..
О чертях она говорила так же просто, как говорят о реальном: тарака-
нах, комарах.
- И еще - слава; слава делает человека актером, - памятно сказала
она. - Если на человека пристально смотрят, он начинает прятаться в раз-
личных выдумках, он хочет быть таким, как приятнее людям. Вы знаете это?
Я, к сожалению, это знал. И все с большим трудом верил ушам и глазам
своим, наблюдая, какие верные мысли горят в душе этого незаметного чело-
вечка. Она снова заговорила о пустыне, о великом значении самосозерцания
и одиночества и говорила на эту тему так много, что, помню, у меня
скользнула мысль: не слишком ли одинок этот человек и не потому ли он
так откровенен со мною? Как маленькая птица, отбившись от стаи, она ле-
тит над морем к далекому в ночи огню, к маяку, на невидимый и неведомый
берег. Этот маяк - Владимир Соловьев и это все, чем освещена и осмыслена
ее тихая, одинокая жизнь среди здравомыслящих людей.
- Разве Христос не испытал человеческого страха перед судьбою? -
вдруг спросила она и тотчас, закрыв глаза, стала читать нараспев, как
псалом, чьи-то стихи:
Душа во плоть с небес сошла,
Но ей земная жизнь мила,
Душа срастается с землею
И, как усталая пчела,
Пьет сладкий яд земного зла.
Стихи были длинные, Анна Шмит читала их тихо, для себя, и только две
последние строки выговорила громко, с торжественной угрозой, открыв
влажные глаза и высоко взмахнув карандашем.
И вечности колокола
Души умершей не разбудят.
Поздно за полночь я пошел провожать ее. По улицам шмыгал ветер, взды-
мая пыль, шелестя березками; березки были привязаны к тумбам, а некото-
рые уже валялись на земле. Бродили пьяные, где-то неистово закричала
женщина, из подворотни выскочил черный котенок. Шмит брезгливо оттолкну-
ла его ногою:
- Точно чортик.
К нам привязался пьяный почтальон, бестолково рассказывая о какой-то
обиде, нанесенной ему, он стучал кулаком в грудь свою и спрашивал,
всхлипывая:
- Разве я ему - враг?
- Идемте скорее, - сказала Шмит и быстро шагая тоже пожаловалась: -
Разве это - праздник? Разве так надо праздновать?
---------------
После этого, встречая в редакции Анну Шмит, я стал ощущать непобеди-
мую неловкость; я не мог относиться к ней, как относился раньше, не мог
говорить о пустяках лениво текущих будней. Она же, видимо, иначе истол-
ковав мою сдержанность, стала говорить со мною сухо и неохотно. Ее сап-
фировые глаза смотрели мимо меня на карту России, засиженную мухами так,
как будто на всю русскую землю выпал черный град.
Мне очень хотелось познакомиться с учениками Шмит, но она сказала:
- Едва ли это интересно для вас, - простые люди, очень простые...
А Лука Симаков, потирая череп, тревожно двигая косым глазом, сообщил
мне:
- Не понравился ты мамаше, не велела она мне говорить с тобой.
Но минуты через две, прижимая меня, тяжким телом своим в угол казар-
менной клетки, где он жил, пожарный шептал:
- Христос прячется от попов, попы его заарестовать хотят, они ему
враги, конечно! А Христос скрылся под Москвой, на станции "Петушки".
Скоро все будет известно царю, и вдвоем они неправду разворотят в трое
суток! Каюк попам! Истребление!
В нелепых словах Луки чуялось слепое озлобление сектанта и страх пред
чем-то, чего он не мог выразить; неизбывный, темный страх этот сверкал в
его левом глазу, все время забегавшем к виску. Из двух-трех бесед с ним
я вынес впечатление почти жуткое: Христос чудился пожарному мстительным
и мрачным существом, - оно враждебно присматривается к жизни людей отку-
да-то из темного угла и ждет минуты, чтоб выпрыгнуть оттуда.
- Церквы разрушить хочет, - шептал мне пожарный. - Он с того начал, -
помнишь, в Ерусалиме? Во-от...
Все-таки он познакомил меня с одной ученицей Анны Шмит, портни-
хой-одиночкой, Палашей, девицей лет тридцати. Коротконогая, сутулая, без
шеи, с плоским лицом и остренькими стеклянными глазками, она была
фальшиво мягка на словах и, видимо, очень недоверчива к людям. Жила она
в глухом переулке над оврагом, в ее двух комнатах неустанно гудели чер-
ные, большие мухи, звонко стукаясь в тусклые стекла окон. На подоконнике
недвижимо сидел жирный кот, очень редкий - трех шерстей: рыжей, белой и
черной; меня очень удивило отношение кота к мухам: они садились на голо-
ву его, ползали по спине, - кот неподвижно смотрел в окно и ни разу не
встряхнул шерстью, чтоб согнать мух.
