..
Скорик вошел в директорскую приемную в пять минут десятого, в тот
момент, когда Яловский выходил из кабинета. Задержав его, Скорик объяснил
цель своего прихода и увидел, как недовольно скривилось лицо Яловского. Но
Скорик был готов к подобной реакции со стороны каждого, с кем собирался
тут собеседовать.
- Извините, я не могу сейчас, - сказал Яловский. - Срочно еду в
облисполком, там ждут. Да и вообще сегодня... У нас ведь похороны...
- Знаю, - суховато ответил Скорик. - Но я ведь не посудачить пришел.
- Может, начнете с кого-нибудь другого, а через день-два я к вашим
услугам.
- Пусть так.
- Располагайтесь в моем кабинете... Ольга Викторовна, - повернулся он
к секретарше. - Товарищ из прокуратуры... Помогите ему, он устроится в
моем кабинете, - попрощавшись, Яловский торопливо вышел...
По просьбе Скорика секретарша приглашала тех, кого он называл. К двум
часам он закончил, в институтском буфете выпил стакан кофейного цвета
бурды, съел два пирожка с повидлом и вышел на улицу. Стоя на
противоположной стороне, смотрел; когда ближе к трем часам начали выходить
сотрудники, они группировались кучками, курили, беседовали. Потом вынесли
венки, люди стали рассаживаться по автобусам. Народу собралось много.
Заиграл оркестр. Вынесли гроб. В толпе Скорик выделил женщину в черном,
седые волосы выбились из-под тонкой траурной косынки, белое лицо,
покрасневшие отрешенные глаза. Ее вел под руку невысокий худощавый майор.
Скорик понял: мать и брат Кубраковой. Никому незнакомый, Скорик сел в один
из автобусов на заднее сидение...
Похороны проходили по известному советскому ритуалу: выступавшие на
кратком траурном митинге говорили, что Кубракова была сама справедливость,
сама доброта, сама отзывчивость, сама душевность и так далее. И как всегда
в таких случаях добрая половина слов была неискренней, а то и просто
ложью. Скорик стоял на холмике под сосной, глядя издали.
Когда все закончилось, музыканты отошли в сторону, тромбонист,
разобрав инструмент, стряхивая из него на траву слюну; закурили
кладбищенские рабочие, звякая лопатами, счищая с них налипшую землю. И все
это было как сигналом: все потянулись к аллее, а по ней - к выходу; пошел
и Скорик, вслушиваясь в разговоры, ухватывая обрывки фраз: "Баба она была
талантливая", "Крутая, все у нее там ходили на цыпочках", "Она и Яловского
пыталась подмять", "А что говорят: утонула или убийство?", "Неужто кого-то
так допекла?", "Это она умела", "Что ни говори, организатор она сильный,
не то, что наш размазня", "И людей давить умела, прости Господи...".
Стоя у ворот, Скорик дождался майора Кубракова, мать шла чуть сзади,
под руки ее вели Света и еще какая-то женщина.
- Извините, пожалуйста, - Скорик шагнул к майору. - Моя фамилия
Скорик, я из прокуратуры, следователь. Понимаю, что сейчас вам не до меня.
Я веду это дело...
Майор долгим взглядом обмеривал лицо Скорика, затем спросил:
- Что требуется?
- Побывать у вас, поговорить с вашей мамой.
- Но не сегодня же!
- Разумеется. Но тянуть тоже нельзя... Для пользы дела, - добавил
Скорик.
- Приходите завтра. Я уговорю маму, - и не прощаясь, отошел.
Вернувшись в прокуратуру, Скорик устало сел за стол.
- Ну, как у тебя движется? - спросил коллега.
- Вяло, - он достал из кейса бумаги - результат своих разговоров с
сотрудниками института.
Улов был почти нулевым. Трошкин - начальник отдела кадров,
подполковник в отставке. "У нас никто не конфликтует...", "Коллектив
здоровый...", "Профорганизация ведет работу в моральном плане...". И
дальше - в том же духе. Не человек - амеба. Усманов - снабженец. Кубракова
его не приняла, тут же отправила к заму по общим вопросам. Бобошко -
инженер из группы оформления документации - оказалась женщиной, к тому же
предпенсионного возраста. Дзюбан - сотрудник патентного отдела - мужчина
лет сорока, на протезе, ногу потерял в детстве в железнодорожной
катастрофе. Вечтомова - инженер сектора оперативного анализа и
планирования - молодая, тщедушная, в очках с толстенными линзами, зрение,
наверное, минус 10-12, за пределом трех метров, пожалуй, ничего не видит.
Никто из них, заходивших к Кубраковой или интересовавшихся ею накануне ее
отъезда и в дни ее отсутствия не годились в "герои" сюжета. Лишь двое еще
как-то могли "претендовать" на это - Назаркевич и электрик Лагойда. Но
Назаркевич в больнице, с ним должен встретиться Агрба. Что же до
Лагойды...
