Кроме Элны. Курт припомнил, как она опустила наземь рядом с собой увесистый камень. Сомневаться не приходилось – старушка несомненно пустила бы его в ход, если бы в этом возникла необходимость.
Курт покосился на свою соседку. Элна задумчиво смотрела перед собой, мерно шевеля губами. «Молитву читает», – подумал Курт и вдруг понял, по губам угадал – она же поет! «Песня Дальней Дороги» – когда-то Курт знал этот мотив… если постараться… пальцы легли на лады, сид встрепенулся и запел, вначале глухо, потом все звонче. Элна повернула голову и посмотрела на Курта.
– Спасибо тебе, – сказала она и улыбнулась.
Да, вот такой он и есть, Курт-Зазывала, про которого Элна же и сказала: «Да он сам себе – гильдия, отстаньте от него. Вот пусть сам себе налог и платит.»
И ведь отстали. Все-таки что-то он из своего сида выдавить в состоянии. Кой-кого из прохожих, кто вкусом попроще, а ухом потолще, это иногда привлекает – а значит и нищему, что рядом устроился, тоже что-то перепадет. То есть скорей всего именно нищему и перепадет. Любой человек, вслушивающийся в его музицирование больше минуты, просто звереет и навсегда отказывается от идеи что-нибудь ему давать. Некоторые открыто заявляют, что он им еще и доплачивать должен за то, что они терпят подобное безобразие. Ну, а раз денежка все равно уже вынулась, да тут кстати, совсем рядом сидит такой настоящий, такой правильный нищий, и даже кружка у него гильдейская – медная и с клеймом. Все как положено. И мелкий медный грош со звяканьем падал на дно медной кружки. Медь к меди. Денгер – богатый город. «Медью» здесь зовут нищих, и богатые дамы имеют ее только для подаяния – которое, как известно, угодно богам и даже искупает грехи. У богатых много грехов. Впрочем, теперь не дают даже богатые – видимо, они срочно исправились и больше не нуждаются в искуплении. А может, им просто наплевать. Война…
Курт взял несколько аккордов и запел жалобную песню о несчастном маленьком мальчике, потерявшем всех своих родных и вынужденном просить монетки у холодной и безжалостной луны. Сид хрипло дребезжал. Голос не отставал, с каждой нотой становясь все противнее. Голос и сид словно бы устроили соревнование – кто окажется хуже. Голос лидировал с небольшим отрывом, но сид внезапно совершил рывок и уверенно победил – неожиданно с омерзительным звуком лопнул самый толстый бас, лопнул и скрежеща заскользил по соседнему. Спешивший мимо мрачного вида прохожий вздрогнул и тихо выругался. Выругался, но не задержал шага. Война…
– Что, Элна, сходим, может, на соседнюю? – предложил Курт – Чует мое сердце – здесь нам сегодня, кроме луны и голодного брюха, ничего не светит.
– Отберут твою кружку, – тихо ответила Элна. – А мне штраф дадут.
– Но… Рий и Дорм наверно уже дома, – нерешительно возразил Курт.
– Есть еще Хэк, – заметила Элна. – И ему всегда скучно. Он везде ходит.
Курт вздохнул. Вездесущего старшину нищих он знал хорошо. Тот трижды лично отбирал у него кружку, хорошо зная, что шляпу Курт положить не посмеет. Не посмеет – потому что, положив шляпу, он как бы объявит себя уличным музыкантом… а тогда это уже проблемы совсем другой гильдии. Достаточно просто послать им человечка с информацией – и «неправильного» Курта, это недоразумение природы, изобьют так, что он в жизни ни одной струны больше не коснется. Конкурентам гильдейские музыканты просто ломают пальцы. У них даже приговорочка есть такая: «ложку с кружкой держать будет, а сид и ширгу – никогда…» Старшина нищих хорошо знает, что Курту об этом известно, поэтому и не применяет к нему каких-то суровых мер – зачем? Достаточно просто отобрать у Курта кружку, и можно идти по своим делам – новую Курт раздобудет нескоро. Денег у него нет, а в долг ему никто не поверит. Не те времена, чтоб нищему в долг давали. А ведь он даже и не нищий – так, непонятно что с непонятно чем.
Курт отпустил колок на порванном басу и принялся связывать концы лопнувшей струны, прикидывая, насколько страшнее станет теперь его музицирование. Нет, он никогда не решится положить шляпу, уличные музыканты и без того несколько раз его били. За плохую игру, за оскорбление их нежного слуха. Они с радостью сломали бы его сид, если бы могли. На счастье Курта, сид, передающийся в роду от отца к старшему сыну считается священным: сломать его случайно – и то великий грех для музыканта, а уж намерено этого никто не захочет сотворить. В любой злобе не захочет – потому что от музыканта, совершившего такое, отвернется музыка.
