
- Страшно, Никита Егорыч?
- Чего? - хрипло спросил Вершинин.
- Народу-то темень!
- Тебе что, - ты не конокрад. Известно - мир!..
Васька после смерти китайца ходил съежившись и глядел всем в лицо с
вялой виноватой улыбочкой.
- Тихо идут-то, Никита Егорыч; у меня внутри не ладно.
- А ты молчи и пройдет!
Знобов сказал:
- Кою ночь не спим, а ты, Васька, рыжий, а рыжая-то, парень, с
перьями.
Васька тихо вздохнул:
- В какой-то стране, бают, рыжих в солдаты не берут. А я у царю-то,
почесть, семь лет служил - четыре года на действительной, да три войны
германской.
- Хорошо мост-то не подняли... - сказал Знобов.
- Чего? - спросил Васька.
- Как бы повели на город бронепоезд-то? Даже шпал не хотели разби-
рать, а тут тебе мост. Омраченье!..
Васька уткнул курчавую голову в плечи и поднял воротник.
- Жалко мне, Знобов, китайца-то! А, думаю, в рай он удет - за
крестьянску веру пострадал.
- А дурак ты, Васька.
- Чего?
- В бога веруешь.
- А ты нет?
- Никаких!..
- Стерва ты, Знобов. А, впрочем, дела твои, братан. Ноне свобода, ко-
го хошь, того и лижи. Только мне без веры нельзя - у меня вся семья из
веку кержацкая, раскольной веры.
- Вери-ители!..
Знобов рассмеялся. Васька тоскливо вздохнул:
- Пусти ты меня, Никита Егорыч, - постреляю хоть!
- Нельзя. Раз ты штаб, значит и сиди в штабной квартире.
- Телеги-то!
Задребезжало и с мягким звоном упало стекло в стрелочной. Снаряд упал
рядом.
Вершинин вдруг озлился и столкнул секретаря:
- Сиди тут. А ночь, как придет - пушшай костер палят. А не то слезут
с поезда-то и в лес удерут, либо чорт их знат, што им в голову придет.
Вершинин погнал лошадь вдоль линии железной дороги вслед убегающему
бронепоезду:
- Не уйдешь, курва!
Лохматая, как собака, лошаденка трясла большим, как бочка, животом.
Телега подпрыгивала. Вершинин встал на ноги, натянул вожжи:
- Ну-у!..
Лошаденка натянула ноги, закрутила хвостом и понесла. Знобов, подска-
кивая грузным телом, крепко держался за грядку телеги, уговаривая Верши-
нина.
- А ты не гони, не догонишь! А убить-то тебя за дешеву монету убьют.
- Никуда он не убежит. Но-о, пошел!
Он хлестнул лошадь кнутом по потной спине.
Васька закричал:
- Гони! Весь штаб делат смотр войскам! А на капитана етова с поездом
его плевать. Гони, Егорыч!.. Пошел!
Телеги бежали мимо окопавшихся мужиков. Мужики подымались на колени и
молча провожали глазами стоящего на телеге, потом клали винтовки на руки
и ждали проносящийся мимо поезд, чтобы стрелять.
Бронепоезд с грохотом, выстрелами несся навстречу.
Васька зажмурился.
- Высоко берет, - сказал Знобов, - вишь не хватат. Они там, должно,
очумели, ни черта не видят!
- Ни лешева! - яростно заорал Васька и, схватив прут, начал стегать
лошадь.
Вершинин был огромный, брови рвались по мокрому лицу.
- Не выдавай, товарищи!
- Крой! - орал Васька.
Телега дребезжала, об колеса билась лагушка, из-под сиденья валилось
на землю выбрасываемое толчками сено. Мужики в кустарниках не по-сол-
датски отвечали:
- Ничего!..
И это казалось крепким и своим, и даже Знобов вскочил на колени и,
махая винтовкой, закричал:
- А дуй, паря, пропадать, так пропадать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
И, отвернувшись, тихо смеялся за дверями и тряс левой рукой.
