За минувшие недели выражение ее лица ни разу не было таким мягким и доброжелательным, как сейчас.
— Отец Миген, понимаете, был богаче моего папочки, ее кровь аристократичнее, как говорится, «голубее». Родословная Миген начинается в Англии. Но мистер Сэйерс свои деньги растранжирил. В этом он ничем не отличался от других виргинских богачей. У мамы Миген все было самое лучшее. Как славились ее званые вечера! Красивее ее дома мне ничего не приходилось видеть… За исключением, конечно, этого особняка!
Маркус Риме застыл, предчувствуя неприятные новости…
— Но в минувшем году, — продолжала Присцилла, — мистер и миссис Сэйерс погибли, и Миген была наказана за экстравагантный образ жизни своих родителей: плантацию «Ореховая роща» собирались продать для покрытия долгов.., всю. До последних ковров, кресел и рабов. Их дочери предстояло жить в Бостоне у какой-то престарелой тетки. Но Миген сбежала на плантацию «Зеленые холмы»…
— Только не говорите, что вы еще и знали друг друга! — воскликнул Маркус.
— Не будьте глупы! Мы были лучшими подругами. Точнее, мы больше походили на сестер, которые не очень-то ладили друг с другом. Я никогда не понимала Миген. Она была неистова и упряма, как необъезженная лошадь. Никто, кроме нее, не мог бы выдать себя за горничную, лишь бы не поехать к тете…
Присцилла почувствовала, что ее горло неожиданно сдавил странный спазм, и ей пришлось сделать несколько глотков, чтобы к ней вернулся голос. Маркус Риме внимательно слушал продолжение.
— Все это было ее идеей. Миген почти силой убедила меня согласиться. Я не могу отвечать за всю страшную путаницу, которую она сама сотворила! Возможно, Миген и Лайон подходят друг другу, как вы подходите мне. Слава Господу, что все это выяснилось, пока не стало слишком поздно!
Присцилла снова прильнула к плечу Маркуса, попыталась найти его губы. Но его реакция неожиданно оказалась более чем сдержанной.
* * *
Лайон отметил свое тридцатитрехлетие на вилле «Марквуд» вместе с Миген. Ему и в голову не пришло посетить свою невесту.
Он только был в ужасе от необходимости взять ее с собой днем позже на прием по случаю прибытия Джорджа Вашингтона.
Лайон и Миген сначала совершили длительную прогулку вокруг виллы по начавшему зеленеть лесу и организовали для себя ленч в саду на лужайке. Хэмпшир дорожил каждым мгновением, проведенным вместе с Миген. Он восхищался ее внешностью, жестами, мимикой, голосом… Лайон подумал, что никогда еще не встречал знатную по происхождению женщину, которая врожденной грацией, наблюдательностью и острым умом могла бы сравниться с Миген. В ее обществе под ослепительным апрельским солнцем Лайон забывал о своих проблемах, так четко сформулированных доктором Франклином.
Когда наступили сумерки, они приготовили на огромной кухне легкий ужин, добродушно споря о рецепте блюд. Лайон откупорил бутылку шампанского, и они ели и пили, сидя рядом друг с другом в декорированной в восточном стиле столовой.
Миген знала, что Лайон хотел бы вернуться к себе домой на Пейн-стрит до наступления полной темноты. Но ей удалось задержать его еще на один, последний бокал шампанского. Миген скрупулезно откладывала деньги на подарок Лайону ко дню рождения и ежедневно обходила лавки в поисках чего-то, что символизировало бы ее чувства.
Лайон был глубоко тронут и потерял дар речи, когда Миген вручила ему сверток. Это был небольшой лев (снова напоминание о его имени!) из знаменитой стаффордширской керамической мастерской. Охровый с темной гривой, он стоял на бледно-зеленом постаменте. Голова льва была гордо и высокомерно поднята…
— Кажется, это то, что нужно, — произнес наконец Лайон. — Только вы… — начал он, но чувства захлестнули их обоих…
* * *
Серебряный полумесяц висел в иссиня-черном небе, бросая вниз резкие и яркие, как алмаз, лучи, которые проникали сквозь муслиновые драпировки в спальне Миген.
Лишь несколько мгновений назад высокие часы в вестибюле пробили полночь. Но ни Лайон, ни Миген этого не заметили.
Они лежали, обнаженные, на прохладных льняных простынях, занимаясь любовью с тем же пылом, как и в первое, а затем в каждое последующее соитие.
Когда они достигли упоения, их сердца бились в унисон.
Миген посмотрела Лайону в глаза и поразилась своему открытию.
— Вы любите меня! — импульсивно провозгласила она, словно обвиняя Лайона в его чувствах.
