– Две сотни.
Он выдвинул на середину двести фунтов. Киннер слегка приподнял одну бровь.
– Гм! – сказал oн, затем встал, прошел к буфету и взял оттуда деньги, сел за стол, отсчитал нужное количество купюр и положил их в банк.
– Что это? – спросил Резиновые Сапоги.
– Шестьсот фунтов, – ответил Киннер. – Двумястами отвечаю и поднимаю до четырехсот.
– Четыреста, – проговорил Резиновые Сапоги.
– Верно, – подтвердил Киннер.
– Ты не хочешь вскрываться? – уточнил Резиновые Сапоги.
– Нет, Гарри, – ответил Киннер.
Резиновые Сапоги сглотнул бы, если бы ему удалось удержать свой кадык, который дергался вверх и вниз. Он снова оказался там же, где был всего несколько минут назад. Только сейчас для продолжения игры требовалось четыреста фунтов. Вероятно, Резиновые Сапоги продолжал считать, что Киннер блефует, однако ему не хотелось в следующий раз ставить на кон свои восемь сотен. Поэтому он решил вскрыться.
Он поднял с пола портфель, все это время стоявший у его стула, вытащил внушительную пачку денег, отсчитал нужную сумму и положил на середину стола.
– Вскрываемся, – объявил Резиновые Сапоги.
– Ты назвал меня стервецом, да, Гарри? – улыбнулся ему Киннер.
Резиновые Сапоги кивнул.
– Итак, – сказал Киннер, – посмотрим, что у меня тут. Я уже забыл свои карты – так увлекла игра. Ага. Кажется, ты, Гарри, выиграл.
Киннер открыл карты. У него был червовый флэш, старшая дама.
Резиновые Сапоги изменился в лице и стал похож на очень старый камамбер.
– Да ладно, Гарри, – сказал Киннер. – Неужели выиграл я, а? Нет, ты дурачишь меня.
Киннер потянулся через стол, намереваясь перевернуть карты Резиновых Сапог, но тот поспешно схватил их и сунул в колоду. Киннер засмеялся.
– Ну как, Джек? – спросил он. – Старина Гарри думал, что я разыгрываю его.
– Нужно быть хорошим игроком в покер, чтобы играть в покер с хорошими игроками, – сказал я.
– Заткнись, – процедил Резиновые Сапоги. Киннер снова засмеялся. Я встал.
– Неужели ты уже уходишь, Джек? – спросил Киннер.
– Дела, – ответил я.
– Конечно, конечно, – сказал Киннер. – Заглядывай, когда будет время. Рады видеть тебя.
– Обязательно, – заверил его я. – Если найдется свободная минутка.
Девица на диване хихикнула.
– Передай от меня привет Джеральду и Лесу, – сказал Киннер.
– Передам, – сказал я и пошел к лестнице.
В зале повисла гнетущая тишина. Я открыл дверь. Звук двери, шуршащей по ковру, показался оглушающим в этой тишине. Все смотрели на меня. Я улыбнулся Резиновым Сапогам.
– Я же говорил, что ждать осталось недолго, – сказал я.
Резиновые Сапоги чертыхнулся. Я вышел.
* * *
Я спустился вниз и уже дошел до двери, когда услышал, что дверь наверху открылась, и на лестнице появился Эрик. Он спустился ко мне. Я взялся за дверную ручку и посмотрел на него. В его глазах отражались мысли, далекие от дружелюбных.
– Не очень-то мне все это понравилось, – сказал он.
Я улыбнулся.
– Если бы ты не скрыл от меня, на кого работаешь, этого не случилось бы, – сказал я.
– Сирилу тоже не понравилось.
– Сирилу, да? – проговорил я. – А девушкам?
– Ты считаешь, что вел себя очень умно, только ты ошибаешься. Ты заставил Сирила задуматься. И меня тоже. Ему интересно, зачем тебе понадобилось узнать, на кого я работаю.
– Разве он не знает?
– Нет, черт побери, не знает. Возможно, он думает, что Джеральду и Лесу будет интересно узнать, что ты везде суешь свои нос. Он подозревает, что им это не понравится.
– Он прав. Поэтому скажи ему, чтобы зря не тратил деньги на междугороднюю.
– Видишь ли, – продолжал Эрик, – Сирилу интересно, зачем тебе понадобилось играть в «полицейские и воры», только чтобы выяснить, на кого я работаю.
– Я объяснил ему, – сказал я. – Джеральд и Лес попросили меня передать ему привет. Мне сказали, где найти его. Так что это простое совпадение – что я ехал за тобой.
Взгляд Эрика вызвал у меня усмешку. Эрик повернулся и уставился на верхнюю площадку.
– Передай Киннеру, что я уеду, как только разберусь с делами Фрэнка, – сказал я.
Эрик снова посмотрел на меня.
– Спокойной ночи, Эрик.
