Потом до него дошло, что Таньки нет и первыми в квартиру войдут люди Тарковского. Он представил, как его тело переворачивают тупоносым армейским ботинком с высокой шнуровкой… Ботинок был его собственный, времен Анголы, и рука, шарившая по карманам, была его, со шрамом от выведенного якорька — греха курсантской юности. Отхожу, подумал Змей и огорчился до слез, потому что давно решил напоследок хлопнуть крышкой гроба, а вот — не получилось, не хватило суток жизни или еще меньше. Хлюпая носом, слабый, как ребенок, он перевалился на спину — расплавленная сталь опять плеснулась в груди, — дотянулся до пальто и стал подтягиваться, вцепившись в полу одной правой, потому что левую уже не чувствовал.
Ему повезло: оборвалась вешалка. Теряя сознание, Змей нашарил в кармане шприц, зубами сорвал наконечник и через штанину вонзил иглу в бедро.
БАНОЧКА ИЗ-ПОД КОФЕ
Что ни болит, то к сердцу велит.
Пословица

Татьяна. Утро 7 ноября
Гинекологическое отделение в военном госпитале?
Можно подумать — нонсенс. Но поскольку в уставах Вооруженных Сил пол военнослужащих в целом не оговорен, то во всех военных лечебных учреждениях гинекология есть и функционирует. Конечно, не так бурно, как хирургия, куда привозят раненых во время вооруженных конфликтов, и не как отделение кардиологии, куда сразу же после увольнения в запас гремят отставники.
Гинекология — тихая заводь. Находится, как правило, на отшибе, чтобы не возбуждать нездорового интереса у выздоравливающих мужского пола. В Татьянином госпитале она размещалась на десятом этаже, причем соответствующая кнопка лифта была от греха подальше заблокирована: поднимайся до девятого, а дальше — пешком.
Там, на лестнице между девятым и десятым, Татьяну снова прихватило. Лилось при каждом шаге, хваленая прокладка перестала держать, кровь двумя одинаковыми дорожками побежала по ногам. Не жалея специально надетую старую юбку, Татьяна села на подоконник. Только сейчас ей пришло в голову, что надо было по-соседски зайти за Любкой. А теперь сиди, дожидайся.
Внизу хлопнула дверь лифта, кто-то начал подниматься, и Татьяна увидела в лестничном пролете огненно-рыжую Любкину гриву.
— Люба!
— Танечка! — Любка никогда не спрашивала, что случилось. Могила! Сразу по-деловому:
— Заходи.
Войдя в ее кабинет, Татьяна поставила на стол баночку из-под кофе. Любка охнула, кинулась к телефону:
— Николай Ильич! Срочно! Таня из барокамеры!
Без расспросов Любка сунула ей под мышку градусник, разделась сама и села за стол. У старшей медсестры всегда полно писанины — Татьяне ли не знать, — но Любка к бумагам не притронулась, просто сидела и ждала.
Было ясно, что сейчас для нее нет дел важнее, чем Татьянины.
Виртуоз скребков и расширителей, зав гинекологией полковник Николай Ильич Вершинин жил в кооперативном доме, ходил на службу пешком, полчаса по липовой аллее, а в воскресенье, да еще седьмого ноября, мог вообще не ходить — и без заведующего в отделении найдется кому подежурить. Но тут появился минут через пятнадцать, кинул взгляд на Татьяну, на баночку и заорал:
— Люба! Что сидишь?! Приготовила? Асе приготовила? Не понимаешь?! В операционную!
Любка кинулась раздевать Татьяну.
— Температуру хоть померила?
Татьяна вытащила из-под мышки градусник, Вершинин мрачно глянул на ртутный столбик.
— Давно?
— Ночью, часов, наверное, в двенадцать, — ответила Татьяна, как всегда робея перед громогласным гинекологом.
— Ну и чего ты ждала, кукла бестолковая? Надо было сразу к дежурному!
— Да я думала…
— ..Что само рассосется? Ну прямо целочка! Лишить вас квалификации за такие фокусы! Ля-ля разводите, а больных гробите. Естествоиспытательница, прости господи, мать твою! Расселись тут, устроили кунсткамеру! — Вершинин уже снимал форменную тужурку.
Моментальное появление Николая Ильича по паролю «Таня из барокамеры» и такая реакция были не случайными. В баночке из-под кофе «Чибо» лежал плод и их совместных усилий. Татьяна пять лет не могла забеременеть от Змея. Недолгие задержки заканчивались чистками и профессиональными беседами с Вершининым.
— Партнер старый, гормонально ослабленный, — объяснял завотделением, — семенная жидкость неживая…
Как уж он оживил вялых сперматозавров Змея — его секрет. Когда Татьяна забеременела, Вершинин ликовал.
Описал методику в своей докторской диссертации, отправил в «Акушерство и гинекологию» статью с примером длительно страдавшей бесплодием больной Т. Рукопись прошла редсовет на «ура». И вот что теперь, статью отзывать?
У Татьяны кружилась голова — похоже, действительно была температура, — перед глазами плыли пятна: зеленым по белому, зеленым по белому. Белые стены операционной, Любка в зеленом операционном балахоне, в белой маске.
Любка рывком подсадила Татьяну на кресло, привязала ей ноги и напялила операционные бахилки.
— Выпрями руку… — Татьяна почувствовала, как Любка затягивает холодный резиновый жгут. — Работай кулаком…
— Я сам, — подошел Вершинин, тоже в зеленом, перехватил шприц и попал в вену с профессиональной легкостью.
Любка привязала Татьянины руки к поручням.
— Лежи, не двигайся. Сейчас поплывешь.
Татьяна еще различала часы на стене — полдевятого, — когда в операционной появился Барсуков. Уже дурея от наркоза, она все же поняла, что главврач здесь не случайно: Любка успела доложить. Хотела поздороваться, но язык онемел. Уплывая, она как в увеличительное стекло увидела, что Барсуков заглядывает ей туда. Да еще и напевает: «На попке родинка-а, а в глазах любовь!» Чувственные пальцы главврача (что уж говорить: когда-то желанные) пощипывали ее за ягодицу, Татьяна попыталась закрыться, потянуть вниз казенную рубашку, но руки были привязаны.
Подошел Вершинин, уже в маске, и Барсуков сделал вид, что пощипывает Татьяну чисто диагностически, проверяя обезболивание:
— Чувствуешь что, Тань?
Вершинин полез в нее чем-то стальным и холодным, Татьяна замычала.
— Ну вот, видишь, Сергей Иваныч? Что я тут ей наскребу по воспалению?!
— Добавь-ка ей, Коля, масочку, — услышала Татьяна, и тугая жесткая резина обхватила ей рот и нос. В висках заколотился пульс.
— Дыши, Таня, дыши! — уже как бы и не наяву кричала ей удаляющимся голосом Любка.
Татьяна вдохнула под душной резиной и полетела, полетела, полетела.
И грезилось ей в тяжелом душном сне, что она Зоя Космодемьянская и ее на площади под барабанный бой пытают фашисты, всаживают ей в живот по рукоятку тяжелые мясницкие ножи.
Татьяна застонала, и в ответ из-под серого зимнего неба раздался глас божий. Почему-то бог говорил голосом Барсукова, да и нес-то пошлятину:
— И хорошо же Таньке под наркозом. Обкончалась вся!
НЕ КОРЫСТИ РАДИ
Что извлек я, несчастный, вспоминая, о чем я сейчас краснею, особенно из того воровства, в котором мне было мило само воровство и ничто другое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90