Я управитель Базилисковой Камении, герцогского дворца. А ваши имена, милейшие?
Путешественники представились. Эрик доверительно наклонился к стрелку:
- Чтоб вы знали: на праздник сам же герцог денег и дал. В поддержку свободомыслия. Но эти - что они в свободе понимают-то?
Он шумно отхлебнул из кружки. Перед носом его невесть откуда взялось блюдо с мясными рулетами. Эрик схватил кусок двумя пальцами, обнюхал.
- Вы-то сами откуда будете? - спросил он, жуя.
- Путешественники мы. Странствуем для собственного развлечения.
- Странствуете? - Эрик вновь отхлебнул и вытер губы рукавом. - Не цыгане? Герцог любит, - он пощелкал пальцами, - комедиантов. Истинный покровитель искусств, новый Петроний Арбитр. Если пляшете, поете - могу похлопотать. Не пожалеете.
Он обвел зал повелительным взглядом:
- Всех касается. Слышали? Молчим?
Бюргеры притихли. Никто не рисковал поднять глаза от тарелки, чтобы не встретиться взглядом с Румпельштильцхеном.
- Вот, - горько усмехнулся он, - все их хваленое вольнодумство. - Он доверительно придвинулся к Хоакину: - А я не боюсь показаться рутинером. Среди моих предков был бургомистр. Помните легенду? Ланселот, перводракон… И бургомистр, само собой разумеется. Так вот, он - тот самый. И я этим родством горжусь. За то меня герцог и ценит.
- Правда? - Стрелок вытащил из-за пазухи письмо. - Очень кстати. Узнаете печать? А подпись?
- Шарлатан. - Управитель потянулся к письму. - Пишет герцогу Розенмуллену. Вы позволите прочесть?
- Я обещал его магичеству передать из рук в руки.
- А, ну хорошо. - Эрик убрал руки. - Посмотрим, как вы попадете к герцогу без моей помощи.
Он покачался на стуле, заложив руки за голову:
- Хозяин! Еще кружечку. Свобода, как говорится, равенство набраться.
Число пустых кружек на столе росло. Выражение Эрнкова лица становилось все более скучающим.
- Хоть бы подрались, - пробормотал он. - Шваль людишки… - Он огляделся, намечая жертву: - Вот ты. - ткнул пальцем. - Да, ты, с бантом. Тебе говорю!
Господинчик с крысиным лицом заозирался:
- Я?
- Ты, ты. Думаешь, бант нацепил, так и все? Бунтарь? Я вашу породу сучью знаю. Давно раскусил. Поди сюда.
Человек с бантом растерянно хихикнул и засеменил к управителю.
- Ты кто? Поэт? Поэт, не отпирайся, наслышан. Читай стихи. Революционные. Ну?
Бедняга побледнел.
- Я… я не умею, господин Румпельштильцхен!… Я - поэт, да. Но какой поэт? Лирический. Спросите - каждый подтвердит.
Он обвел посетителей умоляющим взглядом. Молчание было ему ответом. Казалось, даже столы попытались отодвинуться от него.
- Значит, не поэт?
- Нет.
- Не поэт…
- Но я могу попробовать.
- Уж попробуй. - Румпельштильцхен развязно похлопал его по животу. - Уважь ценителя. Попытка не пытка.
Декламатор подобрался. Откашлялся, одернул сюртучок. В голосе его проскользнули неуверенные нотки:
- В синем небе, -
начал он.
Пташка реет?
Эрик приопустил ресницы. Кивнул благосклонно,
В пташке - недовольство зреет, -
продолжал поэт.
Пташка, пой. Курлыкай! Тенькай!
Но… вполклюва. Помаленьку.
Понемногу он раздухарился:
Дать бы этой пташке крыльев
Да простору изобилье.
Ух, она б склевала мошку!
Но… вполклюва. Понемножку.
Что ж ты реешь, пташка, гордо?
Далека ты от народа.
Славь же бурю песней звонкой!
Но… вполклюва. Потихоньку.
В зале стало тихо. Человечек с крысиным лицом стоял, закрыв глаза. На кончике его носа повисла прозрачная капля.