Скорик перечитал запись своего разговора с ним:
"Когда вы в последний раз видели Кубракову?"
"За день до ее отъезда".
"В связи с чем вы заходили к ней?"
"У них в лаборатории на компрессоре полетел трансформатор. Я нашел в
одном месте. Мне надо было сообщить ей, потому что за него заломили
большие деньги".
"Кто-нибудь присутствовал, когда вы были у нее?"
"Сотрудник лаборатории Назаркевич".
"А о чем они говорили?"
"Он спрашивал разрешения поехать на день в Богдановск".
"Он сказал зачем?"
"Сказал, что на мехстеклозавод".
"Потом, кажется, в четверг, вы справлялись у секретарши, не вернулась
ли Кубракова?"
"Да. Надо было решать с трансформатором, владельцы торопили. Теперь
на такие вещи спрос большой".
"Кубракова разрешила Назаркевичу поездку в Богдановск?"
"Разрешила. Ей тоже надо было туда, и он согласился взять ее".
"Что значит "согласился". Может, предложил, она все же его
начальница?"
"У них отношения не очень..."
"В каком смысле?"
"Ну если уж точно, как кошка с собакой"
"Откуда вы знаете о характере их отношений?"
"Об этом весь институт знает".
"На какой почве они враждуют?"
"Она вроде зажимает его, не дает ходу".
"И все-таки он согласился ее отвезти?"
"Сквозь зубы".
"На чем они поехали?"
"На его машине".
"Какая у него машина?"
"Тройка".
"А цвет?"
"Красная"...
Вот и все. Видел ее за день до отъезда. Интересовался у секретарши,
не вернулась ли еще. Ну и что?..
Он сидел, уставившись в бумаги, пытаясь за пределами ответов на свои
вопросы увидеть иной их смысл или какие-нибудь противоречия. Но ничего не
получалось. В списке невычеркнутым оставался Назаркевич. Скорик позвонил
Агрбе. Однако телефон молчал. Видимо, Агрба еще не вернулся...
13
Я нервничаю - в пачке осталось четыре сигареты, а идти в магазин
неохота! Скоро Рождество, а за окном серый унылый день, дождь со снегом,
ревет тяжелый каток, заравнивая дымящийся асфальт, насыпанный прямо в
лужи. Два мужика в оранжевых безрукавках, сбрасывая совковыми лопатами с
самосвала асфальт, смеются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Скорик вошел в директорскую приемную в пять минут десятого, в тот
момент, когда Яловский выходил из кабинета. Задержав его, Скорик объяснил
цель своего прихода и увидел, как недовольно скривилось лицо Яловского. Но
Скорик был готов к подобной реакции со стороны каждого, с кем собирался
тут собеседовать.
- Извините, я не могу сейчас, - сказал Яловский. - Срочно еду в
облисполком, там ждут. Да и вообще сегодня... У нас ведь похороны...
- Знаю, - суховато ответил Скорик. - Но я ведь не посудачить пришел.
- Может, начнете с кого-нибудь другого, а через день-два я к вашим
услугам.
- Пусть так.
- Располагайтесь в моем кабинете... Ольга Викторовна, - повернулся он
к секретарше. - Товарищ из прокуратуры... Помогите ему, он устроится в
моем кабинете, - попрощавшись, Яловский торопливо вышел...
По просьбе Скорика секретарша приглашала тех, кого он называл. К двум
часам он закончил, в институтском буфете выпил стакан кофейного цвета
бурды, съел два пирожка с повидлом и вышел на улицу. Стоя на
противоположной стороне, смотрел; когда ближе к трем часам начали выходить
сотрудники, они группировались кучками, курили, беседовали. Потом вынесли
венки, люди стали рассаживаться по автобусам. Народу собралось много.
Заиграл оркестр. Вынесли гроб. В толпе Скорик выделил женщину в черном,
седые волосы выбились из-под тонкой траурной косынки, белое лицо,
покрасневшие отрешенные глаза. Ее вел под руку невысокий худощавый майор.
Скорик понял: мать и брат Кубраковой. Никому незнакомый, Скорик сел в один
из автобусов на заднее сидение...
Похороны проходили по известному советскому ритуалу: выступавшие на
кратком траурном митинге говорили, что Кубракова была сама справедливость,
сама доброта, сама отзывчивость, сама душевность и так далее. И как всегда
в таких случаях добрая половина слов была неискренней, а то и просто
ложью. Скорик стоял на холмике под сосной, глядя издали.
