Обессиленный, онемев, я чувствовал, что страшная тяжесть давит меня,
погружая в невылазную трясину, что эти призрачные люди отпевают, хоронят
и меня. Помню, что я глупо и растерянно улыбался и был момент, когда я
хотел просить:
- Перестаньте, это нехорошо, - это - страшно и вовсе не шутка.
Особенно резал ухо и сердце тонкий голос "пианиста"; пианист надор-
ванно выл, закрыв глаза, закинув голову, выгнув кадык; его вой, покрывая
хриплые голоса других певцов, плавал в дымном сумраке, и как-то особенно
сладострастно обнажал мерзость слов. Меня мутило звериное желание за-
выть, зарычать.
- Могила! - крикнул Гладков, взмахивая кадилом-кастрюлей.
Хор во всю силу грянул:
Гряди, гряди,
Гроб, гроб...
и - вошла баба с перебитым носом, совершенно голая, она шла приплясывая, ее дряблое тело вздрагивало, груди кошелями опускались на живот, живот свисал жирным мешком на толстые ноги в лиловых пятнах шрамов и язв, в синих узлах вен.
Маслов встретил ее непристойным жестом, дьякон Гладков повторил этот
жест, баба, взвизгивая гадости, приложилась к ним поочередно; хористы
подняли ее за руки, за ноги и положили на нару рядом с отпетым.
- О-о, не надо, - крикнул он визгливо, попытался спустить ноги с нар,
но его прижали к доскам и под новый, почти плясовой, а все-таки - мрач-
ный мотив отвратительной песенки, баба наклонясь над ним, встряхивая
грязно-серыми кошелями грудей, начала мастурбировать его.
Тут я вспомнил "Королеву Марго" - лучшее видение всей жизни моей, - в
груди ярко взорвалось что-то, я бросился на эти остатки людей и стал
бить их по мордам.
...К вечеру я нашел себя под насыпью железнодорожного пути, на груде
шпал, пальцы рук моих были разбиты, сочились кровью, левый глаз закрыла
опухоль. С неба, грязного как земля, сыпался осенний дождь, я срывал
пучки мокрой жухлой травы и, вытирая ею лицо, руки, думал о том, что бы-
ло показано мне.
Я был здоров, обладал недюжинной силой, мог девять раз, не спеша, ис-
тово перекреститься двухпудовой гирей, легко носил по два пятипудовых
мешка муки, - но в этот час я чувствовал себя совершенно обездушенным,
ослабевшим, как больной ребенок. Мне хотелось плакать от горькой обиды.
Я жадно искал причаститься той красоте жизни, которой так соблазнительно
дышат книги, хотел радостно полюбоваться чем-то, что укрепило бы меня.
Уже наступило для меня время испытать радости жизни, ибо все чаще я ощу-
щал приливы и толчки злобы, - темной жаркой волною она поднималась в
груди, ослепляя разум, сила ее превращала острое мое внимание к людям в
брезгливое, тяжелое презрение к ним.
Было мучительно обидно, - почему я встречаю так много грязного и жал-
кого, тяжко глупого или странного?
Было страшно вспоминать "церемонию" в ночлежке, сверлил ухо крик
Гладкова:
- Могила! - и расплывалось перед глазами отвратительное тело бабы, -
куча злой и похотливой мерзости, в которую хотели зарыть живого челове-
ка.
И тут, вспомнив разнузданность "монашьей жизни" Петровского, я по-
чувствовал, как невинно бешенство плоти здоровых людей, сравнительно с
безумием гнили, не утратившей внешний облик человека.
Там было некое идолопоклонство красоте; там полудикие люди молились
от избытка сил, считая этот избыток грехом и карою, - может быть, бунтуя
в призрачной надежде на свободу, боясь "погубить душу" в ненасытной жаж-
де тела.
Здесь - бессилие поникло до мрачного отчаяния, до гнуснейшего, мсти-
тельного осмеяния того инстинкта, который непрерывно победоносно засева-
ет опустошенные смертью поля жизни и является возбудителем всей красоты
мира; здесь свински подрывали самый корень жизни, отравляя гноем больно-
го воображения таинственно прекрасные истоки ее.
Но - что же это за жизнь там, наверху, откуда люди падают так страшно
низко?
(Окончание следует.)lrwdЮ{fjЦfФ{¦`jНлДЦПЫR}EpИД]ФЮ+lДИlПИК-
JЮBНfд=r]UФJU -г#_24
М. ГОРЬКИЙ.
ЗАМЕТКА ЧИТАТЕЛЯ.
Одно из самых крупных событий двадцатого века то, что человек, нау-
чившись летать над землею, тотчас же перестал удивляться этому. Утрату
человеком удивления пред выдумками его разума, пред созданием его рук, я
считаю фактом огромной важности, и мне кажется, что человек двадцатого
века начинает думать уже так:
- Летаю в воздухе, плаваю под водою, могу передвигаться по земле со
скоростью, которая раньше не мыслилась, открыл и утилизирую таинственный
радий, могу разговаривать с любой точкой планеты моей по телефону без
проволок, как будто скоро уже открою тайну долголетия. Что там еще скры-
то от меня?
И дерзко, упорно исследуя хитрости природы, главного врага его, чело-
век все быстрее овладевает ее силами, создавая для себя "вторую приро-
ду". При этом он продолжает жить в высшей степени скверно и все сквернее
относится к "ближнему", подобному себе.
Я думаю, что скверненькая жизнь так и будет продолжаться до поры, по-
ка человек не поймет, что его основным свойством должно быть удивление
пред самим собою. Пред самим собою, во всей полноте своих творческих
сил, он еще никогда не удивлялся, а ведь в мире нашем только это, только
силы его разума, воображения, интуиции и неутомимость его в труде,
действительно, достойны изумления.
Странно, даже несколько смешно наблюдать удивление человека пред
граммофоном, кинематографом, автомобилем, но неутомимый творец множества
остроумных полезностей и утешающих забав - человек не чувствует удивле-
ния пред самим собою. Вещами, машинами любуются так, как будто они яви-
лись в наш мир своей волею, а не по воле существа, создавшего их.
* * *
Человек значит неизмеримо больше, чем принято думать о нем, и больше
того, что он сам думает о себе. Говоря так, я говорю о совершенно конк-
ретном человеке, украшенном множеством недостатков и пороков, о великом
грешнике против ближнего и против себя самого. Известно, что он служит
вместилищем семи смертных грехов.
Завистлив, но, тысячелетия завидуя полету птиц, научился и сам летать
птицей.
Жаден до чужой силы, но, питаясь ею, создал бесчисленное количество
разнообразных сокровищ и, в их числе, великолепные машины, уже значи-
тельно облегчающие тяжесть труда его.
Любострастен, но в греховном тяготении своем к женщине выдумал для
соблазна ее и для украшения себя поэзию бессмертной красоты.
Лжив, - но выдумал то, чего не было: прекрасные мифы, веселых богов
Олимпа и Прометея, врага им, выдумал Валгаллу и сатану, множество вол-
шебных сказок и необыкновенных людей - дон Кихота, Робинзона Крузо, Гам-
лета, Фауста и десятки подобных.
Скуп, ибо слишком любит копить пустяки и все-таки слишком жалеет тра-
тить силы свои для достижения лучшего, чем то, чего он уже достиг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69