А какая-то девочка свалилась с лестницы: перил-то нету, вот и сломала обе руки. Да тут убьешься, никто и не узнает, не подберет. Вчера вот в одной из заброшенных комнат, на груде штукатурки, нашли мертвеца, — старика, видно, уж с неделю, как голодом доконало; так бы он там и валялся, да соседи услышали, что смердит.
— Было бы что есть! — продолжала Джачинта. — А то, когда кормишь грудью, а есть нечего, молоко пропадает. Малыш из меня всю кровь высосал! Мечется, злится. А я что? Я — в плач, виновата я разве, если у меня молока нет!
Ее выцветшие, угасшие глаза и впрямь наполнились слезами. Но она тут же вспылила, заметив, что Тито так и не шелохнулся, валяется в траве да нежится на солнышке, точно скотина какая; а ведь это неучтиво по отношению к важным господам, которые, конечно же, оставят ей щедрое подаяние.
— Эй, Тито, лодырь! Ты что, встать не можешь?
К тебе ведь пришли!
Тито сперва притворился, что не слышит, но потом все же с недовольным видом поднялся; Пьер из любопытства попробовал вызвать юношу на разговор; он стал задавать ему вопросы так же, как его отцу и дяде там, наверху. В ответ ему удалось вытянуть всего несколько отрывистых фраз, сказанных недоверчивым и хмурым тоном. Работы нет, значит, только и остается, что спать. Если будешь кипятиться, делу не поможешь. Уж лучше жить, как живется, не прибавляя себе лишних огорчений. А что до социалистов, ну да, пожалуй, найдутся и такие, только он ни одного не знает! Из его вялых, равнодушных ответов явствовало, что если отец стоял за папу, а дядя за республику, сын был ко всему безразличен. Для Пьера это равнодушие означало, что народ исчерпал себя, или, вернее, погрузился в сон, что он еще не созрел для демократии.
Однако священник продолжал расспросы, ему хотелось узнать, сколько юноше лет, в какую школу он ходил, в каком квартале родился; Тито разом пресек беседу, он коротко и внушительно заявил, ткнув себя пальцем в грудь:
— Io son Romano di Roma.
И правда, разве то не был исчерпывающий ответ? «Я римлянин из Рима». Пьер грустно усмехнулся и умолк. Никогда еще он так явственно не ощущал, насколько присуща всякому римлянину гордыня, как отягощает его плечи наследие вековой славы. И в этом опустившемся подростке, едва умевшем читать и писать, воскресала царственная кичливость цезарей.
Этот оборванец знал свой город, он чутьем угадывал его историю, лучшие ее страницы. Он запросто называл по именам великих императоров и великих пап. Стоит ли трудиться тому, чьи предки были некогда владыками вселенной? Не лучше ли жить, предаваясь тщеславию и лени в этом великолепном городе, под этим великолепным небом?
— Io son Romano di Roma!
Бенедетта сунула деньги в руку матери семейства; Пьер и Нарцисс, желая, подобно ей, сделать доброе дело, поступили так же; и тут Дарио, успевшего присоединиться к своей кузине, осенила игривая мысль: не желая обойти вниманием Пьерину и в то же время не решаясь предложить ей деньги, он легонько прикоснулся пальцами к своим губам и сказал со смешком:
— За красоту.
Это действительно вышло очень сердечно и мило, — и воздушный поцелуй, и чуть ироническая усмешка на устах так просто державшегося князя, растроганного немым обожанием прелестной простолюдинки, напоминали любовные повести доброго старого времени.
Пьерина вся зарделась от удовольствия; она совсем потеряла голову, бросилась к Дарио и прильнула горячими губами к его руке: в ее безрассудном порыве было столько же благодарного восхищения, сколько нежной влюбленности. Но у Тито глаза вспыхнули гневом; грубо схватив сестру за подол, он дал ей тумака и глухо проворчал:
— Послушай, ты, я и тебя убью и его.
Пора было уходить; какие-то женщины, почуяв деньги, окружили пришельцев, подталкивая вперед заплаканных ребятишек и протягивая руку за подаянием. Жалкий квартал голытьбы с громадами заброшенных строений был взбудоражен, вопль отчаяния несся над мертвыми улицами, где на мраморных табличках красовались громкие названия. Что делать? Всем ведь не подашь! Оставалось бежать с печалью в сердце, убедившись, сколь бессильна благотворительность.
Бенедетта и Дарио поспешили к экипажу и сели, тесно прижавшись друг к другу, обрадованные, что избавились от этого кошмара. Бенедетта, впрочем, была очень довольна, что проявила такое мужество в присутствии Пьера, и, как растроганная ученица, пожала ему руку, когда Нарцисс объявил, что не отпустит аббата и поведет его завтракать в трактир на площади св. Петра, откуда открывается любопытнейший вид на Ватикан.