- Что ж… - Румпельштильцхен пожевал губами, словно пробуя стихи на вкус - Мило, мило. С изюминкой. Эзоповым языком, так сказать… Сударь, вы - истинный бунтарь. Поздравляю!
Он два раза прикоснулся ладонью к ладони. «Бородаросса» взорвалась аплодисментами.
- Браво! Браво! - кричал человек с мрачным лицом, бывший глухой. - Бррррависсимо!
- Какая аллегория! Какая ирония, тончайшие намеки!
Поэт покачнулся. Он бы упал, если бы его не подхватили. Герой дня пошел по рукам. Доннельфамцы наперебой угощали его пивом и ветчиной.
- Всем пить за здоровье бунтаря! - кричал Эрик, перекрывая шум. - Господин герцог угощает. Эй, кто там под лестницей прячется? Подать сюда!
Бюргеры полезли под лестницу. После недолгой возни перед Эриком предстал растрепанный бродяга в берете и заляпанном красками камзоле - чернявый, с пронырливым лицом. Одного глаза у незнакомца не хватало. Лицо пересекал шрам.
- Кто таков?
- Тальберт Ойлен, сударь.
- Имя меня не интересует. Кто таков, я спрашиваю?
- Я скульптор. А еще барабанщик на пустом брюхе, резчик по окорокам, художник - соусом по кровяным колбаскам и дублонами по чужим кошелькам.
- То есть ты шут и проходимец.
- Да. И повсюду нахожу конкурентов. Шутам неплохо живется, как по-вашему, ваша светлость?
- Точно так, бродяга. А ты проницателен.
- Так вы - сам герцог Розенмуллен? - удивился Хоакин. - Вот новость!
- Да. Обожаю ходить в народ. Инкогнито. Где еще услышишь правду о себе?
- А бюргеры что? Не знают?
- Знают, как же. Проходимцы.
- И говорят правду?
- Попробовали бы они соврать!
Тальберт не сводил с Фуоко влюбленных глаз. Лиза покраснела:
- Что ты уставился на меня, нахал?
- Сударыня, одолжите футляр для моей флейты? Коль возьмете в свою труппу, я и трубачом могу быть.
- Что?
- Или барабанщиком. У меня такая колотушка! Станьте деревом, я стану белкой. Запутаюсь в ваших ветвях.
- Стань лучше рыбой, - фыркнула Фуоко, - и утопись. А то мой жених тебя под орех разделает.
- О да! Ореховое масло полезно. Олени им укрепляют рога.
Герцог хлопнул бродягу по плечу:
- Ты, я гляжу, парень не промах. И на язык остер. Пей и помалкивай. Со мной поедешь, мне как раз нужен ваятель.
Он обернулся к хмурому как туча Хоакину:
- Вашу шайку-лейку я тоже приглашаю. Посмотрим, на что сгодитесь. Заодно расскажете, что в Цирконе стряслось.
Во дворец - Базилискову Камению - отправились не сразу. Сперва Розенмуллен всласть поиздевался над бюргерами, заставляя их петь хором и плясать на столах. Кроме Хоакина и Лизы с герцогом отправились безымянный поэт и Тальберт. Всю дорогу Розенмуллен донимал скульптора философскими разговорами. Когда они вошли в дворцовый парк, спросил:
- А скажите мне, господин скульптор, одну вещь. Если бы люди стали зеркалами - как бы изменился мир?
- Никак. Остался бы прежним.
- Отчего же?
- Очень просто. Гляньте на Хоакина, ваша светлость. Он и сейчас зеркало. Дай ему тумака - отразит тумак, улыбнись - улыбнется в ответ. Эй, угрюмец! Что, неправду я говорю?
Истессо криво усмехнулся.
- А ты? - не унимался герцог.
- Я - зеркало кривое, - ответил шут, тыча в шрам, пересекающий пустую глазницу. - С меня спрос особенный.
- А поэт?
- Добавьте серебра побольше, ваша светлость, глядишь, отразит, что прикажут. Серебряная амальгама кула лучше медной.
- А я? - спросила Лиза. - Что обо мне скажешь?