- Главное, капитан... стереотипные фразы... "патронов не жалеть"!..
Капитан схватил винтовку и попробовал сам стрелять в темноту, но
вспомнил, что начальник нужен как распорядитель, а не как боевая едини-
ца. Пощупал бритый подбородок и подумал торопливо: "А на что я нужен"?
Но тут:
"Хорошо бы капитану влюбиться... бороду в поларшина!.. Генеральская
дочь... карьера... Не смей!.."
Капитан побежал на середину поезда.
- Не смей без приказания!
Бронепоезд без приказаний капитана метался от моста - маленького де-
ревянного мостика через речонку, которого почему-то не могли взорвать
партизаны - и за будку стрелочника, но уже все ближе, навстречу - как
плоскости двух винтов ползли бревна по рельсам, а за бревнами мужики.
В бревна били пули, навстречу им стреляли мужики.
Бронепоезд, слепой, боясь оступиться, шел грудью на пули, а за стен-
ками из стали уже перебегали из вагона в вагон солдаты, менялись места-
ми, работая не у своих аппаратов, вытирая потные груди и говорили:
- Прости ты, Господи!
Незеласову было страшно показаться к машинисту. И как за стальными
стенками перебегали с места на место мысли и, когда нужно было говорить
что-нибудь нужное, капитан кричал:
- Сволочи!..
И долго билось нужное слово в ногах, в локтях рук, покрытых гусиной
кожей.
Капитан прибежал в свое купэ. Коричневый щенок спал клубком на крова-
ти.
Капитан замахал рукой:
- Говорил... ни снарядов!.. ни жалости!.. А тут сволочи... сволочи!..
Он потоптался на одном месте, хлопнул ладонью по подушке, щенок отс-
кочил, раскрыл рот и запищал тихо. Капитан наклонился к нему и послушал.
- И-и-и!.. - пикал щенок.
Капитан схватил его и сунул под мышку и с ним побежал по вагонам.
Солдаты не оглядывались на капитана. Его знакомая, широкая, но плос-
кая фигура, бывшая сейчас какой-то прозрачной, как плохая курительная
бумага, пробегала с тихим визгом. И солдатам казалось, что визжит не ще-
нок, а капитан. И не удивляло то, что визжит капитан.
Но визжал щенок, слабо царапая мягкими лапами френч капитана.
Так же не утихая, седьмой час под-ряд били пулеметы в траву, в де-
ревья, в темноту, в отражавшиеся у костров камни и непонятно было, поче-
му партизаны стреляют в стальную броню вагонов, зная, что не пробьет ее
пулей.
Капитан чувствовал усталость, когда дотрагивался до головы. Тесно жа-
ли ноги сухие и жесткие, точно из дерева, сапоги.
Крутился потолок, гнулись стены, пахло горелым мясом - откуда почему?
И гудел не переставая паровоз:
- А-у о-е-е-е-и.
II.
Мужики прибывали и прибывали. Они оставляли в лесу телеги с женами и
по тропам выходили с ружьями на плечах на опушку. Отсюда ползли к насыпи
и окапывались.
Бабы, причитая, встречали раненых и увозили их домой. Раненые, кото-
рые посильнее, ругали баб матерной бранью, а тяжело раненые, подпрыгивая
на корнях, раскрывали воздуху и опадающему желтому листу свои полые кус-
ки мяса. Листы присыхали к крови выпачканных телег.
Рябая, маленькая старуха с ковшом святой воды ходила по опушке и с
уголька обрызгивала идущих. Они ползли, сворачивали к ней и проползали
тихо, похожие на стадо сытых возвращающихся с поля овец.
Вершинин на телеге за будкой стрелочника слушал донесения, которые
читал ему толстый секретарь.
Васька Окорок шепнул боязливо:
- Страшно, Никита Егорыч?