Нараспев, словами, неестественно и как бы нарочно искаженными, Палаша
говорила, ловко пришивая пуговицы к пестрой батистовой кофточке:
- Жисть нашая, миленький мой господин, совсем безбожная и настолько
грешная, что даже - ужасть! А Христос невидимо коло ходит, печалуется,
сокрушается: ох, вы людие бесчастное! И на что разделил я душеньку свою
промеж вас? На поругание, на глумление...
Потом она читала стихи из апокрифа "Сон Богородицы", а кончив непри-
ятное унылое чтение, объявила мне:
- Истинное имячко Богоматери не Мария, а Енохия, родом же она от про-
рока Еноха, который был не еврей, а грек.
Когда я спросил ее: знает ли она Анну Николаевну Шмит, Палаша, накло-
нив голову, перекусывая нитку, ответила вопросом:
- Шмит? Не русская, значит.
- Но ведь вы знаете ее!
- А - кому это известно? - спросила Палаша, почесывая мизинцем свой
широкий нос и озабоченно разглядывая кофточку.
- Ежели это вам Симаков сказал, - вы ему веры ни в чем не давайте, он
человек испорченный, вроде безумного.
Симаков говорил мне о Палаше:
- Это, брат, девица мудрая, она вроде крыла мамаше служит, она да еще
один человек высоко возносят ее над людьми...
Я не сумел понять, как и что восприняла портниха от Анны Шмит; чем
настойчивее расспрашивал я об этом, тем более многословно, и фальшиво
Палаша говорила о Симакове, о кознях Дьявола.
- Бросает нас злой дух, как мальчишка камни с горы, катимся мы, вер-
тимся, бьем друг друга и не видать нам спасенья...
Приглаживая ладонями рыжеватые волосы и без того гладко, туго накле-
енные на череп, Палаша смотрела стеклянными глазками на меня, и взгляд
ее говорил:
- Ничего ты у меня не выпытаешь!
Заходил я к ней еще раза два, она принимала меня ласково, охотно и
даже сладострастно рассказывала мне жития великомучениц, я слушал и
смотрел на кота.
- И секли ее злодеи-римляне по белому телу, по атласным грудям кале-
ным прутьем железным, и лилась, кипела ее кровушка, - выпевала Палаша.
Мухи гудели. Кот равнодушен, неподвижен, в комнате пахнет кислой по-
мадой...
Вскоре, заболев, я уехал в Крым и с той поры не встречал больше Анну
Шмит, Нижегородское воплощение Софии Премудрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
О чертях она говорила так же просто, как говорят о реальном: тарака-
нах, комарах.
- И еще - слава; слава делает человека актером, - памятно сказала
она. - Если на человека пристально смотрят, он начинает прятаться в раз-
личных выдумках, он хочет быть таким, как приятнее людям. Вы знаете это?
Я, к сожалению, это знал. И все с большим трудом верил ушам и глазам
своим, наблюдая, какие верные мысли горят в душе этого незаметного чело-
вечка. Она снова заговорила о пустыне, о великом значении самосозерцания
и одиночества и говорила на эту тему так много, что, помню, у меня
скользнула мысль: не слишком ли одинок этот человек и не потому ли он
так откровенен со мною? Как маленькая птица, отбившись от стаи, она ле-
тит над морем к далекому в ночи огню, к маяку, на невидимый и неведомый
берег. Этот маяк - Владимир Соловьев и это все, чем освещена и осмыслена
ее тихая, одинокая жизнь среди здравомыслящих людей.
- Разве Христос не испытал человеческого страха перед судьбою? -
вдруг спросила она и тотчас, закрыв глаза, стала читать нараспев, как
псалом, чьи-то стихи:
Душа во плоть с небес сошла,
Но ей земная жизнь мила,
Душа срастается с землею
И, как усталая пчела,
Пьет сладкий яд земного зла.
Стихи были длинные, Анна Шмит читала их тихо, для себя, и только две
последние строки выговорила громко, с торжественной угрозой, открыв
влажные глаза и высоко взмахнув карандашем.
И вечности колокола
Души умершей не разбудят.
Поздно за полночь я пошел провожать ее. По улицам шмыгал ветер, взды-
мая пыль, шелестя березками; березки были привязаны к тумбам, а некото-
рые уже валялись на земле. Бродили пьяные, где-то неистово закричала
женщина, из подворотни выскочил черный котенок. Шмит брезгливо оттолкну-
ла его ногою:
- Точно чортик.
К нам привязался пьяный почтальон, бестолково рассказывая о какой-то
обиде, нанесенной ему, он стучал кулаком в грудь свою и спрашивал,
всхлипывая:
- Разве я ему - враг?
- Идемте скорее, - сказала Шмит и быстро шагая тоже пожаловалась: -
Разве это - праздник? Разве так надо праздновать?