Когда все закончилось, музыканты отошли в сторону, тромбонист,
разобрав инструмент, стряхивая из него на траву слюну; закурили
кладбищенские рабочие, звякая лопатами, счищая с них налипшую землю. И все
это было как сигналом: все потянулись к аллее, а по ней - к выходу; пошел
и Скорик, вслушиваясь в разговоры, ухватывая обрывки фраз: "Баба она была
талантливая", "Крутая, все у нее там ходили на цыпочках", "Она и Яловского
пыталась подмять", "А что говорят: утонула или убийство?", "Неужто кого-то
так допекла?", "Это она умела", "Что ни говори, организатор она сильный,
не то, что наш размазня", "И людей давить умела, прости Господи...".
Стоя у ворот, Скорик дождался майора Кубракова, мать шла чуть сзади,
под руки ее вели Света и еще какая-то женщина.
- Извините, пожалуйста, - Скорик шагнул к майору. - Моя фамилия
Скорик, я из прокуратуры, следователь. Понимаю, что сейчас вам не до меня.
Я веду это дело...
Майор долгим взглядом обмеривал лицо Скорика, затем спросил:
- Что требуется?
- Побывать у вас, поговорить с вашей мамой.
- Но не сегодня же!
- Разумеется. Но тянуть тоже нельзя... Для пользы дела, - добавил
Скорик.
- Приходите завтра. Я уговорю маму, - и не прощаясь, отошел.
Вернувшись в прокуратуру, Скорик устало сел за стол.
- Ну, как у тебя движется? - спросил коллега.
- Вяло, - он достал из кейса бумаги - результат своих разговоров с
сотрудниками института.
Улов был почти нулевым. Трошкин - начальник отдела кадров,
подполковник в отставке. "У нас никто не конфликтует...", "Коллектив
здоровый...", "Профорганизация ведет работу в моральном плане...". И
дальше - в том же духе. Не человек - амеба. Усманов - снабженец. Кубракова
его не приняла, тут же отправила к заму по общим вопросам. Бобошко -
инженер из группы оформления документации - оказалась женщиной, к тому же
предпенсионного возраста. Дзюбан - сотрудник патентного отдела - мужчина
лет сорока, на протезе, ногу потерял в детстве в железнодорожной
катастрофе. Вечтомова - инженер сектора оперативного анализа и
планирования - молодая, тщедушная, в очках с толстенными линзами, зрение,
наверное, минус 10-12, за пределом трех метров, пожалуй, ничего не видит.
Никто из них, заходивших к Кубраковой или интересовавшихся ею накануне ее
отъезда и в дни ее отсутствия не годились в "герои" сюжета. Лишь двое еще
как-то могли "претендовать" на это - Назаркевич и электрик Лагойда. Но
Назаркевич в больнице, с ним должен встретиться Агрба. Что же до
Лагойды...
Скорик перечитал запись своего разговора с ним:
"Когда вы в последний раз видели Кубракову?"
"За день до ее отъезда".
"В связи с чем вы заходили к ней?"
"У них в лаборатории на компрессоре полетел трансформатор. Я нашел в
одном месте. Мне надо было сообщить ей, потому что за него заломили
большие деньги".
"Кто-нибудь присутствовал, когда вы были у нее?"
"Сотрудник лаборатории Назаркевич".
"А о чем они говорили?"
"Он спрашивал разрешения поехать на день в Богдановск".
"Он сказал зачем?"
"Сказал, что на мехстеклозавод".
"Потом, кажется, в четверг, вы справлялись у секретарши, не вернулась
ли Кубракова?"
"Да. Надо было решать с трансформатором, владельцы торопили. Теперь
на такие вещи спрос большой".
"Кубракова разрешила Назаркевичу поездку в Богдановск?"
"Разрешила. Ей тоже надо было туда, и он согласился взять ее".
"Что значит "согласился". Может, предложил, она все же его
начальница?"
"У них отношения не очень..."
"В каком смысле?"
"Ну если уж точно, как кошка с собакой"
"Откуда вы знаете о характере их отношений?"
"Об этом весь институт знает".
"На какой почве они враждуют?"
"Она вроде зажимает его, не дает ходу".
"И все-таки он согласился ее отвезти?"
"Сквозь зубы".
"На чем они поехали?"
"На его машине".
"Какая у него машина?"
"Тройка".
"А цвет?"
"Красная"...
Вот и все. Видел ее за день до отъезда. Интересовался у секретарши,
не вернулась ли еще. Ну и что?..
Он сидел, уставившись в бумаги, пытаясь за пределами ответов на свои
вопросы увидеть иной их смысл или какие-нибудь противоречия. Но ничего не
получалось. В списке невычеркнутым оставался Назаркевич. Скорик позвонил
Агрбе. Однако телефон молчал. Видимо, Агрба еще не вернулся...
13
Я нервничаю - в пачке осталось четыре сигареты, а идти в магазин
неохота! Скоро Рождество, а за окном серый унылый день, дождь со снегом,
ревет тяжелый каток, заравнивая дымящийся асфальт, насыпанный прямо в
лужи. Два мужика в оранжевых безрукавках, сбрасывая совковыми лопатами с
самосвала асфальт, смеются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56