Он медленно отодвинулся от Миген. Камин был темен, и лишь лунные лучи освещали его тело, когда Лайон встал и подошел к окну. Миген, глядя на него, почувствовала себя странно отчужденной. «Даже самый превосходный скульптор, — подумала она, — не смог бы изваять более прекрасную мужскую фигуру и более классический профиль».
— Может быть, вы и правы. — Он вернулся в постель, тут же обняв Миген. — Полагаю, что наступило время рассказать вам правду о себе. Я никогда не праздную день рождения, потому что это напоминает мне о моем детстве, о моих корнях. Возможно, выслушав мою историю, вы поймете, почему я не решаюсь верить в любовь. Она всегда оставалась для меня феноменом, который, как я считал, мне никогда не дано будет испытать…
— Вы уверены, что хотите рассказать мне об этом?
— Не перебивайте. А то я могу передумать!
Лайон закрыл глаза и начал свой рассказ.
— Я родился ночью в пригороде Нью-Йорка. Подробности этого события сейчас не важны, изложу лишь факты. Моя мать в браке с моим отцом не состояла. Люди называли меня ублюдком, но я себя таковым почувствовал только позже… Мать была привлекательной, образованной женщиной. Она встретила моего отца, когда была слишком молода, чтобы не доверять мужчине, который признался ей в любви. Он был, конечно, женат.
Миген чувствовала, что при упоминании об отце напряженность в голосе Лайона переросла в гнев.
— Я в то время не знал, но, оказывается, на протяжении всего моего детства отец давал ей деньги, хотя этого мужчину я никогда не встречал.
— Какой была ваша мать?
— Она была умной сердечной, но часто болела. Я родился, когда ей было всего шестнадцать лет. Это-то и подорвало ее здоровье. Мама меня любила… У нее была бы совсем иная судьба, если бы не мой отец и не мое рождение. Родители так и не простили маму, и у нее не было истинных друзей. Вот почему за каждой ее улыбкой скрывалась печаль.
— О, Лайон… — Миген, как котенок, потерлась носом о его жесткую руку. — Вы на нее похожи?
— Нет. — Показалось, что он запнулся на этом слове. — У меня действительно ее глаза, но мама была шатенкой. Еще я помню тонкие черты лица и изящную фигуру.
— Она умерла? — осторожно спросила Миген и почувствовала, как сильно застучало его сердце.
— Да. Мне тогда было четырнадцать лет.
— И…
— И появился мой отец, испытавший только неудобство:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Отец Миген, понимаете, был богаче моего папочки, ее кровь аристократичнее, как говорится, «голубее». Родословная Миген начинается в Англии. Но мистер Сэйерс свои деньги растранжирил. В этом он ничем не отличался от других виргинских богачей. У мамы Миген все было самое лучшее. Как славились ее званые вечера! Красивее ее дома мне ничего не приходилось видеть… За исключением, конечно, этого особняка!
Маркус Риме застыл, предчувствуя неприятные новости…
— Но в минувшем году, — продолжала Присцилла, — мистер и миссис Сэйерс погибли, и Миген была наказана за экстравагантный образ жизни своих родителей: плантацию «Ореховая роща» собирались продать для покрытия долгов.., всю. До последних ковров, кресел и рабов. Их дочери предстояло жить в Бостоне у какой-то престарелой тетки. Но Миген сбежала на плантацию «Зеленые холмы»…
— Только не говорите, что вы еще и знали друг друга! — воскликнул Маркус.
— Не будьте глупы! Мы были лучшими подругами. Точнее, мы больше походили на сестер, которые не очень-то ладили друг с другом. Я никогда не понимала Миген. Она была неистова и упряма, как необъезженная лошадь. Никто, кроме нее, не мог бы выдать себя за горничную, лишь бы не поехать к тете…
Присцилла почувствовала, что ее горло неожиданно сдавил странный спазм, и ей пришлось сделать несколько глотков, чтобы к ней вернулся голос. Маркус Риме внимательно слушал продолжение.
— Все это было ее идеей. Миген почти силой убедила меня согласиться. Я не могу отвечать за всю страшную путаницу, которую она сама сотворила! Возможно, Миген и Лайон подходят друг другу, как вы подходите мне. Слава Господу, что все это выяснилось, пока не стало слишком поздно!
Присцилла снова прильнула к плечу Маркуса, попыталась найти его губы. Но его реакция неожиданно оказалась более чем сдержанной.
* * *
Лайон отметил свое тридцатитрехлетие на вилле «Марквуд» вместе с Миген. Ему и в голову не пришло посетить свою невесту.
Он только был в ужасе от необходимости взять ее с собой днем позже на прием по случаю прибытия Джорджа Вашингтона.