* * *
Я поехал по узкой улочке, ведущей от «Казино». Темная стена деревьев закончилась, и я вновь оказался на освещенной желтыми фонарями дороге. Вокруг никого не было. Дома в калифорнийском стиле, отделенные от дороги широченными ухоженными лужайками, стояли тихие и молчаливые. Те, в которых жизнь еще била ключом, были обозначены раздвинутыми шторами, дабы проинформировать всех соседей. Хвойные деревья, посаженные в точно рассчитанных местах, как часовые, охраняли покой добросовестных налогоплательщиков.
Я помнил это место еще с тех пор, когда оно называлось Бэк-Хилл.
Бэк-Хилл. Лес, простиравшийся, казалось, до самого горизонта, редкие пятна красной почвы. От конца Джексон-стрит можно было увидеть вершину холма. Холм был естественной площадкой для детских игр, однако во времена нашего с Фрэнком детства там никогда не собиралось много детей. Обычно мы приходили сюда в субботу утром и ухитрялись за день пройти много миль. Здесь было много тайных местечек, которые стали нашей с Фрэнком частной собственностью. Когда мы стали старше – когда приблизились к шестнадцати – мы приносили сюда наше ружье, клали его на сгиб локтя, вот так, как ковбои. Воротники курток-дубленок подняты, «веллингтоны» смачно клацают, наши движения неспешны. Мы прячемся в выемке, быстро ползем, оглядываемся по сторонам, пар от дыхания поднимается к серому небу, мы молчим и чувствуем себя отлично. Конечно, все это было до того, как я познакомился с Альбертом Свифтом. До нашей с отцом драки. До школы Энсли. До многих других событий. Холм был потрясающим местом. Можно было подняться на вершину (а у него действительно была вершина, крохотное плато, поросшее стелющейся по ветру травой) и посмотреть вниз поверх деревьев на город, который, казалось, лежит в горсти: с одной стороны полукольцом дымят сталелитейные заводы, справа от речной долины миль на десять тянется пустынное нагорье, сама река – сверкающая на солнце гладь – видна миль на восемь, потом снова идут меловые холмы, только повыше. И над всем этим небо, широкое и бескрайнее, манящее ввысь, подгоняемое северными ветрами. Именно на этом плато мы и проводили большую часть времени, когда оказывались в Бэк-Хилл. В марте мы устраивались под каким-нибудь кустом, росшим на самом краю, и наблюдали, как мартовский ветер вспенивает белые буруны на реке. В августе нам нравилось лежать на спине и смотреть в синее небо. Мы смотрели в небо до пятен в глазах. Качающаяся на ветру высокая трава то и дело накрывала лицо, мешая смотреть вверх. Фрэнк рассказывал, что ему нравится в жизни и что нет, и разговаривал он больше с самим собой, чем со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Он выдвинул на середину двести фунтов. Киннер слегка приподнял одну бровь.
– Гм! – сказал oн, затем встал, прошел к буфету и взял оттуда деньги, сел за стол, отсчитал нужное количество купюр и положил их в банк.
– Что это? – спросил Резиновые Сапоги.
– Шестьсот фунтов, – ответил Киннер. – Двумястами отвечаю и поднимаю до четырехсот.
– Четыреста, – проговорил Резиновые Сапоги.
– Верно, – подтвердил Киннер.
– Ты не хочешь вскрываться? – уточнил Резиновые Сапоги.
– Нет, Гарри, – ответил Киннер.
Резиновые Сапоги сглотнул бы, если бы ему удалось удержать свой кадык, который дергался вверх и вниз. Он снова оказался там же, где был всего несколько минут назад. Только сейчас для продолжения игры требовалось четыреста фунтов. Вероятно, Резиновые Сапоги продолжал считать, что Киннер блефует, однако ему не хотелось в следующий раз ставить на кон свои восемь сотен. Поэтому он решил вскрыться.
Он поднял с пола портфель, все это время стоявший у его стула, вытащил внушительную пачку денег, отсчитал нужную сумму и положил на середину стола.
– Вскрываемся, – объявил Резиновые Сапоги.
– Ты назвал меня стервецом, да, Гарри? – улыбнулся ему Киннер.
Резиновые Сапоги кивнул.
– Итак, – сказал Киннер, – посмотрим, что у меня тут. Я уже забыл свои карты – так увлекла игра. Ага. Кажется, ты, Гарри, выиграл.
Киннер открыл карты. У него был червовый флэш, старшая дама.
Резиновые Сапоги изменился в лице и стал похож на очень старый камамбер.
– Да ладно, Гарри, – сказал Киннер. – Неужели выиграл я, а? Нет, ты дурачишь меня.
Киннер потянулся через стол, намереваясь перевернуть карты Резиновых Сапог, но тот поспешно схватил их и сунул в колоду. Киннер засмеялся.
– Ну как, Джек? – спросил он. – Старина Гарри думал, что я разыгрываю его.
– Нужно быть хорошим игроком в покер, чтобы играть в покер с хорошими игроками, – сказал я.
– Заткнись, – процедил Резиновые Сапоги. Киннер снова засмеялся. Я встал.
– Неужели ты уже уходишь, Джек? – спросил Киннер.
– Дела, – ответил я.
– Конечно, конечно, – сказал Киннер. – Заглядывай, когда будет время. Рады видеть тебя.