- Вы, сударыня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Путешественники представились. Эрик доверительно наклонился к стрелку:
- Чтоб вы знали: на праздник сам же герцог денег и дал. В поддержку свободомыслия. Но эти - что они в свободе понимают-то?
Он шумно отхлебнул из кружки. Перед носом его невесть откуда взялось блюдо с мясными рулетами. Эрик схватил кусок двумя пальцами, обнюхал.
- Вы-то сами откуда будете? - спросил он, жуя.
- Путешественники мы. Странствуем для собственного развлечения.
- Странствуете? - Эрик вновь отхлебнул и вытер губы рукавом. - Не цыгане? Герцог любит, - он пощелкал пальцами, - комедиантов. Истинный покровитель искусств, новый Петроний Арбитр. Если пляшете, поете - могу похлопотать. Не пожалеете.
Он обвел зал повелительным взглядом:
- Всех касается. Слышали? Молчим?
Бюргеры притихли. Никто не рисковал поднять глаза от тарелки, чтобы не встретиться взглядом с Румпельштильцхеном.
- Вот, - горько усмехнулся он, - все их хваленое вольнодумство. - Он доверительно придвинулся к Хоакину: - А я не боюсь показаться рутинером. Среди моих предков был бургомистр. Помните легенду? Ланселот, перводракон… И бургомистр, само собой разумеется. Так вот, он - тот самый. И я этим родством горжусь. За то меня герцог и ценит.
- Правда? - Стрелок вытащил из-за пазухи письмо. - Очень кстати. Узнаете печать? А подпись?
- Шарлатан. - Управитель потянулся к письму. - Пишет герцогу Розенмуллену. Вы позволите прочесть?
- Я обещал его магичеству передать из рук в руки.
- А, ну хорошо. - Эрик убрал руки. - Посмотрим, как вы попадете к герцогу без моей помощи.
Он покачался на стуле, заложив руки за голову:
- Хозяин! Еще кружечку. Свобода, как говорится, равенство набраться.
Число пустых кружек на столе росло. Выражение Эрнкова лица становилось все более скучающим.
- Хоть бы подрались, - пробормотал он. - Шваль людишки… - Он огляделся, намечая жертву: - Вот ты. - ткнул пальцем. - Да, ты, с бантом. Тебе говорю!
Господинчик с крысиным лицом заозирался:
- Я?
- Ты, ты. Думаешь, бант нацепил, так и все? Бунтарь? Я вашу породу сучью знаю. Давно раскусил. Поди сюда.
Человек с бантом растерянно хихикнул и засеменил к управителю.
- Ты кто? Поэт? Поэт, не отпирайся, наслышан. Читай стихи. Революционные. Ну?
Бедняга побледнел.
- Я… я не умею, господин Румпельштильцхен!… Я - поэт, да. Но какой поэт? Лирический. Спросите - каждый подтвердит.
Он обвел посетителей умоляющим взглядом. Молчание было ему ответом. Казалось, даже столы попытались отодвинуться от него.
- Значит, не поэт?
- Нет.
- Не поэт…
- Но я могу попробовать.
- Уж попробуй. - Румпельштильцхен развязно похлопал его по животу. - Уважь ценителя. Попытка не пытка.
Декламатор подобрался. Откашлялся, одернул сюртучок. В голосе его проскользнули неуверенные нотки:
- В синем небе, -
начал он.
Пташка реет?
Эрик приопустил ресницы. Кивнул благосклонно,
В пташке - недовольство зреет, -
продолжал поэт.
Пташка, пой. Курлыкай! Тенькай!
Но… вполклюва. Помаленьку.
Понемногу он раздухарился:
Дать бы этой пташке крыльев
Да простору изобилье.
Ух, она б склевала мошку!
Но… вполклюва. Понемножку.
Что ж ты реешь, пташка, гордо?
Далека ты от народа.
Славь же бурю песней звонкой!
Но… вполклюва. Потихоньку.
В зале стало тихо. Человечек с крысиным лицом стоял, закрыв глаза. На кончике его носа повисла прозрачная капля.
