Мы спрятались за кустами, лев был слева от меня, Фаретра – справа. Я спросил, как она оказалась здесь, и, хотя она вроде бы понимала мои вопросы, зато я не всегда понимал ее ответы. Эгесистрат потом поговорил с нею и сказал, что во время боя она упала на землю, а потом спряталась.
Она махнула рукой в сторону коней, вытянула щеки, изображая лицо Иппофоды, и показала мне четыре пальца.
– Значит, твоя царица хочет получить четырех белых коней? – спросил я, ведь Кибела сказала, что коней нужно отдать Иппофоде.
Фаретра утвердительно кивнула, показав пальцем на себя и на меня.
– Ты предлагаешь, чтобы мы с тобой украли этих четырех коней? – Я говорил очень медленно, и, когда я поднял четыре пальца, обозначая слово «четыре», Фаретра закивала.
Я отрицательно покачал головой, указал на коней и нарисовал в воздухе круг, показывая, что мне было ведено привести царице Иппофоде всех коней.
Фаретра, по всей видимости, не поняла меня; тогда я пересчитал коней – их было двадцать пять. Я пять раз показал ей по пять и снова нарисовал в воздухе круг.
Она внимательно посмотрела на меня, покачала головой и пожала плечами.
А я уже рассматривал пастухов. Их было пятеро, все высокородные. Их одежды и сбруя их лошадей сверкали от обилия золотых украшений. У них были мечи и копья, но шлемов они не носили; и лишь один из них был в кольчуге.
Надо было решить, нападать на них прямо сейчас или ждать третьего помощника, обещанного Кибелой. Я знаю, уверения даже самых добрых из богов далеко не всегда совпадают с действительностью; вполне могло оказаться, что третьим помощником должен быть… я сам. Я уже собирался предложить напасть на двоих фракийцев, занятых разговором, когда послышался топот лошади.
Это оказалась Элата, хотя в тот момент я не узнал и не вспомнил ее; она и была третьей. Элата примчалась верхом на отличном гнедом жеребце, и благородные пастухи не могли не заметить ее, однако во Фракии все умеют ездить верхом, и вид тоненькой девушки вряд ли обеспокоил сторожей. Но один все же направил своего коня к нам, видимо, желая выяснить, чего этой всаднице здесь нужно.
Конечно, разумнее было бы выждать и напасть на этого пастуха потом, когда он успокоится. Можно было также Фаретре сесть на гнедого вместо Элаты. Она куда больше подходила для этой роли. Но я поступил иначе. Элата соскользнула с седла, я вскочил на ее коня и ударил его в бока. Это был еще совсем молодой жеребец, но его явно растили как боевого коня, способного носить на себе тяжело вооруженного воина, так что он рванулся с места со скоростью стрелы, выпущенной из лука. И только тут я понял, что Элата его даже не взнуздала!
Это в общем-то особого значения не имело; гнедой жеребец прекрасно знал, что от него требуется. Львиный рык испугал бы любую другую лошадь, но не его; а может, он не испугался просто потому, что уже летел вперед мощным галопом. Мой первый дротик поразил фракийца прямо в грудь и вышиб его из седла. Лев промчался вперед, легко увернулся от копья второго фракийца и свалил его на землю.
Фаретра уже мчалась по полю к священным коням. Коленями и рукой я, вцепившись в гриву, направил жеребца следом за ней; остальные три пастуха были по ту сторону табуна. Как оказалось, с ними нам даже сражаться не пришлось. Они бросили свои копья и бежали, как последние трусы.
Увидев, что Фаретра уже сидит верхом на молочно-белой кобыле, я последовал ее примеру, оставив гнедого, который уже выдохся, и пересев на белого жеребца, самого крупного в священном стаде. На секунду мне показалось, что белый вот-вот сбросит меня со спины – я не знал, объезжены ли священные кони, а укротить взрослого огромного жеребца было бы непросто. Впрочем, конь, хоть и обладал огненным нравом, явно сам желал нести всадника и не думал брыкаться. Он полетел вперед, а остальной табун последовал за ним, как я и рассчитывал. Мы успели загнать всех коней в священную пещеру Кибелы задолго до того, как фракийцы явились туда, требуя вернуть табун.
Таким образом, мы оказались в том положении, которое я описал вначале.
Нас одиннадцать человек; точнее, двенадцать, если считать Полоса. Из них только семь боеспособных – Иппофода, Фаретра, еще две амазонки, Эгесистрат, чернокожий и я. Еще две амазонки тяжело ранены; Элата и Ио ухаживают за ними, и от них вряд ли можно ожидать помощи в бою. Элата драться не будет, а вот Ио вполне может полезть в самое пекло. У мальчика есть праща и небольшой запас камней для нее; он обещал научить Ио, как с нею обращаться.
Когда заявились фракийцы, Эгесистрат выяснил, что позорно бежавший от нас пастух сообщил остальным: священных коней, дескать, забрал Плейстор.
(Я еще пожалел, что льва Кибелы с нами нет – можно было бы снова провести этих фракийцев.) Эгесистрат сказал им, что мы поступили так потому, что желаем получить Эобаза живым и что он лично весьма недоволен намерением царя Котиса принести мидийца в жертву, дабы держать в благоговейном страхе свой народ, а вовсе не для вящей славы Плейстора. Я спросил Эгесистрата, поверили ли ему фракийцы. Он ответил, что, кажется, поверили.
* * *
Только сейчас, набирая дров для костра, Ио обнаружила связку стрел, спрятанную среди поленьев. К стрелам была привязана записка, которую она тут же прочитала вслух: "Да поможет Каменный столб «Гермес» тому, кто это сделает! Связка стоит две совы. Человек с «Европы» может их мне передать.
Привет ему от меня".
Иппофода говорит, что это не очень хорошие стрелы; но все же значительно лучше иметь такие, чем никаких. У всех амазонок теперь полные колчаны. Чернокожий говорит, что тоже умеет стрелять из лука. Он хочет взять лук одной из раненых амазонок, но она не отдает. Эгесистрат считает, что это Клетон спрятал стрелы в дровах (это наш друг из Кобриса).
По-моему, Кобрис – главный город этой страны.
Я сижу у самого входа в пещеру; мне хватает света, чтобы писать, но все же фракийские лучники здесь в меня попасть не могут. Пора бы поесть; Ио и чернокожий готовят мясо. Эгесистрат обратился с вопросами к богам: он опасается, что Котис уже принес Эобаза в жертву вопреки данной им клятве.
Только что ко мне подходила Ио, желавшая со мной поговорить. Для начала она сообщила, что уже почти целый год служит мне верой и правдой в качестве моей рабыни. Потом сказала, что знает, как быстро я все забываю, но заверила меня, что ее слова – чистая правда.
Я отвечал ей, что, несмотря на свою чрезвычайную забывчивость, которую и сам прекрасно чувствую и сознаю, я всегда помню, что она хорошая девочка и мой добрый друг и что у меня сразу теплеет на сердце, когда я ее вижу.
Хотя я никак не могу поверить, что она моя рабыня, ведь я так люблю ее, что давно бы освободил от рабства.
Тогда Ио спросила меня, как я отношусь к Элате;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94