Суровый прием, оказанный Пьеру кардиналом и убедивший его, что на помощь Бокканера рассчитывать совершенно не приходится, ничуть не удивил прелата, словно он этого ждал. Но при имени Сангвинетти, который побывал здесь утром и сообщил о чрезвычайных осложнениях с книгой, прелат как бы на минуту забылся и с неожиданной живостью заговорил:
— Что поделаешь, любезный сын мой, я опоздал. При первом же известии о том, что книга подвергается преследованию, я поспешил к его высокопреосвященству кардиналу Сангвинетти и предупредил, что это только создаст вашему труду широкую рекламу. Разумно ли это? К чему? Мы знаем, что вы человек несколько восторженный, пылкая натура, и всегда готовы к бою. Хорошо бы мы преуспели, поощряя таким образом бунтарство молодого священника, который, может быть, пойдет против нас войною, вооруженный книгой, уже разошедшейся в тысячах экземпляров. Я с самого начала был за то, чтобы не принимать никаких мер. И должен сказать, что кардинал, человек умный, думал так же, как я. Он воздел руки, он вышел из себя, негодовал, что с ним никогда не посоветуются, что сделали глупость, возбудив это дело, а теперь прекратить его совершенно невозможно, поскольку оно уже представлено на рассмотрение конгрегации в результате доносов, исходивших от весьма авторитетных лиц и продиктованных очень вескими соображениями... Словом, как выразился кардинал, глупость сделана, и приходится подумать о другом...
Нани внезапно осекся. Жгучим, пристальным взглядом молодой аббат заглянул ему в глаза, силясь понять. Розовое лицо прелата чуть заметно покраснело, но он продолжал так же непринужденно, ничем не обнаруживая, что проболтался и недоволен; собой.
— Да, я предполагал употребить все свое незначительное влияние в помощь вам, дабы избавить вас
от огорчений, какие наверняка причинит вам это дело.
Пьера охватило возмущение, он смутно почувствовал, что над ним, быть может, потешаются. Почему бы ему не подтвердить стойкость своей веры, столь чистой, бескорыстной, проникнутой пылким христианским милосердием ?
— Сам я никогда не изыму свою книгу, не приостановлю ее распространение, как мне советуют, — заявил он. — Это было бы трусостью и обманом, ибо я ни о чем не сожалею, ни от чего не отрекаюсь. Если, как я полагаю, труд мой несет в себе какую-то крупицу истины, я не могу его уничтожить, это было бы преступлением и по отношению к самому себе, и по отношению к ближнему моему... Никогда! Слышите, никогда я этого не сделаю!
Наступило молчание. И Пьер заговорил опять:
— Я припаду к стопам его святейшества и объявлю ему об этом. Он меня поймет, он меня одобрит.
Лицо у Нани застыло, стало замкнутым, он больше не улыбался. Казалось, он с любопытством наблюдает внезапную вспышку аббата; потом он сделал попытку унять его, заметив спокойно и доброжелательно.
— Конечно, конечно... В смирении и послушании великая благостыня. Но, как я понимаю, вы хотите прежде всего переговорить с его святейшеством... А потом поглядите... подумаете, не так ли?
И Нани вернулся к вопросу об аудиенции. Он выразил сожаление, что Пьер не обратился с этой просьбой, еще будучи в Париже; то был бы самый надежный способ ее получить. В Ватикане не слишком любят гласность, и достаточно кому-нибудь проведать о прибытии молодого священника, заговорить о причинах, побудивших его приехать, чтобы все пошло прахом.
Узнав, однако, что Нарцисс предложил представить Пьера французскому послу в Ватикане, чтобы тот похлопотал за него, Нани, как будто обеспокоившись, воскликнул:
— Нет, нет! Не надо, это было бы крайне неосторожно... Прежде всего вы рискуете поставить господина посла в неловкое положение; ведь дело это весьма щекотливое... И потом, если он потерпит неудачу, а я опасаюсь, что так оно и будет, если он потерпит неудачу— все кончено! Тогда у вас не останется никакой надежды получить аудиенцию через кого-либо иного, ведь не захотят же в Ватикане хотя бы самую малость задеть самолюбие господина посла и, отказав ему, уступить ходатайству другого влиятельного лица.
Пьер с тревогой взглянул на Нарцисса, тот колебался, смущенно покачивая головой.
— Да, это так, — пробормотал он наконец, — мы недавно просили аудиенции для одного французское го политического деятеля и получили отказ, нам было весьма неприятно... Монсеньер прав. Следует приберечь нашего посла и прибегнуть к его помощи лишь напоследок, когда все другие возможности будут исчерпаны.
