В тот же вечер виновный был отдан в руки полицейского Замбо, который убил его выстрелом в голову.
Но кокетство императрицы имело самые плачевные последствия не только для некоторых приближенных ко двору особ, но и для всей Франции. «Флирту» Евгении Вторая империя обязана самой неудачной и кровавой страницей своей истории: мексиканской кампанией.
Все началось в Биаррице. Императрица совершала прогулку в коляске «в венгерской шапочке, надвинутой на лоб, с зонтиком в руках». Какой-то молодой человек, стоящий на тротуаре, почтительно поприветствовал ее.
Он был красив, его лицо обрамляла борода, и в глазах тлел огонь. Евгения взглянула на него и с удивлением признала в нем друга своего отрочества, Хосе Идальго, мексиканца, с которым она танцевала когда-то в Испании. «Душа компании», как называл его месье Жан Дескола, стал дипломатом. Императрица пригласила его приехать на следующий день к ней поболтать. Хосе Идальго был обольстителем. Вскоре он стал завсегдатаем виллы «Евгения».
Затаив дыхание, увлеченная императрица впитывала его рассказы о Мексике, несчастной стране, оказавшейся с приходом к власти Хуареса повергнутой в анархию.
— Нужно выгнать этого сторожевого пса из Оахаки, — говорил Хосе Идальго, — возродить новую Испанию, спасти романскую расу и католицизм реставрацией монархии!
Евгения с волнением думала, что ее бывший кавалер по танцам обладает всеми необходимыми качествами, Чтобы стать новым Кортесом.
И тогда она решила помочь ему и заставить Наполеона III вмешаться во внутренние дела Мексики.
Евгения сыграла решающую роль во всей этой истории. Некоторые серьезные авторы, смущенные появлением женщины среди государственных деятелей и военного руководства, утверждают, что императрица не причастна к подготовке войны в Мексике. Позволю себе отослать их к достаточно надежному источнику: к самой императрице.
В 1904 году во время беседы с месье Морисом Палеологом, состоявшейся в гостинице Континенталь, расположенной напротив сада Тюильри, где еще бродили призраки прошлого, Евгения признала, что ответственность за кампанию целиком лежит на ней.
Месье Морис Палеолог извинился за то, что ему пришлось передать довольно резкое суждение генерала Пендезеца о военной экспедиции в Мексике.
«При упоминании об этом, — пишет посол, — императрицу передернуло, словно от удара электрическим Током. Ее глаза вспыхнули, и она твердым голосом сказала:
— Вы просите прощения… За что? Я не стыжусь мексиканской кампании, я оплакиваю ее. Мне не за что краснеть. Я готова поговорить об этом, ведь эта тема опутана несправедливыми суждениями и клеветой.
И она принялась доказывать мне, — продолжает месье Палеолог, — что авантюра в Мексике, истоки которой имеют столь дурную известность, была, наоборот, результатом возвышенных соображений, плодом высокой цивилизаторской политики.
— Уверяю вас, финансовые спекуляции, долговые обязательства, шахты в Соноре и Синалоа не играли никакой роли при подготовке этой кампании. Мы обо всем этом даже не думали. Только гораздо позже разные воротилы и мошенники решили извлечь пользу из сложившихся обстоятельств.
Затем она напомнила мне, что в 1846 году пленник крепости Ам, Луи-Наполеон, мечтал о создании в Центральной Америке латинского государства, которое ограничило бы амбиции Соединенных Штатов. Помыслы его были направлены на Никарагуа, откуда легко можно было провести канал через океан. Он быстро понял всю уместность французского вмешательства с дела Мексики, когда диктатура Хуареса привела к политическому накалу страстей, когда война за отделение стравливала давних соседей.
Когда императрица закончила свою речь, я спросил ее:
— Когда мысль об экспедиции в Мексику окончательно оформилась в сознании Наполеона III? Кто подтолкнул его к этому шагу?
Неожиданно она ответила:
— Это произошло в 1861 году в Биаррице благодаря мне.
В этом откровенном заявлении просвечивало то, что я имел возможность много раз наблюдать у императрицы: мужественная высокомерная решимость брать на себя ответственность за те или иные события, каким бы грузом это ни ложилось на ее плечи.
Она пересказала мне все разговоры, которые велись в Биаррице осенью 1861 года с мексиканским эмигрантом, Дон Хосе Идальго, который на протяжении нескольких лет входил в круг ее самых близких друзей…»
Итак, главенствующая роль императрицы в подготовке мексиканской кампании неоспорима.
Перед тем, как предстать перед Наполеоном III, Евгения, как обычно, прибегла к помощи спиритов, чтобы узнать, стоит ли Франции устанавливать католическую монархию в Мексике и бороться с протестантской Америкой. В присутствии нескольких друзей — среди которых была и Шарлотта де Меттерних, жена австрийского посла — она вызвала дух Ля Файета. После нескольких невразумительных сигналов был получен следующий ответ:
— Америка завоюет мир. И вы ей поможете. Вам придется пасть перед ней на колени.
Но Евгения не сдалась. Она заявила, что дух Ля Файета скорее всего был в дурном настроении.
Через несколько дней императрица явилась в кабинет императора вместе со своей «пассией».
— Это месье Идальго, о котором я вам говорила, — сказала она. — Мне хотелось бы, чтобы вы выслушали его.
Молодой мексиканец произнес страстную речь. Он говорил, что Хуарес — авантюрист, от которого нужно избавить Мексику, о бунте против деспотизма этого революционера, назревающем в стране, развернул картину католической монархии, всем обязанной Франции, напомнил, что Соединенные Штаты, истощенные гражданской войной, не в силах противостоять вторжению европейских войск, и добавил, что французская империя сможет в результате кампании получить привилегии на торговлю и снискать неувядаемую славу…
Евгения упивалась монологом своего прекрасного Идальго.
— Какой прекрасный план! — сказала она.
Наполеон III следил за струйкой сигаретного дыма, поднимавшейся к потолку. Он мечтал о французской империи в Америке. Эта странная идея давно привлекала его.
— Скажу еще, — снова заговорил мексиканец, — что Англия и Испания, раздраженные некоторыми распоряжениями Хуареса, готовы содействовать экспедиции.
Наполеон III продолжал витать в облаках. Императрица дотронулась до его руки.
— Вмешательство необходимо! Эта война прославит ваше правление! Наполеон I решился бы на это!
Император был побежден.
— Но… кого предложить Мексике в качестве монарха? Какого-нибудь Гогенцоллерна? Или Сакса-Кобурга?
Евгения долго раздумывала над этой проблемой вместе с мадам Меттерних, женой австрийского посла. Именно эта, «самая хитрая женщина Европы», как утверждал Морни, подсказала имя эрцгерцога Максимилиана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63