Из рук толкача длинной светлой струей истекал нож.
- А-а-а-а! - закричал Николай Егорович, но поперхнулся. Голос отказал ему. Он напрягал голос, но из горла вырывалось лишь клекотание.
Толкач продолжал втискиваться. Ему мешало пальто. На его спине дымилась метель. «Выследил, - подумал Холин. - Вот, значит, как пришлось умереть». Толкач дергался, вылезая из окна все больше и больше.
Вдруг хлопнула дверь. В комнату вбежала Мальвина. Она была в длинной ночной рубашке, босая. Ее распущенные волосы казались светлой шалью.
- Уйди, не дам! - закричала она, закрывая собой Холина.
Николай Егорович понимал, что ему надо встать, взять какое-то оружие, вдвоем они смогли бы одолеть толкача, но не мог. Его тело словно прилипло от страха к кровати. Он уткнулся лицом в теплую спину Мальвины и закрыл глаза. Что-то упало с глухим стуком. Это спрыгнул в комнату толкач. Мальвина схватила Николая Егоровича за плечо и стала трясти его.
- Не спите! Нельзя спать! Проснитесь! Слышите! Проснитесь! Пора вставать!
3
- Проснитесь! Пора вставать!
Холин открыл глаза. Рядом стояла улыбающаяся Мальвина и теребила его за руку.
- Пора вставать.
Холин судорожно поднялся на локте и, ничего не понимая, оглядел купе. Нижняя полка была уже прибрана. Там сидел чистый, вымытый, выбритый толкач и пил чай с печеньем. Он приветливо поздоровался с вытаращившим на него глаза Холиным.
- Доброе утро Ну и спите вы. Скоро Симферополь.
- Симферополь?
Холин откинулся на подушку. Мальвина улыбнулась ему.
- Вам снилось что-то неприятное? Вы так стонали…
- Да?
- Так жалобно. Поэтому я и решила разбудить вас.
- Спасибо. В самый раз.
На главреже был бежевый костюм с брошкой из золотистого камня. Волосы уложены спиральной башней.
- Скоро Симферополь?
- Да. Через полчаса.
Холин привстал, отвернул полу пальто. Шарф висел на месте, целый и невредимый. Разумеется, он и должен висеть целым и невредимым. Это он просто так проверил.
Холин быстро встал, умылся, побрился и, выпросив у проводницы, которая уже сворачивала свой буфет, стакан чая, сел напротив толкача, читавшего какой-то технический журнал. Поезд шел по белым, кое-где с черными проталинами полям, с бетонными столбиками под виноград. По-утреннему слабое солнце затягивало поля желтоватой пленкой, и в этой желтоватости, такой необычной рано утром, и в ярких тенях от столбиков, и в голубизне неба чувствовался уже другой край, еще не весенний, но вот-вот готовый проснуться от сна, застывший в ожидании, готовый обернуться дымящейся после холодного утра землей, зелеными, пахнущими ливнями горами, знаменитыми крымскими фиалками…
Холин любил Крым, хотя был там всего один раз, совершенно случайно. На втором курсе у него был друг, большой чудак. Он прозвал сам себя «Рабом идеи». Если Рабу что приходило в голову, он и сам себе не давал покоя и другим отравлял жизнь. На втором курсе Рабу втемяшилась идея выжать из студенческих лет все, что можно. «Если что хочешь посмотреть, почувствовать, смотри и чувствуй, пока ты студент, - проповедовал Раб. - Потом будет поздно. Семья, дети, болезни, служебные неприятности. Так и умрешь, ничего не увидев, кроме областного центра». Раб жил с Холиным в одной комнате, так что условия для проповедей были идеальными. Раб ныл и проповедовал до тех пор, пока однажды Холин, слушая его, не подумал: «А вообще-то… в самом деле…» Они изготовили две лотереи: одну для путешествий по области, другую по стране. Накануне воскресенья кто-нибудь запускал руку в специальный ящик и вытаскивал бумажку, в которой, допустим, значилось: «Щелбаново». И в воскресенье они ехали к черту на кулички, в какое-то там Щелбаново. Другая лотерея разыгралась накануне зимних или летних каникул. На зимние им выпала Рига, а на летние Ялта. Больше никуда они съездить не успели, потому что тут навалился курсовой проект, потом диплом, а самое главное - появились девушки, которые требовали внимания, особенно в период каникул.
В дверях появилась главреж.
- Садитесь, - пригласил Холин, пододвигаясь к окну.
Но женщина поблагодарила улыбкой и осталась стоять в дверях. Очевидно, в Симферополе ее будут встречать, повезут куда-нибудь, соберется компания, ее будут целовать, обнимать, тормошить, и ей не хотелось выглядеть мятой. А может быть, у нее действительно здесь живет мать, и она поедет к матери. Николай Егорович вспомнил о сне и стал думать о нем. Собственно говоря, он и не забывал о нем все это время ни на минуту. До сих пор у него еще после этого ужасного сна не успокоилось сердце, не унялась дрожь в ногах. Такой сон приснился ему впервые. Правда, и раньше Холину снились странные сны, где происходило все, как наяву, где не было перескока через действие, полетов по воздуху, всяких фантастических обстоятельств, которые снились ему раньше. Эти новые сны были абсолютно реалистическими, в них действовали вполне реальные лица, действовали согласно своему характеру и наклонностям, ни на шаг не отклоняясь от действительности, часть действий, диалогов происходила в его квартире: во сне Холин много раз «ложился спать», «просыпался», и очень трудно было всегда определить, где сон, а где действительность. Новые сны страшно изнуряли Холина, он вставал с кровати не отдохнувшим, а еще более уставшим. Как мечтал Николай Егорович о своих детских снах, полных страха и ужасов, но страха и ужасов наивных, легких, даже приятных, которых так просто можно было узнать. «Это я же во сне», - думал Холин тогда и очертя голову бросался навстречу еще более ужасным приключениям.
Эти новые сны были неприятны еще тем, что они влияли на реальные отношения с теми людьми, с которыми Холин встречался во сне. Это было, конечно, глупо, странно, необъяснимо, но после такого сна, где все было как наяву, Николай Егорович не мог уже относиться к тому или другому человеку с прежним чувством. Причем новое чувство сохранялось много месяцев, если не навсегда. Если, например, человек предавал Холина во сне, то наяву Холин с трудом мог заставить себя подать ему руку, хоть это был чистейший идиотизм.
Николай Егорович пытался бороться с новыми снами, вернее, не со снами, тут ничего нельзя было поделать, а он хотел научиться распознавать, где сон, а где действительность. Самое главное, к чему он стремился, чтобы во время самого страшного, самого ужасного момента сказать: «Не бойся. Это же во сне» - и доказать самому себе это при помощи разных мелочей, отдельных неувязок, нелепостей, которые бы разоблачили сон.
Это, конечно, смешно, но, перед тем как лечь спать, Холин запоминал расположение предметов в комнате, свою одежду. Но это помогало мало. Коварный сон так реально воспроизводил обстановку, так психологически точно заставлял действовать людей, что Николаю Егоровичу редко удавалось уличить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62