Увидев разочарование Пьера, Нарцисс со свойственной ему обязательностью добавил:
— Первым делом мы навестим в Ватикане моего двоюродного брата.
Нани снова насторожился и с удивлением взглянул на молодого человека.
— В Ватикане? У вас есть в Ватикане двоюродный брат?
— Ну да, монсеньер Гамба дель Цошго.
— Гамба... Гамба!.. Да, да! Простите, припоминаю... Ах, вы предполагаете через него ходатайствовать перед его святейшеством! Это, конечно, было бы неплохо, надо подумать, надо подумать...
Он несколько раз повторил эти слова, чтобы самому тем временем взвесить предложение Нарцисса.
Монсеньер Гамба дель Цоппо был добрый малый, не игравший в Ватикане никакой роли, никчемность его стала там притчей во языцех. Он развлекал святого отца своими сплетнями, всячески ему льстил, и тот любил прогуливаться по саду, опираясь на руку монсеньера. Во время этих прогулок Гамба с легкостью добивался незначительных милостей папы. Но, неимоверно трусливый, он чрезвычайно опасался за свое влияние и отваживался на какую-либо просьбу,, лишь
предварительно удостоверившись, что она не будет во вред ему самому.
— Ну, что ж! Неплохая мысль, — объявил наконец Нани. — Да-да! Гамба, если захочет, сможет испросить для вас аудиенцию... Я сам повидаю его и все ему объясню.
В заключение Нани не пожалел советов, рекомендуя чрезвычайную осторожность. Он даже сказал, что, пожалуй, было бы благоразумнее остерегаться папского окружения. Увы, да! Его святейшество так добр, так слепо верит людям, что не всегда выбирает себе приближенных с должной осмотрительностью. Никогда не знаешь, к кому обращаешься, в какую ловушку можешь ступить ногой. Нани дал им даже понять, что ни в коем случае не следует обращаться непосредственно к его высокопреосвященству государственному секретарю, ибо он тоже не свободен в своих действиях, вокруг него сложное переплетение интриг, парализующих его добрую волю. И по мере того, как Нани говорил все тем же кротким вкрадчивым голосом, Ватикан начинал представляться Пьеру неким царством, которое стерегут завистливые и коварные драконы, царством, где нельзя переступить через порог, сделать шаг, высунуть наружу руку, заранее тщательно не удостоверившись, что не угодишь им в лапы.
Пьер слушал, охваченный неуверенностью, с каждой минутой леденея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211
— Что поделаешь, любезный сын мой, я опоздал. При первом же известии о том, что книга подвергается преследованию, я поспешил к его высокопреосвященству кардиналу Сангвинетти и предупредил, что это только создаст вашему труду широкую рекламу. Разумно ли это? К чему? Мы знаем, что вы человек несколько восторженный, пылкая натура, и всегда готовы к бою. Хорошо бы мы преуспели, поощряя таким образом бунтарство молодого священника, который, может быть, пойдет против нас войною, вооруженный книгой, уже разошедшейся в тысячах экземпляров. Я с самого начала был за то, чтобы не принимать никаких мер. И должен сказать, что кардинал, человек умный, думал так же, как я. Он воздел руки, он вышел из себя, негодовал, что с ним никогда не посоветуются, что сделали глупость, возбудив это дело, а теперь прекратить его совершенно невозможно, поскольку оно уже представлено на рассмотрение конгрегации в результате доносов, исходивших от весьма авторитетных лиц и продиктованных очень вескими соображениями... Словом, как выразился кардинал, глупость сделана, и приходится подумать о другом...
Нани внезапно осекся. Жгучим, пристальным взглядом молодой аббат заглянул ему в глаза, силясь понять. Розовое лицо прелата чуть заметно покраснело, но он продолжал так же непринужденно, ничем не обнаруживая, что проболтался и недоволен; собой.
— Да, я предполагал употребить все свое незначительное влияние в помощь вам, дабы избавить вас
от огорчений, какие наверняка причинит вам это дело.
Пьера охватило возмущение, он смутно почувствовал, что над ним, быть может, потешаются. Почему бы ему не подтвердить стойкость своей веры, столь чистой, бескорыстной, проникнутой пылким христианским милосердием ?
— Сам я никогда не изыму свою книгу, не приостановлю ее распространение, как мне советуют, — заявил он. — Это было бы трусостью и обманом, ибо я ни о чем не сожалею, ни от чего не отрекаюсь. Если, как я полагаю, труд мой несет в себе какую-то крупицу истины, я не могу его уничтожить, это было бы преступлением и по отношению к самому себе, и по отношению к ближнему моему... Никогда! Слышите, никогда я этого не сделаю!