— Отведайте белого винца Дженцано, — крикнул им вдогонку разом повеселевший Дарио. — Лучшее средство прогнать мрачные мысли.
Но Пьер был ненасытен, он жаждал подробностей. По дороге он продолжал расспрашивать Нарцисса о римском простонародье, о его жизни, привычках, нравах. Люди тут были почти совершенно невежественны. К тому же в столице не было промышленности, не велась торговля с другими городами. Мужчины занимались каким-нибудь ходовым ремеслом, которое находило спрос в городе. Среди женщин были бисерщицы, вышивальщицы; кое-кто промышлял изготовлением предметов религиозного культа, медалей, четок, а также украшений, которые распространены в этих местах. Но стоило женщине выйти замуж, она обзаводилась кучей ребятишек, каким-то чудом выраставших без присмотра, и бросала работу. В общем, эти люди перебивались кое-как, работая ровно столько, чтобы не умереть с голода, довольствуясь овощами, макаронами, хлебом, скверной бараниной, не ропща, не имея лучших видов на будущее, прозябая изо дня в день в заботах о бренном существовании. У них были только два порока: пристрастие к игре и вину, красному и белому, из виноградников римских предместий, — вино это было причиной ссор и убийств, и в праздничные вечера, на улицах, перед дверьми кабачков, издавая предсмертные хрипы, валялись жертвы поножовщины. Девушки не были слишком распутны, тех, что отдавались до брака, можно было назвать наперечет. Это объяснялось тесной спаянностью семьи, всецело подчиненной власти отца. Да и братья стояли на страже сестринского целомудрия, подобно Тито, который был так суров с Пьериной и оберегал ее с яростным усердием не столько в силу бессознательной ревности, сколько ради сохранения доброго имени, фамильной чести. И все это — при отсутствии подлинной религиозности, при самом ребяческом идолопоклонстве, ибо сердца простых людей обращены были к мадонне и к святым, только они и существовали в представлении этих верующих, к ним возносились все молитвы, минуя бога, о котором никто и не помышлял.
Поэтому косность римского простонародья легко объяснима. Веками поощряли его лень, угождали его тщеславию, мирились с его вялым прозябанием. Кто не работал каменщиком, столяром, пекарем, тот поступал в услужение, нанимался к священнику и прямо или косвенно оказывался на содержании у папы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211
— Было бы что есть! — продолжала Джачинта. — А то, когда кормишь грудью, а есть нечего, молоко пропадает. Малыш из меня всю кровь высосал! Мечется, злится. А я что? Я — в плач, виновата я разве, если у меня молока нет!
Ее выцветшие, угасшие глаза и впрямь наполнились слезами. Но она тут же вспылила, заметив, что Тито так и не шелохнулся, валяется в траве да нежится на солнышке, точно скотина какая; а ведь это неучтиво по отношению к важным господам, которые, конечно же, оставят ей щедрое подаяние.
— Эй, Тито, лодырь! Ты что, встать не можешь?
К тебе ведь пришли!
Тито сперва притворился, что не слышит, но потом все же с недовольным видом поднялся; Пьер из любопытства попробовал вызвать юношу на разговор; он стал задавать ему вопросы так же, как его отцу и дяде там, наверху. В ответ ему удалось вытянуть всего несколько отрывистых фраз, сказанных недоверчивым и хмурым тоном. Работы нет, значит, только и остается, что спать. Если будешь кипятиться, делу не поможешь. Уж лучше жить, как живется, не прибавляя себе лишних огорчений. А что до социалистов, ну да, пожалуй, найдутся и такие, только он ни одного не знает! Из его вялых, равнодушных ответов явствовало, что если отец стоял за папу, а дядя за республику, сын был ко всему безразличен. Для Пьера это равнодушие означало, что народ исчерпал себя, или, вернее, погрузился в сон, что он еще не созрел для демократии.
Однако священник продолжал расспросы, ему хотелось узнать, сколько юноше лет, в какую школу он ходил, в каком квартале родился; Тито разом пресек беседу, он коротко и внушительно заявил, ткнув себя пальцем в грудь:
— Io son Romano di Roma.
И правда, разве то не был исчерпывающий ответ? «Я римлянин из Рима». Пьер грустно усмехнулся и умолк. Никогда еще он так явственно не ощущал, насколько присуща всякому римлянину гордыня, как отягощает его плечи наследие вековой славы. И в этом опустившемся подростке, едва умевшем читать и писать, воскресала царственная кичливость цезарей.