– Обязательно, – заверил его я. – Если найдется свободная минутка.
Девица на диване хихикнула.
– Передай от меня привет Джеральду и Лесу, – сказал Киннер.
– Передам, – сказал я и пошел к лестнице.
В зале повисла гнетущая тишина. Я открыл дверь. Звук двери, шуршащей по ковру, показался оглушающим в этой тишине. Все смотрели на меня. Я улыбнулся Резиновым Сапогам.
– Я же говорил, что ждать осталось недолго, – сказал я.
Резиновые Сапоги чертыхнулся. Я вышел.
* * *
Я спустился вниз и уже дошел до двери, когда услышал, что дверь наверху открылась, и на лестнице появился Эрик. Он спустился ко мне. Я взялся за дверную ручку и посмотрел на него. В его глазах отражались мысли, далекие от дружелюбных.
– Не очень-то мне все это понравилось, – сказал он.
Я улыбнулся.
– Если бы ты не скрыл от меня, на кого работаешь, этого не случилось бы, – сказал я.
– Сирилу тоже не понравилось.
– Сирилу, да? – проговорил я. – А девушкам?
– Ты считаешь, что вел себя очень умно, только ты ошибаешься. Ты заставил Сирила задуматься. И меня тоже. Ему интересно, зачем тебе понадобилось узнать, на кого я работаю.
– Разве он не знает?
– Нет, черт побери, не знает. Возможно, он думает, что Джеральду и Лесу будет интересно узнать, что ты везде суешь свои нос. Он подозревает, что им это не понравится.
– Он прав. Поэтому скажи ему, чтобы зря не тратил деньги на междугороднюю.
– Видишь ли, – продолжал Эрик, – Сирилу интересно, зачем тебе понадобилось играть в «полицейские и воры», только чтобы выяснить, на кого я работаю.
– Я объяснил ему, – сказал я. – Джеральд и Лес попросили меня передать ему привет. Мне сказали, где найти его. Так что это простое совпадение – что я ехал за тобой.
Взгляд Эрика вызвал у меня усмешку. Эрик повернулся и уставился на верхнюю площадку.
– Передай Киннеру, что я уеду, как только разберусь с делами Фрэнка, – сказал я.
Эрик снова посмотрел на меня.
– Спокойной ночи, Эрик.
* * *
Я поехал по узкой улочке, ведущей от «Казино». Темная стена деревьев закончилась, и я вновь оказался на освещенной желтыми фонарями дороге. Вокруг никого не было. Дома в калифорнийском стиле, отделенные от дороги широченными ухоженными лужайками, стояли тихие и молчаливые. Те, в которых жизнь еще била ключом, были обозначены раздвинутыми шторами, дабы проинформировать всех соседей. Хвойные деревья, посаженные в точно рассчитанных местах, как часовые, охраняли покой добросовестных налогоплательщиков.
Я помнил это место еще с тех пор, когда оно называлось Бэк-Хилл.
Бэк-Хилл. Лес, простиравшийся, казалось, до самого горизонта, редкие пятна красной почвы. От конца Джексон-стрит можно было увидеть вершину холма. Холм был естественной площадкой для детских игр, однако во времена нашего с Фрэнком детства там никогда не собиралось много детей. Обычно мы приходили сюда в субботу утром и ухитрялись за день пройти много миль. Здесь было много тайных местечек, которые стали нашей с Фрэнком частной собственностью. Когда мы стали старше – когда приблизились к шестнадцати – мы приносили сюда наше ружье, клали его на сгиб локтя, вот так, как ковбои. Воротники курток-дубленок подняты, «веллингтоны» смачно клацают, наши движения неспешны. Мы прячемся в выемке, быстро ползем, оглядываемся по сторонам, пар от дыхания поднимается к серому небу, мы молчим и чувствуем себя отлично. Конечно, все это было до того, как я познакомился с Альбертом Свифтом. До нашей с отцом драки. До школы Энсли. До многих других событий. Холм был потрясающим местом. Можно было подняться на вершину (а у него действительно была вершина, крохотное плато, поросшее стелющейся по ветру травой) и посмотреть вниз поверх деревьев на город, который, казалось, лежит в горсти: с одной стороны полукольцом дымят сталелитейные заводы, справа от речной долины миль на десять тянется пустынное нагорье, сама река – сверкающая на солнце гладь – видна миль на восемь, потом снова идут меловые холмы, только повыше. И над всем этим небо, широкое и бескрайнее, манящее ввысь, подгоняемое северными ветрами. Именно на этом плато мы и проводили большую часть времени, когда оказывались в Бэк-Хилл. В марте мы устраивались под каким-нибудь кустом, росшим на самом краю, и наблюдали, как мартовский ветер вспенивает белые буруны на реке. В августе нам нравилось лежать на спине и смотреть в синее небо. Мы смотрели в небо до пятен в глазах. Качающаяся на ветру высокая трава то и дело накрывала лицо, мешая смотреть вверх. Фрэнк рассказывал, что ему нравится в жизни и что нет, и разговаривал он больше с самим собой, чем со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50