– спросила Нацуэ. Она оставила попытки выудить из меня какую-либо информацию.
– Подождем.
– Чего?
Требовалось время. Если Осита проведет у Акико еще несколько дней, ему легче будет перенести арест и суд, а Акико – ожидание.
Подспудно я считал их своими подопечными. Мне это не казалось странным, и в то же самое время ответственность за весь этот беспорядок всецело лежала на мне. Если бы я не привел Оситу в дом Акико, он, по всей вероятности, уже находился бы в больнице или сидел в камере предварительного заключения, а Акико по-прежнему доводила бы меня до белого каления своими разговорами и рассуждениями.
Я просмотрел альбом – подбор блеклых, растекшихся акварелей, которые и картинами-то назвать нельзя. Впрочем, в них с болезненной явственностью читался диалог двоих людей, изливавших на бумаге самое сокровенное.
Они нашли друг в друге идеальных собеседников – настоящее чудо.
– Поверить не могу.
– Не можешь поверить?
– Я превратился в самого настоящего сноба, который сидит на заднице и ждет. Чувствовал же, что рано или поздно эта ерунда случится.
– О чем ты? – спросила Нацуэ сиплым, уставшим голосом.
– Сам толком не знаю. Собеседница больше ничего не сказала.
Наверно, она лучше меня представляла, как дальше будут разворачиваться события. Я курил сигарету за сигаретой. Брат Оситы не стал преследовать нас до хижины.
Прошел час, второй. С небес снова закапал весенний снег. Я мог сколько угодно себя обманывать, что если за какой-то промежуток времени не произойдет ничего плохого, то все образуется. Меня не оставляло сильное ощущение близящейся развязки.
Зазвонил телефон. Нацуэ вздрогнула.
Это был Осита.
– По снегу что-то двигается.
– О чем ты говоришь?
– Кажется, это люди. Они приближаются к дому, перебежками, и маскируются. И их тут не один, и не два. Я насчитал уже пятерых.
Я закрыл глаза. Если подумать, полиции вовсе незачем держать под наблюдением мой дом. Всю грязную работу сделал брат Оситы. Полицейским достаточно было следить за ним и ждать своего часа. Более того, они располагали самым объективным видением ситуации.
Полицейские, видимо, заметили, как «ситроен» свернул к домику, пока я уводил брата Оситы.
– Вероятно, полиция.
– И мне так кажется.
Осита вдруг заговорил совершенно спокойным голосом, что было для него нехарактерно.
– И что собираешься предпринять?
– Не знаю. Акико первая заметила. Она закрыла все окна. Не думаю, что это поможет.
Я не мог понять, то ли Осита предельно собран, то ли попросту не осознает серьезности происходящего.
– Сбежать оттуда никак нельзя?
– Я не хочу бежать.
– Но послушай…
– Они придут и арестуют меня. Можно сидеть и дожидаться, либо…
Осита не договорил.
Я вспомнил тот миг, когда на меня надели наручники. Нет, подумал я, только не это. Размышляя, что наверняка должен быть выход из ситуации, я без всякого дискомфорта ощущал на запястьях холод металла.
Осита положил трубку.
– Полицейские обложили дом Акико.
– Ты уверен?
– Они с самого начала сохраняли целостность картины – не за одним мной следили. Профессионалы.
– И что теперь?
– Я ничем не могу помочь.
– Вот именно.
Нацуэ пристально на меня взглянула.
– Ты ведь пытался все это время что-нибудь предпринять?
– Не знаю, зачем мне это было нужно – я поддерживал с ними связь, беспокоился о них. Наверно, я чувствовал, что этим все и закончится. Знаешь, мне сейчас кажется, что чисто умозрительно я знал: то, что вынуждало нас рисовать, обрело человеческую форму, воплотилось в жизнь.
Нацуэ закурила.
– Все настолько запущено, теперь бесполезно об этом говорить.
– Осита уже смирился, что полиция ворвется в хижину и его арестует. И еще у него предчувствие, что порядок вещей может измениться.
Я закурил и встал у окна. Террасу постепенно заносило снегом.
Я не думал, что теперь можно предпринять. В ушах звучали слова Оситы, снова и снова: «Я пришел из твоего сердца». На его месте должен был быть я, но я струсил, пошел на попятную, удалился туда, где был недосягаем для Оситы и Акико, как бы они ни старались до меня дотянуться. Сидел и наблюдал за ними.
Я сотворил несколько работ. Они были не настолько хороши, чтобы успокаивать себя мыслью, что друзей я принес в жертву искусству. Эти двое оставили после себя лишь альбом с бледными растекшимися акварелями, намалеванными по-детски, но тем не менее стоящими – гораздо более стоящими, чем любая из моих картин.
Нацуэ рассматривала рисунки, перелистывая альбом, страница за страницей. В обшей сложности здесь было шесть работ. Осита с Акико переговаривались друг с другом посредством того, что не являлось словами.