Лайон и Миген сначала совершили длительную прогулку вокруг виллы по начавшему зеленеть лесу и организовали для себя ленч в саду на лужайке. Хэмпшир дорожил каждым мгновением, проведенным вместе с Миген. Он восхищался ее внешностью, жестами, мимикой, голосом… Лайон подумал, что никогда еще не встречал знатную по происхождению женщину, которая врожденной грацией, наблюдательностью и острым умом могла бы сравниться с Миген. В ее обществе под ослепительным апрельским солнцем Лайон забывал о своих проблемах, так четко сформулированных доктором Франклином.
Когда наступили сумерки, они приготовили на огромной кухне легкий ужин, добродушно споря о рецепте блюд. Лайон откупорил бутылку шампанского, и они ели и пили, сидя рядом друг с другом в декорированной в восточном стиле столовой.
Миген знала, что Лайон хотел бы вернуться к себе домой на Пейн-стрит до наступления полной темноты. Но ей удалось задержать его еще на один, последний бокал шампанского. Миген скрупулезно откладывала деньги на подарок Лайону ко дню рождения и ежедневно обходила лавки в поисках чего-то, что символизировало бы ее чувства.
Лайон был глубоко тронут и потерял дар речи, когда Миген вручила ему сверток. Это был небольшой лев (снова напоминание о его имени!) из знаменитой стаффордширской керамической мастерской. Охровый с темной гривой, он стоял на бледно-зеленом постаменте. Голова льва была гордо и высокомерно поднята…
— Кажется, это то, что нужно, — произнес наконец Лайон. — Только вы… — начал он, но чувства захлестнули их обоих…
* * *
Серебряный полумесяц висел в иссиня-черном небе, бросая вниз резкие и яркие, как алмаз, лучи, которые проникали сквозь муслиновые драпировки в спальне Миген.
Лишь несколько мгновений назад высокие часы в вестибюле пробили полночь. Но ни Лайон, ни Миген этого не заметили.
Они лежали, обнаженные, на прохладных льняных простынях, занимаясь любовью с тем же пылом, как и в первое, а затем в каждое последующее соитие.
Когда они достигли упоения, их сердца бились в унисон.
Миген посмотрела Лайону в глаза и поразилась своему открытию.
— Вы любите меня! — импульсивно провозгласила она, словно обвиняя Лайона в его чувствах.
Он медленно отодвинулся от Миген. Камин был темен, и лишь лунные лучи освещали его тело, когда Лайон встал и подошел к окну. Миген, глядя на него, почувствовала себя странно отчужденной. «Даже самый превосходный скульптор, — подумала она, — не смог бы изваять более прекрасную мужскую фигуру и более классический профиль».
— Может быть, вы и правы. — Он вернулся в постель, тут же обняв Миген. — Полагаю, что наступило время рассказать вам правду о себе. Я никогда не праздную день рождения, потому что это напоминает мне о моем детстве, о моих корнях. Возможно, выслушав мою историю, вы поймете, почему я не решаюсь верить в любовь. Она всегда оставалась для меня феноменом, который, как я считал, мне никогда не дано будет испытать…
— Вы уверены, что хотите рассказать мне об этом?
— Не перебивайте. А то я могу передумать!
Лайон закрыл глаза и начал свой рассказ.
— Я родился ночью в пригороде Нью-Йорка. Подробности этого события сейчас не важны, изложу лишь факты. Моя мать в браке с моим отцом не состояла. Люди называли меня ублюдком, но я себя таковым почувствовал только позже… Мать была привлекательной, образованной женщиной. Она встретила моего отца, когда была слишком молода, чтобы не доверять мужчине, который признался ей в любви. Он был, конечно, женат.
Миген чувствовала, что при упоминании об отце напряженность в голосе Лайона переросла в гнев.
— Я в то время не знал, но, оказывается, на протяжении всего моего детства отец давал ей деньги, хотя этого мужчину я никогда не встречал.
— Какой была ваша мать?
— Она была умной сердечной, но часто болела. Я родился, когда ей было всего шестнадцать лет. Это-то и подорвало ее здоровье. Мама меня любила… У нее была бы совсем иная судьба, если бы не мой отец и не мое рождение. Родители так и не простили маму, и у нее не было истинных друзей. Вот почему за каждой ее улыбкой скрывалась печаль.
— О, Лайон… — Миген, как котенок, потерлась носом о его жесткую руку. — Вы на нее похожи?
— Нет. — Показалось, что он запнулся на этом слове. — У меня действительно ее глаза, но мама была шатенкой. Еще я помню тонкие черты лица и изящную фигуру.
— Она умерла? — осторожно спросила Миген и почувствовала, как сильно застучало его сердце.
— Да. Мне тогда было четырнадцать лет.
— И…
— И появился мой отец, испытавший только неудобство:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93