– Сегодня я тебя накормлю, – негромко сказала Элна, и Курт вздрогнув, очнулся от своих невеселых дум. – Сегодня. Но… завтра я ухожу. Если хочешь – можем пойти вместе.
– Куда? – пробормотал Курт несчастным голосом. – Куда можно уйти?
– А куда угодно! – усмехнулась Элна. – Главное – сделать первый шаг, а там уж… сам потом удивишься, куда тебя ноги занесут. Я-то пойду к родне, в деревню. Есть у меня там кое-кто, если не все еще поумирали, конечно. А что касается тебя – хочешь совет?
– Давай, – сказал Курт
– Ты ведь еще молодой совсем, – мягко проговорила Элна. – Так вот, это отец твой был музыкантом, а не ты. Ты не обязан пытаться повторить его путь. Это ему казалось, что тебе будет хорошо с этим многострунным корытом – и ты не виноват, что у тебя к нему душа не лежит.
– Что?! – хриплым шепотом завопил Курт. – Что ты такое говоришь?! Я… я – люблю сид… и музыку тоже люблю! Я…
– Да. Я так и поняла, – усмехнулась Элна, а потом, внезапно наклонившись к Курту, отчетливо и властно произнесла. – Разбей свой сид о дерево и найди себе дело по душе. Стыдно в твоем возрасте с протянутой рукой ходить.
В глубокой задумчивости Курт топнул зачем-то ногой – и засохшая уличная грязь вдруг треснула. Из под нее проступило нечто схожее с весенним небом. Курт мельком глянул вниз, ошарашенно потряс головой, снова посмотрел. А потом нагнулся и, запустив руки в потрескавшуюся корку грязи, стал разгребать мусор. Оказалось, треснула не только грязь. Грубый булыжник у стены то ли давно устал от жизни, то ли от природы был хрупким. Удара башмаком оказалось достаточно. То, во что он превратился, не слишком отличалось от уличной грязи, а под ним…
Мостовая этого города когда-то была небесно-голубой, а на каждом камне… каждый камень был украшен изображением витязя, трубящего в рог. Белого Витязя на белом Коне.
Курт восторженно потряс головой. Под грязью, оказывается, скрывалась целая картина!
Курт поднял глаза и посмотрел.
На город.
На людей.
На стоящий вокруг город и на идущих мимо людей.
На людей и на город, втоптавших в грязь ТАКОЕ…
Когда-то Курт учил несколько баллад об этом незапамятном рыцаре. Легендарном Хранителе Края.
Они втоптали его в грязь.
Курт посмотрел вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Курт покосился на свою соседку. Элна задумчиво смотрела перед собой, мерно шевеля губами. «Молитву читает», – подумал Курт и вдруг понял, по губам угадал – она же поет! «Песня Дальней Дороги» – когда-то Курт знал этот мотив… если постараться… пальцы легли на лады, сид встрепенулся и запел, вначале глухо, потом все звонче. Элна повернула голову и посмотрела на Курта.
– Спасибо тебе, – сказала она и улыбнулась.
Да, вот такой он и есть, Курт-Зазывала, про которого Элна же и сказала: «Да он сам себе – гильдия, отстаньте от него. Вот пусть сам себе налог и платит.»
И ведь отстали. Все-таки что-то он из своего сида выдавить в состоянии. Кой-кого из прохожих, кто вкусом попроще, а ухом потолще, это иногда привлекает – а значит и нищему, что рядом устроился, тоже что-то перепадет. То есть скорей всего именно нищему и перепадет. Любой человек, вслушивающийся в его музицирование больше минуты, просто звереет и навсегда отказывается от идеи что-нибудь ему давать. Некоторые открыто заявляют, что он им еще и доплачивать должен за то, что они терпят подобное безобразие. Ну, а раз денежка все равно уже вынулась, да тут кстати, совсем рядом сидит такой настоящий, такой правильный нищий, и даже кружка у него гильдейская – медная и с клеймом. Все как положено. И мелкий медный грош со звяканьем падал на дно медной кружки. Медь к меди. Денгер – богатый город. «Медью» здесь зовут нищих, и богатые дамы имеют ее только для подаяния – которое, как известно, угодно богам и даже искупает грехи. У богатых много грехов. Впрочем, теперь не дают даже богатые – видимо, они срочно исправились и больше не нуждаются в искуплении. А может, им просто наплевать. Война…
Курт взял несколько аккордов и запел жалобную песню о несчастном маленьком мальчике, потерявшем всех своих родных и вынужденном просить монетки у холодной и безжалостной луны. Сид хрипло дребезжал. Голос не отставал, с каждой нотой становясь все противнее. Голос и сид словно бы устроили соревнование – кто окажется хуже. Голос лидировал с небольшим отрывом, но сид внезапно совершил рывок и уверенно победил – неожиданно с омерзительным звуком лопнул самый толстый бас, лопнул и скрежеща заскользил по соседнему. Спешивший мимо мрачного вида прохожий вздрогнул и тихо выругался. Выругался, но не задержал шага. Война…
– Что, Элна, сходим, может, на соседнюю? – предложил Курт – Чует мое сердце – здесь нам сегодня, кроме луны и голодного брюха, ничего не светит.