---------------
После этого, встречая в редакции Анну Шмит, я стал ощущать непобеди-
мую неловкость; я не мог относиться к ней, как относился раньше, не мог
говорить о пустяках лениво текущих будней. Она же, видимо, иначе истол-
ковав мою сдержанность, стала говорить со мною сухо и неохотно. Ее сап-
фировые глаза смотрели мимо меня на карту России, засиженную мухами так,
как будто на всю русскую землю выпал черный град.
Мне очень хотелось познакомиться с учениками Шмит, но она сказала:
- Едва ли это интересно для вас, - простые люди, очень простые...
А Лука Симаков, потирая череп, тревожно двигая косым глазом, сообщил
мне:
- Не понравился ты мамаше, не велела она мне говорить с тобой.
Но минуты через две, прижимая меня, тяжким телом своим в угол казар-
менной клетки, где он жил, пожарный шептал:
- Христос прячется от попов, попы его заарестовать хотят, они ему
враги, конечно! А Христос скрылся под Москвой, на станции "Петушки".
Скоро все будет известно царю, и вдвоем они неправду разворотят в трое
суток! Каюк попам! Истребление!
В нелепых словах Луки чуялось слепое озлобление сектанта и страх пред
чем-то, чего он не мог выразить; неизбывный, темный страх этот сверкал в
его левом глазу, все время забегавшем к виску. Из двух-трех бесед с ним
я вынес впечатление почти жуткое: Христос чудился пожарному мстительным
и мрачным существом, - оно враждебно присматривается к жизни людей отку-
да-то из темного угла и ждет минуты, чтоб выпрыгнуть оттуда.
- Церквы разрушить хочет, - шептал мне пожарный. - Он с того начал, -
помнишь, в Ерусалиме? Во-от...
Все-таки он познакомил меня с одной ученицей Анны Шмит, портни-
хой-одиночкой, Палашей, девицей лет тридцати. Коротконогая, сутулая, без
шеи, с плоским лицом и остренькими стеклянными глазками, она была
фальшиво мягка на словах и, видимо, очень недоверчива к людям. Жила она
в глухом переулке над оврагом, в ее двух комнатах неустанно гудели чер-
ные, большие мухи, звонко стукаясь в тусклые стекла окон. На подоконнике
недвижимо сидел жирный кот, очень редкий - трех шерстей: рыжей, белой и
черной; меня очень удивило отношение кота к мухам: они садились на голо-
ву его, ползали по спине, - кот неподвижно смотрел в окно и ни разу не
встряхнул шерстью, чтоб согнать мух.
Нараспев, словами, неестественно и как бы нарочно искаженными, Палаша
говорила, ловко пришивая пуговицы к пестрой батистовой кофточке:
- Жисть нашая, миленький мой господин, совсем безбожная и настолько
грешная, что даже - ужасть! А Христос невидимо коло ходит, печалуется,
сокрушается: ох, вы людие бесчастное! И на что разделил я душеньку свою
промеж вас? На поругание, на глумление...
Потом она читала стихи из апокрифа "Сон Богородицы", а кончив непри-
ятное унылое чтение, объявила мне:
- Истинное имячко Богоматери не Мария, а Енохия, родом же она от про-
рока Еноха, который был не еврей, а грек.
Когда я спросил ее: знает ли она Анну Николаевну Шмит, Палаша, накло-
нив голову, перекусывая нитку, ответила вопросом:
- Шмит? Не русская, значит.
- Но ведь вы знаете ее!
- А - кому это известно? - спросила Палаша, почесывая мизинцем свой
широкий нос и озабоченно разглядывая кофточку.
- Ежели это вам Симаков сказал, - вы ему веры ни в чем не давайте, он
человек испорченный, вроде безумного.
Симаков говорил мне о Палаше:
- Это, брат, девица мудрая, она вроде крыла мамаше служит, она да еще
один человек высоко возносят ее над людьми...
Я не сумел понять, как и что восприняла портниха от Анны Шмит; чем
настойчивее расспрашивал я об этом, тем более многословно, и фальшиво
Палаша говорила о Симакове, о кознях Дьявола.
- Бросает нас злой дух, как мальчишка камни с горы, катимся мы, вер-
тимся, бьем друг друга и не видать нам спасенья...
Приглаживая ладонями рыжеватые волосы и без того гладко, туго накле-
енные на череп, Палаша смотрела стеклянными глазками на меня, и взгляд
ее говорил:
- Ничего ты у меня не выпытаешь!
Заходил я к ней еще раза два, она принимала меня ласково, охотно и
даже сладострастно рассказывала мне жития великомучениц, я слушал и
смотрел на кота.
- И секли ее злодеи-римляне по белому телу, по атласным грудям кале-
ным прутьем железным, и лилась, кипела ее кровушка, - выпевала Палаша.
Мухи гудели. Кот равнодушен, неподвижен, в комнате пахнет кислой по-
мадой...
Вскоре, заболев, я уехал в Крым и с той поры не встречал больше Анну
Шмит, Нижегородское воплощение Софии Премудрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69