Ну, не было рядом с Ельциным человека, в котором он чувствовал почти собственную харизму, который мог порой позволить себе быть на равных, а порой — изобразить полное и безусловное подчинение, который не смог бы существовать в том же режиме и статусе, к которым привык и терять которые — понятное дело — не хотел, кроме как при Ельцине. Который был не слишком умен и не блистал интеллектом, что изрядно раздражало Ельцина в людях. Который был настолько же решителен и беспринципен, сколь сам Ельцин, и потому любые распоряжения отдавались и исполнялись легко — ничего не нужно было объяснять, тем более оправдывать или — еще хуже — оправдываться, изобретать высокие цели и благородные побуждения. Теперь сравните. Кто еще из ближнего круга президента был носителем тех же качеств, свойств, достоинств и недостатков?
Я задумалась надолго. Перебирала людей, вспоминала лица, взгляды, поступки. И я согласилась с ним. Только она — Татьяна. Эдакий Коржаков в юбке. Безмерно преданная, потому что в одной смертельной связке, еще более прочной, чем у Коржакова, прагматичная, циничная, жесткая, готовая на все, признающая и допускающая любые способы решения проблем, если эта проблема угрожает всерьез, не требующая и не терпящая высокой патетики, а главное — кровно заинтересованная в том же, в чем и отец — безопасности, благополучии семьи. Я бы еще добавила от себя: амбициозная и неглупая, истомившаяся от собственной второстепенной роли. Не слишком счастливая в личной жизни — как все женщины в авторитарных, подчиненных интересам отца семьях.
— Я не слишком в курсе ее личной жизни, кроме того, что знаю — сейчас она замужем за Валентином Юмашевым. И у них вроде бы все в порядке.
— Дай-то бог. Но мне представляется, что это скорее союз единомышленников, впрочем, вероятно, прочный и гармоничный, как и все такие союзы.
— Но в тот момент Юмашев был еще достаточно далек от нее, а сублимация личной не слишком счастливой жизни, вкупе с тем, что от общественной, к которой всегда стремилась, она какое-то время была полностью отстранена, дали хороший импульс. На политической арене появился человек, способный заменить Коржакова. И главное — она была готова играть по правилам, предложенным американской командой, хотя бы потому, что именно против этой команды и этих правил так яростно выступал Коржаков. А я так думаю, что в тот момент в мире не было другого человека, которого она ненавидела бы больше, чем Коржакова.
— Еще бы. Он столько лет занимал место, принадлежащее ей по праву.
1996 ГОД. ВАШИНГТОН
Снаружи здание Государственного департамента выглядит как огромная унылая коробка, в которой может разместиться что угодно. Внутри — все так же уныло и одинаково. Белые потолки и белые стены, помеченные цветными полосами, чтобы посетители не заблудились. Стиву здание напоминало космический корабль и — в шутку — он доказывал Дону, что если поднатужиться, именно здесь ничего не стоит преодолеть земную гравитацию и пробежаться по потолку, ориентируясь — опять же — по заметным полоскам на стенах. Надо сказать, что этот разговор возникал довольно часто, почти всякий раз, когда оба направлялись на седьмой этаж, где размещался кабинет госсекретаря. Здесь, разумеется, все было иначе — декорированные красным деревом стены и портреты предшественников миссис Олбрайт на стенах заставляли немедленно забыть о комической стерильности нижних этажей. Но Дон именно в этот момент произносил нечто по поводу решений, которые принимаются в этих стенах, и о том, что по уровню воздействия на мировые процессы — они вполне могут сравниться с космическими. Это был приятный для обоих разговор — потому что Мадлен Олбрайт только что была назначена президентом Клинтоном государственным секретарем США. Оба — и Дон, и Стивен, числились сотрудниками СНБ США, но они оставались ее неофициальными советниками, добровольными помощниками и почти друзьями все то время, пока, покинув Совет безопасности, Мадлен представляла США в ООН. Этот триумвират был весьма продуктивен, а главное — обладал редкой возможностью в чрезвычайно сжатое время выдавать решения проблем, над которыми безуспешно бились другие службы государственного аппарата. Внутри этой троицы было сложившееся и тоже, разумеется, неписаное распределение обязанностей — разумеется, Мадлен определяла задачи и обеспечивала — если требовалось — государственное прикрытие их исполнения. Дон находился в постоянном, плотном и доверительном контакте со спецслужбами, притом, что его люди в погонах не просто терпели Сазерленда, как вынужденно терпят большинство штатских из Госдепа и СНБ, с которыми приходится контактировать по разным вопросам. Но терпели с симпатией, причем в некоторых случаях слово «терпели» можно было бы опустить вовсе. Ему симпатизировали и всегда готовы были прийти на помощь. И он никогда не подводил. Со Стивом в этой компании все было ясно — его задачей были его знаменитые сценарии. Но как-то раз, когда работа Стива была особенно хороша, Мадлен справедливо заметила, что не будь его продукции, ей нечего было бы прикрывать на государственном уровне, а Дону — на уровне ребят в погонах. И это было так. Сейчас, похоже, обоих ждало на седьмом этаже предложение — перебраться в это странное белое здание-космолет и, собственно, продолжить ту же работу однако уже в непосредственном подчинении государственного секретаря США. И это безусловно было хорошо, правильно и означало — вдобавок — существенный шаг в карьере вверх. И настроение — в этой связи — разумеется, было совсем недурным. Но Лиз Лайнберри — личный секретарь государственного секретаря, которая, по слухам, была личным секретарем едва ли не всех государственных секретарей США, окатила их ушатом ледяной воды.
Такое — по крайней мере — было ощущение. У каждого.
— Какое сегодня число, джентльмены? — вопрос прозвучал резко, будто встреча назначена была на другой день и оба просто непростительно запутались в календаре.
Но дело, разумеется, было не в этом. У вопроса был контекст. И первым его осознал, разумеется, Стив.
— 15 апреля, мэм.
— Вот-вот, на столе у нее, между прочим, кипа газет с жуткими фото. А я только что отправила в Белый дом текст, который президент должен будет произнести в разговоре с русским. Соболезнования, и все такое. Не думаю, что она в восторге от этого текста. Словом, вы поняли меня, джентльмены — и твердо знаете теперь, на что можете рассчитывать сегодня.
— Спасибо Лиз.
Очки в тонкой оправе держались у Мадлен, как всегда, на кончике носа. Губы были сжаты в тонкую, едва различимую линию, отчего еще больше становились заметны морщины вокруг, будто линии, которые наметила старость, имеющая свои планы на это лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99