– Отберут твою кружку, – тихо ответила Элна. – А мне штраф дадут.
– Но… Рий и Дорм наверно уже дома, – нерешительно возразил Курт.
– Есть еще Хэк, – заметила Элна. – И ему всегда скучно. Он везде ходит.
Курт вздохнул. Вездесущего старшину нищих он знал хорошо. Тот трижды лично отбирал у него кружку, хорошо зная, что шляпу Курт положить не посмеет. Не посмеет – потому что, положив шляпу, он как бы объявит себя уличным музыкантом… а тогда это уже проблемы совсем другой гильдии. Достаточно просто послать им человечка с информацией – и «неправильного» Курта, это недоразумение природы, изобьют так, что он в жизни ни одной струны больше не коснется. Конкурентам гильдейские музыканты просто ломают пальцы. У них даже приговорочка есть такая: «ложку с кружкой держать будет, а сид и ширгу – никогда…» Старшина нищих хорошо знает, что Курту об этом известно, поэтому и не применяет к нему каких-то суровых мер – зачем? Достаточно просто отобрать у Курта кружку, и можно идти по своим делам – новую Курт раздобудет нескоро. Денег у него нет, а в долг ему никто не поверит. Не те времена, чтоб нищему в долг давали. А ведь он даже и не нищий – так, непонятно что с непонятно чем.
Курт отпустил колок на порванном басу и принялся связывать концы лопнувшей струны, прикидывая, насколько страшнее станет теперь его музицирование. Нет, он никогда не решится положить шляпу, уличные музыканты и без того несколько раз его били. За плохую игру, за оскорбление их нежного слуха. Они с радостью сломали бы его сид, если бы могли. На счастье Курта, сид, передающийся в роду от отца к старшему сыну считается священным: сломать его случайно – и то великий грех для музыканта, а уж намерено этого никто не захочет сотворить. В любой злобе не захочет – потому что от музыканта, совершившего такое, отвернется музыка.
– Сегодня я тебя накормлю, – негромко сказала Элна, и Курт вздрогнув, очнулся от своих невеселых дум. – Сегодня. Но… завтра я ухожу. Если хочешь – можем пойти вместе.
– Куда? – пробормотал Курт несчастным голосом. – Куда можно уйти?
– А куда угодно! – усмехнулась Элна. – Главное – сделать первый шаг, а там уж… сам потом удивишься, куда тебя ноги занесут. Я-то пойду к родне, в деревню. Есть у меня там кое-кто, если не все еще поумирали, конечно. А что касается тебя – хочешь совет?
– Давай, – сказал Курт
– Ты ведь еще молодой совсем, – мягко проговорила Элна. – Так вот, это отец твой был музыкантом, а не ты. Ты не обязан пытаться повторить его путь. Это ему казалось, что тебе будет хорошо с этим многострунным корытом – и ты не виноват, что у тебя к нему душа не лежит.
– Что?! – хриплым шепотом завопил Курт. – Что ты такое говоришь?! Я… я – люблю сид… и музыку тоже люблю! Я…
– Да. Я так и поняла, – усмехнулась Элна, а потом, внезапно наклонившись к Курту, отчетливо и властно произнесла. – Разбей свой сид о дерево и найди себе дело по душе. Стыдно в твоем возрасте с протянутой рукой ходить.
В глубокой задумчивости Курт топнул зачем-то ногой – и засохшая уличная грязь вдруг треснула. Из под нее проступило нечто схожее с весенним небом. Курт мельком глянул вниз, ошарашенно потряс головой, снова посмотрел. А потом нагнулся и, запустив руки в потрескавшуюся корку грязи, стал разгребать мусор. Оказалось, треснула не только грязь. Грубый булыжник у стены то ли давно устал от жизни, то ли от природы был хрупким. Удара башмаком оказалось достаточно. То, во что он превратился, не слишком отличалось от уличной грязи, а под ним…
Мостовая этого города когда-то была небесно-голубой, а на каждом камне… каждый камень был украшен изображением витязя, трубящего в рог. Белого Витязя на белом Коне.
Курт восторженно потряс головой. Под грязью, оказывается, скрывалась целая картина!
Курт поднял глаза и посмотрел.
На город.
На людей.
На стоящий вокруг город и на идущих мимо людей.
На людей и на город, втоптавших в грязь ТАКОЕ…
Когда-то Курт учил несколько баллад об этом незапамятном рыцаре. Легендарном Хранителе Края.
Они втоптали его в грязь.
Курт посмотрел вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100