- Чего? - хрипло спросил Вершинин.
- Народу-то темень!
- Тебе что, - ты не конокрад. Известно - мир!..
Васька после смерти китайца ходил съежившись и глядел всем в лицо с
вялой виноватой улыбочкой.
- Тихо идут-то, Никита Егорыч; у меня внутри не ладно.
- А ты молчи и пройдет!
Знобов сказал:
- Кою ночь не спим, а ты, Васька, рыжий, а рыжая-то, парень, с
перьями.
Васька тихо вздохнул:
- В какой-то стране, бают, рыжих в солдаты не берут. А я у царю-то,
почесть, семь лет служил - четыре года на действительной, да три войны
германской.
- Хорошо мост-то не подняли... - сказал Знобов.
- Чего? - спросил Васька.
- Как бы повели на город бронепоезд-то? Даже шпал не хотели разби-
рать, а тут тебе мост. Омраченье!..
Васька уткнул курчавую голову в плечи и поднял воротник.
- Жалко мне, Знобов, китайца-то! А, думаю, в рай он удет - за
крестьянску веру пострадал.
- А дурак ты, Васька.
- Чего?
- В бога веруешь.
- А ты нет?
- Никаких!..
- Стерва ты, Знобов. А, впрочем, дела твои, братан. Ноне свобода, ко-
го хошь, того и лижи. Только мне без веры нельзя - у меня вся семья из
веку кержацкая, раскольной веры.
- Вери-ители!..
Знобов рассмеялся. Васька тоскливо вздохнул:
- Пусти ты меня, Никита Егорыч, - постреляю хоть!
- Нельзя. Раз ты штаб, значит и сиди в штабной квартире.
- Телеги-то!
Задребезжало и с мягким звоном упало стекло в стрелочной. Снаряд упал
рядом.
Вершинин вдруг озлился и столкнул секретаря:
- Сиди тут. А ночь, как придет - пушшай костер палят. А не то слезут
с поезда-то и в лес удерут, либо чорт их знат, што им в голову придет.
Вершинин погнал лошадь вдоль линии железной дороги вслед убегающему
бронепоезду:
- Не уйдешь, курва!
Лохматая, как собака, лошаденка трясла большим, как бочка, животом.
Телега подпрыгивала. Вершинин встал на ноги, натянул вожжи:
- Ну-у!..
Лошаденка натянула ноги, закрутила хвостом и понесла. Знобов, подска-
кивая грузным телом, крепко держался за грядку телеги, уговаривая Верши-
нина.
- А ты не гони, не догонишь! А убить-то тебя за дешеву монету убьют.
- Никуда он не убежит. Но-о, пошел!
Он хлестнул лошадь кнутом по потной спине.
Васька закричал:
- Гони! Весь штаб делат смотр войскам! А на капитана етова с поездом
его плевать. Гони, Егорыч!.. Пошел!
Телеги бежали мимо окопавшихся мужиков. Мужики подымались на колени и
молча провожали глазами стоящего на телеге, потом клали винтовки на руки
и ждали проносящийся мимо поезд, чтобы стрелять.
Бронепоезд с грохотом, выстрелами несся навстречу.
Васька зажмурился.
- Высоко берет, - сказал Знобов, - вишь не хватат. Они там, должно,
очумели, ни черта не видят!
- Ни лешева! - яростно заорал Васька и, схватив прут, начал стегать
лошадь.
Вершинин был огромный, брови рвались по мокрому лицу.
- Не выдавай, товарищи!
- Крой! - орал Васька.
Телега дребезжала, об колеса билась лагушка, из-под сиденья валилось
на землю выбрасываемое толчками сено. Мужики в кустарниках не по-сол-
датски отвечали:
- Ничего!..
И это казалось крепким и своим, и даже Знобов вскочил на колени и,
махая винтовкой, закричал:
- А дуй, паря, пропадать, так пропадать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18