После их разрыва у нее были смутные предположения о том, что он составлял небольшие досье на радикалов, отмечая тех, кто обладал влиянием, был экстремистом, имел деньги, кто был наиболее популярен среди студентов, кто имел связи в коммунистической партии, и тому подобное. И теперь было трудно смириться с мыслью, что он следил за настоящими преступниками и действительно обнаружил кое-кого из них среди их общих друзей.
– Я не могу этому поверить, – произнесла она потрясенно.
– Это была большая победа, если уж хочешь знать правду.
– Тебе, наверное, не следует все это говорить.
– Верно, не следует. Но, когда в прошлом я тебе врал, то всегда, мягко говоря, сожалел об этом.
Джейн, вновь ощутив неловкость, не знала, что сказать. Она переместила Шанталь к левой груди, затем, поймав взгляд Эллиса, спрятала правую грудь под блузкой. Разговор приобретал нежелательно личный оборот, но ее снедало любопытство побольше узнать. Теперь она понимала ход логических суждений, которые он выстраивал в свое оправдание, хотя и не соглашаясь с его доводами, но все еще не могла понять, что же им двигало. Если не узнать этого сейчас, подумала она, другого случая, наверное, не представится, и сказала:
– Не понимаю, что может заставить человека заниматься этим всю жизнь.
Он отвел взгляд.
– У меня это дело хорошо получается, и оно стоит риска, а платят просто по-королевски.
– И еще, наверное, тебя привлекли условия пенсионного обеспечения и нравится меню в служебной столовой. Это неважно, тебе не надо мне все это объяснять, если не хочешь.
Он бросил на нее испытующий взгляд, будто стараясь прочитать ее мысли.
– Нет, я действительно хочу говорить с тобой об этом, – сказал он. – Но ты уверена, что хочешь меня выслушать?
– Да. Пожалуйста.
– Речь идет о войне, – начал он, и вдруг Джейн поняла, что Эллис собирается сказать ей нечто такое, чего прежде никому не говорил. – Может, самое ужасное в жизни летчика во Вьетнаме было то, что очень трудно было различать вьетконговцев и обычных мирных жителей. Каждый раз, обеспечивая поддержку с воздуха наземным войскам, минируя тропу в джунглях, объявляя зону свободного огня, мы знали, что убьем куда больше женщин, детей и стариков, чем партизан. Обычно говорили, что эти люди укрывают врагов, но кто мог это точно знать? И кому было до этого дело? Мы убивали их. Тогда террористами были именно мы. И речь идет не о единичных случаях, хотя мне и приходилось наблюдать особенные проявления жестокости, я говорю об обычной, повседневной тактике. И, видишь ли, никакого оправдания этому не было, вот это самое главное. Мы совершали все эти ужасы во имя того, что впоследствии оказалось сплошной ложью, коррупцией и самообманом. Мы боролись не за правое дело.
На его лице застыло выражение боли, будто его мучила какая-то незаживающая внутренняя рана. В напряженном свете лампы его лицо выглядело синевато-бледным.
– Этому нет оправдания, понимаешь ли, нет прощения.
Джейн осторожно стала побуждать его рассказывать дальше.
– Так все-таки, почему же ты остался? – спросила она. – Почему ты остался добровольно на сверхсрочную?
– Потому что тогда я все это понимал не до конца, потому что я сражался за свою страну, и с войны просто так не уйдешь, потому что я был офицером и на хорошем счету, а если бы я уехал домой, на мое место могли назначить какого-нибудь идиота, который послал бы на смерть моих ребят. Разумеется, ни одна из этих причин не является достаточно веской, и наступил момент, когда я спросил себя: «Что же ты собираешься делать дальше?» Я хотел. Тогда я этого не сознавал до конца, но мне хотелось сделать нечто во искупление грехов. В шестидесятые годы мы назвали бы это паломничеством от вины.
– Да, но…
Он выглядел сейчас таким неуверенным в себе, уязвимым, что ей было трудно задавать прямые вопросы. Но ему надо было выговориться, а ей хотелось выслушать все, поэтому она продолжала:
– Но почему ты выбрал именно это?
– Ближе к концу срока службы я перешел в разведку, и они предложили мне продолжать ту же работу и на гражданке. Мне сказали, что я смогу работать как тайный агент, потому что знаю эту среду. Понимаешь, им были известны мои прошлые связи с радикальными кругами. Мне казалось, что выслеживая террористов, я смогу искупить кое-что из прошлого. Поэтому я и стал экспертом по борьбе с террористами. Это звучит упрощенно на словах, но, понимаешь, я был удачлив. ЦРУ меня не очень-то жалует, бывает, я отказываюсь от заданий, например, как было, когда они собирались убить президента Чили. Но ведь агенту не положено выбирать задания. Впрочем, благодаря мне кое-какие негодяи попали в тюрьму, и мне есть чем гордиться.