Этот оборванец знал свой город, он чутьем угадывал его историю, лучшие ее страницы. Он запросто называл по именам великих императоров и великих пап. Стоит ли трудиться тому, чьи предки были некогда владыками вселенной? Не лучше ли жить, предаваясь тщеславию и лени в этом великолепном городе, под этим великолепным небом?
— Io son Romano di Roma!
Бенедетта сунула деньги в руку матери семейства; Пьер и Нарцисс, желая, подобно ей, сделать доброе дело, поступили так же; и тут Дарио, успевшего присоединиться к своей кузине, осенила игривая мысль: не желая обойти вниманием Пьерину и в то же время не решаясь предложить ей деньги, он легонько прикоснулся пальцами к своим губам и сказал со смешком:
— За красоту.
Это действительно вышло очень сердечно и мило, — и воздушный поцелуй, и чуть ироническая усмешка на устах так просто державшегося князя, растроганного немым обожанием прелестной простолюдинки, напоминали любовные повести доброго старого времени.
Пьерина вся зарделась от удовольствия; она совсем потеряла голову, бросилась к Дарио и прильнула горячими губами к его руке: в ее безрассудном порыве было столько же благодарного восхищения, сколько нежной влюбленности. Но у Тито глаза вспыхнули гневом; грубо схватив сестру за подол, он дал ей тумака и глухо проворчал:
— Послушай, ты, я и тебя убью и его.
Пора было уходить; какие-то женщины, почуяв деньги, окружили пришельцев, подталкивая вперед заплаканных ребятишек и протягивая руку за подаянием. Жалкий квартал голытьбы с громадами заброшенных строений был взбудоражен, вопль отчаяния несся над мертвыми улицами, где на мраморных табличках красовались громкие названия. Что делать? Всем ведь не подашь! Оставалось бежать с печалью в сердце, убедившись, сколь бессильна благотворительность.
Бенедетта и Дарио поспешили к экипажу и сели, тесно прижавшись друг к другу, обрадованные, что избавились от этого кошмара. Бенедетта, впрочем, была очень довольна, что проявила такое мужество в присутствии Пьера, и, как растроганная ученица, пожала ему руку, когда Нарцисс объявил, что не отпустит аббата и поведет его завтракать в трактир на площади св. Петра, откуда открывается любопытнейший вид на Ватикан.
— Отведайте белого винца Дженцано, — крикнул им вдогонку разом повеселевший Дарио. — Лучшее средство прогнать мрачные мысли.
Но Пьер был ненасытен, он жаждал подробностей. По дороге он продолжал расспрашивать Нарцисса о римском простонародье, о его жизни, привычках, нравах. Люди тут были почти совершенно невежественны. К тому же в столице не было промышленности, не велась торговля с другими городами. Мужчины занимались каким-нибудь ходовым ремеслом, которое находило спрос в городе. Среди женщин были бисерщицы, вышивальщицы; кое-кто промышлял изготовлением предметов религиозного культа, медалей, четок, а также украшений, которые распространены в этих местах. Но стоило женщине выйти замуж, она обзаводилась кучей ребятишек, каким-то чудом выраставших без присмотра, и бросала работу. В общем, эти люди перебивались кое-как, работая ровно столько, чтобы не умереть с голода, довольствуясь овощами, макаронами, хлебом, скверной бараниной, не ропща, не имея лучших видов на будущее, прозябая изо дня в день в заботах о бренном существовании. У них были только два порока: пристрастие к игре и вину, красному и белому, из виноградников римских предместий, — вино это было причиной ссор и убийств, и в праздничные вечера, на улицах, перед дверьми кабачков, издавая предсмертные хрипы, валялись жертвы поножовщины. Девушки не были слишком распутны, тех, что отдавались до брака, можно было назвать наперечет. Это объяснялось тесной спаянностью семьи, всецело подчиненной власти отца. Да и братья стояли на страже сестринского целомудрия, подобно Тито, который был так суров с Пьериной и оберегал ее с яростным усердием не столько в силу бессознательной ревности, сколько ради сохранения доброго имени, фамильной чести. И все это — при отсутствии подлинной религиозности, при самом ребяческом идолопоклонстве, ибо сердца простых людей обращены были к мадонне и к святым, только они и существовали в представлении этих верующих, к ним возносились все молитвы, минуя бога, о котором никто и не помышлял.
Поэтому косность римского простонародья легко объяснима. Веками поощряли его лень, угождали его тщеславию, мирились с его вялым прозябанием. Кто не работал каменщиком, столяром, пекарем, тот поступал в услужение, нанимался к священнику и прямо или косвенно оказывался на содержании у папы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211