Наступило молчание. И Пьер заговорил опять:
— Я припаду к стопам его святейшества и объявлю ему об этом. Он меня поймет, он меня одобрит.
Лицо у Нани застыло, стало замкнутым, он больше не улыбался. Казалось, он с любопытством наблюдает внезапную вспышку аббата; потом он сделал попытку унять его, заметив спокойно и доброжелательно.
— Конечно, конечно... В смирении и послушании великая благостыня. Но, как я понимаю, вы хотите прежде всего переговорить с его святейшеством... А потом поглядите... подумаете, не так ли?
И Нани вернулся к вопросу об аудиенции. Он выразил сожаление, что Пьер не обратился с этой просьбой, еще будучи в Париже; то был бы самый надежный способ ее получить. В Ватикане не слишком любят гласность, и достаточно кому-нибудь проведать о прибытии молодого священника, заговорить о причинах, побудивших его приехать, чтобы все пошло прахом.
Узнав, однако, что Нарцисс предложил представить Пьера французскому послу в Ватикане, чтобы тот похлопотал за него, Нани, как будто обеспокоившись, воскликнул:
— Нет, нет! Не надо, это было бы крайне неосторожно... Прежде всего вы рискуете поставить господина посла в неловкое положение; ведь дело это весьма щекотливое... И потом, если он потерпит неудачу, а я опасаюсь, что так оно и будет, если он потерпит неудачу— все кончено! Тогда у вас не останется никакой надежды получить аудиенцию через кого-либо иного, ведь не захотят же в Ватикане хотя бы самую малость задеть самолюбие господина посла и, отказав ему, уступить ходатайству другого влиятельного лица.
Пьер с тревогой взглянул на Нарцисса, тот колебался, смущенно покачивая головой.
— Да, это так, — пробормотал он наконец, — мы недавно просили аудиенции для одного французское го политического деятеля и получили отказ, нам было весьма неприятно... Монсеньер прав. Следует приберечь нашего посла и прибегнуть к его помощи лишь напоследок, когда все другие возможности будут исчерпаны.
Увидев разочарование Пьера, Нарцисс со свойственной ему обязательностью добавил:
— Первым делом мы навестим в Ватикане моего двоюродного брата.
Нани снова насторожился и с удивлением взглянул на молодого человека.
— В Ватикане? У вас есть в Ватикане двоюродный брат?
— Ну да, монсеньер Гамба дель Цошго.
— Гамба... Гамба!.. Да, да! Простите, припоминаю... Ах, вы предполагаете через него ходатайствовать перед его святейшеством! Это, конечно, было бы неплохо, надо подумать, надо подумать...
Он несколько раз повторил эти слова, чтобы самому тем временем взвесить предложение Нарцисса.
Монсеньер Гамба дель Цоппо был добрый малый, не игравший в Ватикане никакой роли, никчемность его стала там притчей во языцех. Он развлекал святого отца своими сплетнями, всячески ему льстил, и тот любил прогуливаться по саду, опираясь на руку монсеньера. Во время этих прогулок Гамба с легкостью добивался незначительных милостей папы. Но, неимоверно трусливый, он чрезвычайно опасался за свое влияние и отваживался на какую-либо просьбу,, лишь
предварительно удостоверившись, что она не будет во вред ему самому.
— Ну, что ж! Неплохая мысль, — объявил наконец Нани. — Да-да! Гамба, если захочет, сможет испросить для вас аудиенцию... Я сам повидаю его и все ему объясню.
В заключение Нани не пожалел советов, рекомендуя чрезвычайную осторожность. Он даже сказал, что, пожалуй, было бы благоразумнее остерегаться папского окружения. Увы, да! Его святейшество так добр, так слепо верит людям, что не всегда выбирает себе приближенных с должной осмотрительностью. Никогда не знаешь, к кому обращаешься, в какую ловушку можешь ступить ногой. Нани дал им даже понять, что ни в коем случае не следует обращаться непосредственно к его высокопреосвященству государственному секретарю, ибо он тоже не свободен в своих действиях, вокруг него сложное переплетение интриг, парализующих его добрую волю. И по мере того, как Нани говорил все тем же кротким вкрадчивым голосом, Ватикан начинал представляться Пьеру неким царством, которое стерегут завистливые и коварные драконы, царством, где нельзя переступить через порог, сделать шаг, высунуть наружу руку, заранее тщательно не удостоверившись, что не угодишь им в лапы.
Пьер слушал, охваченный неуверенностью, с каждой минутой леденея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211