- Что ж… - Румпельштильцхен пожевал губами, словно пробуя стихи на вкус - Мило, мило. С изюминкой. Эзоповым языком, так сказать… Сударь, вы - истинный бунтарь. Поздравляю!
Он два раза прикоснулся ладонью к ладони. «Бородаросса» взорвалась аплодисментами.
- Браво! Браво! - кричал человек с мрачным лицом, бывший глухой. - Бррррависсимо!
- Какая аллегория! Какая ирония, тончайшие намеки!
Поэт покачнулся. Он бы упал, если бы его не подхватили. Герой дня пошел по рукам. Доннельфамцы наперебой угощали его пивом и ветчиной.
- Всем пить за здоровье бунтаря! - кричал Эрик, перекрывая шум. - Господин герцог угощает. Эй, кто там под лестницей прячется? Подать сюда!
Бюргеры полезли под лестницу. После недолгой возни перед Эриком предстал растрепанный бродяга в берете и заляпанном красками камзоле - чернявый, с пронырливым лицом. Одного глаза у незнакомца не хватало. Лицо пересекал шрам.
- Кто таков?
- Тальберт Ойлен, сударь.
- Имя меня не интересует. Кто таков, я спрашиваю?
- Я скульптор. А еще барабанщик на пустом брюхе, резчик по окорокам, художник - соусом по кровяным колбаскам и дублонами по чужим кошелькам.
- То есть ты шут и проходимец.
- Да. И повсюду нахожу конкурентов. Шутам неплохо живется, как по-вашему, ваша светлость?
- Точно так, бродяга. А ты проницателен.
- Так вы - сам герцог Розенмуллен? - удивился Хоакин. - Вот новость!
- Да. Обожаю ходить в народ. Инкогнито. Где еще услышишь правду о себе?
- А бюргеры что? Не знают?
- Знают, как же. Проходимцы.
- И говорят правду?
- Попробовали бы они соврать!
Тальберт не сводил с Фуоко влюбленных глаз. Лиза покраснела:
- Что ты уставился на меня, нахал?
- Сударыня, одолжите футляр для моей флейты? Коль возьмете в свою труппу, я и трубачом могу быть.
- Что?
- Или барабанщиком. У меня такая колотушка! Станьте деревом, я стану белкой. Запутаюсь в ваших ветвях.
- Стань лучше рыбой, - фыркнула Фуоко, - и утопись. А то мой жених тебя под орех разделает.
- О да! Ореховое масло полезно. Олени им укрепляют рога.
Герцог хлопнул бродягу по плечу:
- Ты, я гляжу, парень не промах. И на язык остер. Пей и помалкивай. Со мной поедешь, мне как раз нужен ваятель.
Он обернулся к хмурому как туча Хоакину:
- Вашу шайку-лейку я тоже приглашаю. Посмотрим, на что сгодитесь. Заодно расскажете, что в Цирконе стряслось.
Во дворец - Базилискову Камению - отправились не сразу. Сперва Розенмуллен всласть поиздевался над бюргерами, заставляя их петь хором и плясать на столах. Кроме Хоакина и Лизы с герцогом отправились безымянный поэт и Тальберт. Всю дорогу Розенмуллен донимал скульптора философскими разговорами. Когда они вошли в дворцовый парк, спросил:
- А скажите мне, господин скульптор, одну вещь. Если бы люди стали зеркалами - как бы изменился мир?
- Никак. Остался бы прежним.
- Отчего же?
- Очень просто. Гляньте на Хоакина, ваша светлость. Он и сейчас зеркало. Дай ему тумака - отразит тумак, улыбнись - улыбнется в ответ. Эй, угрюмец! Что, неправду я говорю?
Истессо криво усмехнулся.
- А ты? - не унимался герцог.
- Я - зеркало кривое, - ответил шут, тыча в шрам, пересекающий пустую глазницу. - С меня спрос особенный.
- А поэт?
- Добавьте серебра побольше, ваша светлость, глядишь, отразит, что прикажут. Серебряная амальгама кула лучше медной.
- А я? - спросила Лиза. - Что обо мне скажешь?
- Вы, сударыня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84