Шанталь заснула. Джейн, уложив ее в ящик, служивший колыбелью, сказала Эллису:
– Наверно, надо признаться тебе, что я… что я судила о тебе неверно.
Он улыбнулся:
– Ну и слава Богу.
На какое-то мгновение ее охватила тоска при мысли о прошлом – неужели это было всего полтора год назад? Тогда они с Эллисом были счастливы, и ничего этого еще не было – ни ЦРУ, ни Жан-Пьера, ни Афганистана.
– Но ведь этого нельзя стереть из памяти, правда? – спросила она. – Всего, что было – твоей лжи, моего озлобления.
– Нет.
Он, сидя на табуретке, испытующе посмотрел на нее, стоящую перед ним. Подняв руки, он, поколебавшись, положил обе ладони ей на бедра жестом, который мог означать и братское сочувствие, и нечто большее. Вдруг Шанталь забормотала: «Мамамамамаамм…» Джейн обернулась к ней, и Эллис опустил руки. Шанталь лежала, широко раскрыв глаза и суча ручками и ножками. Джейн взяла ее на руки, и она немедленно начала произносить какие-то звуки.
Джейн обернулась к Эллису. Он, сложив руки на груди, улыбаясь, наблюдал за ней. Внезапно она поняла, как ей не хочется, чтобы он уходил. Подчиняясь внезапному порыву, она сказала:
– Почему бы тебе не поужинать со мной? Правда, есть только хлеб и творог.
– Хорошо.
Она передала ему Шанталь.
– Я пойду предупрежу Фару.
Эллис взял ребенка, а она вышла во двор, где Фара подогревала воду для купания Шанталь. Джейн попробовала теплоту воды локтем – в самый раз.
– Пожалуйста, испеки хлеба для двоих, – сказала она на дари.
Фара удивленно раскрыла глаза, и Джейн поняла, что Фара шокирована тем, что одинокая женщина приглашает к себе на ужин мужчину. «Какого черта», подумала она. Подняв котелок с водой, она понесла его в дом.
Эллис сидел на большой подушке под масляной лампой, покачивая Шанталь на колене и выговаривая тихим голосом какой-то детский стишок. Его сильные, покрытые волосами руки держали крохотное розовое тельце, а ребенок смотрел на него снизу вверх, счастливо гулькая и суча толстыми ножками. Джейн остановилась в дверях, завороженная этим зрелищем, и невольно подумала – именно Эллис должен бы быть отцом Шанталь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
– Я не могу этому поверить, – произнесла она потрясенно.
– Это была большая победа, если уж хочешь знать правду.
– Тебе, наверное, не следует все это говорить.
– Верно, не следует. Но, когда в прошлом я тебе врал, то всегда, мягко говоря, сожалел об этом.
Джейн, вновь ощутив неловкость, не знала, что сказать. Она переместила Шанталь к левой груди, затем, поймав взгляд Эллиса, спрятала правую грудь под блузкой. Разговор приобретал нежелательно личный оборот, но ее снедало любопытство побольше узнать. Теперь она понимала ход логических суждений, которые он выстраивал в свое оправдание, хотя и не соглашаясь с его доводами, но все еще не могла понять, что же им двигало. Если не узнать этого сейчас, подумала она, другого случая, наверное, не представится, и сказала:
– Не понимаю, что может заставить человека заниматься этим всю жизнь.
Он отвел взгляд.
– У меня это дело хорошо получается, и оно стоит риска, а платят просто по-королевски.
– И еще, наверное, тебя привлекли условия пенсионного обеспечения и нравится меню в служебной столовой. Это неважно, тебе не надо мне все это объяснять, если не хочешь.
Он бросил на нее испытующий взгляд, будто стараясь прочитать ее мысли.
– Нет, я действительно хочу говорить с тобой об этом, – сказал он. – Но ты уверена, что хочешь меня выслушать?
– Да. Пожалуйста.
– Речь идет о войне, – начал он, и вдруг Джейн поняла, что Эллис собирается сказать ей нечто такое, чего прежде никому не говорил. – Может, самое ужасное в жизни летчика во Вьетнаме было то, что очень трудно было различать вьетконговцев и обычных мирных жителей. Каждый раз, обеспечивая поддержку с воздуха наземным войскам, минируя тропу в джунглях, объявляя зону свободного огня, мы знали, что убьем куда больше женщин, детей и стариков, чем партизан. Обычно говорили, что эти люди укрывают врагов, но кто мог это точно знать? И кому было до этого дело? Мы убивали их. Тогда террористами были именно мы. И речь идет не о единичных случаях, хотя мне и приходилось наблюдать особенные проявления жестокости, я говорю об обычной, повседневной тактике. И, видишь ли, никакого оправдания этому не было, вот это самое главное. Мы совершали все эти ужасы во имя того, что впоследствии оказалось сплошной ложью, коррупцией и самообманом. Мы боролись не за правое дело.
На его лице застыло выражение боли, будто его мучила какая-то незаживающая внутренняя рана. В напряженном свете лампы его лицо выглядело синевато-бледным.
– Этому нет оправдания, понимаешь ли, нет прощения.
Джейн осторожно стала побуждать его рассказывать дальше.
– Так все-таки, почему же ты остался? – спросила она. – Почему ты остался добровольно на сверхсрочную?
– Потому что тогда я все это понимал не до конца, потому что я сражался за свою страну, и с войны просто так не уйдешь, потому что я был офицером и на хорошем счету, а если бы я уехал домой, на мое место могли назначить какого-нибудь идиота, который послал бы на смерть моих ребят. Разумеется, ни одна из этих причин не является достаточно веской, и наступил момент, когда я спросил себя: «Что же ты собираешься делать дальше?» Я хотел. Тогда я этого не сознавал до конца, но мне хотелось сделать нечто во искупление грехов. В шестидесятые годы мы назвали бы это паломничеством от вины.
– Да, но…
Он выглядел сейчас таким неуверенным в себе, уязвимым, что ей было трудно задавать прямые вопросы. Но ему надо было выговориться, а ей хотелось выслушать все, поэтому она продолжала:
– Но почему ты выбрал именно это?
– Ближе к концу срока службы я перешел в разведку, и они предложили мне продолжать ту же работу и на гражданке. Мне сказали, что я смогу работать как тайный агент, потому что знаю эту среду. Понимаешь, им были известны мои прошлые связи с радикальными кругами. Мне казалось, что выслеживая террористов, я смогу искупить кое-что из прошлого. Поэтому я и стал экспертом по борьбе с террористами. Это звучит упрощенно на словах, но, понимаешь, я был удачлив. ЦРУ меня не очень-то жалует, бывает, я отказываюсь от заданий, например, как было, когда они собирались убить президента Чили. Но ведь агенту не положено выбирать задания. Впрочем, благодаря мне кое-какие негодяи попали в тюрьму, и мне есть чем гордиться.
Шанталь заснула. Джейн, уложив ее в ящик, служивший колыбелью, сказала Эллису:
– Наверно, надо признаться тебе, что я… что я судила о тебе неверно.
Он улыбнулся:
– Ну и слава Богу.
На какое-то мгновение ее охватила тоска при мысли о прошлом – неужели это было всего полтора год назад? Тогда они с Эллисом были счастливы, и ничего этого еще не было – ни ЦРУ, ни Жан-Пьера, ни Афганистана.
– Но ведь этого нельзя стереть из памяти, правда? – спросила она. – Всего, что было – твоей лжи, моего озлобления.
– Нет.
Он, сидя на табуретке, испытующе посмотрел на нее, стоящую перед ним. Подняв руки, он, поколебавшись, положил обе ладони ей на бедра жестом, который мог означать и братское сочувствие, и нечто большее. Вдруг Шанталь забормотала: «Мамамамамаамм…» Джейн обернулась к ней, и Эллис опустил руки. Шанталь лежала, широко раскрыв глаза и суча ручками и ножками. Джейн взяла ее на руки, и она немедленно начала произносить какие-то звуки.
Джейн обернулась к Эллису. Он, сложив руки на груди, улыбаясь, наблюдал за ней. Внезапно она поняла, как ей не хочется, чтобы он уходил. Подчиняясь внезапному порыву, она сказала:
– Почему бы тебе не поужинать со мной? Правда, есть только хлеб и творог.
– Хорошо.
Она передала ему Шанталь.
– Я пойду предупрежу Фару.
Эллис взял ребенка, а она вышла во двор, где Фара подогревала воду для купания Шанталь. Джейн попробовала теплоту воды локтем – в самый раз.
– Пожалуйста, испеки хлеба для двоих, – сказала она на дари.
Фара удивленно раскрыла глаза, и Джейн поняла, что Фара шокирована тем, что одинокая женщина приглашает к себе на ужин мужчину. «Какого черта», подумала она. Подняв котелок с водой, она понесла его в дом.
Эллис сидел на большой подушке под масляной лампой, покачивая Шанталь на колене и выговаривая тихим голосом какой-то детский стишок. Его сильные, покрытые волосами руки держали крохотное розовое тельце, а ребенок смотрел на него снизу вверх, счастливо гулькая и суча толстыми ножками. Джейн остановилась в дверях, завороженная этим зрелищем, и невольно подумала – именно Эллис должен бы быть отцом Шанталь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105