– С точки зрения техники – дрянь.
– Тогда как назвать картины, в которых нет ничего, кроме техники?
– Верно улавливаешь. Это – шедевры. Тут без вопросов, истинное искусство. Этим все сказано.
– Старею.
– Сколько тебе, тридцать девять?
– Сорок исполнилось. Возраст тут ни при чем: просто чувствую, что я слишком долго рисовал. У них есть то, чего я уже напрочь лишен. Если на то пошло, то я – исчерпавший себя художник, который пытался их «ограбить».
– Ты это подразумеваешь под старостью?
– Пожалуй.
Я потянулся к телефону. Линия была занята. Либо кто-то из них разговаривает по телефону, либо трубка плохо лежит.
– И что теперь?
– Подожду. Больше я не в силах ничего предпринять.
– Они друг друга любят. И ненавидят. Они чувствуют друг к другу то же самое, что и к себе.
К дому приблизилась машина, похожая на патрульную. Из нее вышли двое полицейских и направились к дому.
– Койти Осита взял заложницу и забаррикадировался в доме. Заложница – Акико Цукада девятнадцати лет. Она снимает дом у знакомых. Скорее всего вы о ней не слышали.
Я смолчал. Пока намерения полицейских были мне не ясны.
– Мы поддерживаем телефонную связь с домом. Трубку взяла Акико Цукада. Она сказала, что, если мы не отведем своих людей, Койти Осита с ней расправится.
– И что?
– Нам бы хотелось, чтобы вы поговорили с Оситой.
– Там его брат.
– Он уже пытался – ничего не вышло.
Без сомнения, брат был на взводе – до такой степени, что ему самому впору было оказывать психиатрическую помощь. По крайней мере это угадывалось в лицах полицейских.
– Откровенно говоря, мы в растерянности. Есть в этом деле один нюанс, который не вписывается в стандартную ситуацию взятия заложников. Складывается ощущение, что Акико Цукада защищает Оситу, человека, скрывающегося от закона. Впрочем, она настаивает на том, что ее взяли в заложницы.
– А что, полицейские не могут принять меры, которые сами собой напрашиваются?
– И какие же это меры?
– Прекратить осаду. Если вы отзовете силы и выждете три дня, я надеюсь, мне удастся уговорить Оситу добровольно сдаться властям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Подождем.
– Чего?
Требовалось время. Если Осита проведет у Акико еще несколько дней, ему легче будет перенести арест и суд, а Акико – ожидание.
Подспудно я считал их своими подопечными. Мне это не казалось странным, и в то же самое время ответственность за весь этот беспорядок всецело лежала на мне. Если бы я не привел Оситу в дом Акико, он, по всей вероятности, уже находился бы в больнице или сидел в камере предварительного заключения, а Акико по-прежнему доводила бы меня до белого каления своими разговорами и рассуждениями.
Я просмотрел альбом – подбор блеклых, растекшихся акварелей, которые и картинами-то назвать нельзя. Впрочем, в них с болезненной явственностью читался диалог двоих людей, изливавших на бумаге самое сокровенное.
Они нашли друг в друге идеальных собеседников – настоящее чудо.
– Поверить не могу.
– Не можешь поверить?
– Я превратился в самого настоящего сноба, который сидит на заднице и ждет. Чувствовал же, что рано или поздно эта ерунда случится.
– О чем ты? – спросила Нацуэ сиплым, уставшим голосом.
– Сам толком не знаю. Собеседница больше ничего не сказала.
Наверно, она лучше меня представляла, как дальше будут разворачиваться события. Я курил сигарету за сигаретой. Брат Оситы не стал преследовать нас до хижины.
Прошел час, второй. С небес снова закапал весенний снег. Я мог сколько угодно себя обманывать, что если за какой-то промежуток времени не произойдет ничего плохого, то все образуется. Меня не оставляло сильное ощущение близящейся развязки.
Зазвонил телефон. Нацуэ вздрогнула.
Это был Осита.
– По снегу что-то двигается.
– О чем ты говоришь?
– Кажется, это люди. Они приближаются к дому, перебежками, и маскируются. И их тут не один, и не два. Я насчитал уже пятерых.
Я закрыл глаза. Если подумать, полиции вовсе незачем держать под наблюдением мой дом. Всю грязную работу сделал брат Оситы. Полицейским достаточно было следить за ним и ждать своего часа. Более того, они располагали самым объективным видением ситуации.
Полицейские, видимо, заметили, как «ситроен» свернул к домику, пока я уводил брата Оситы.
– Вероятно, полиция.
– И мне так кажется.
Осита вдруг заговорил совершенно спокойным голосом, что было для него нехарактерно.
– И что собираешься предпринять?
– Не знаю. Акико первая заметила. Она закрыла все окна. Не думаю, что это поможет.
Я не мог понять, то ли Осита предельно собран, то ли попросту не осознает серьезности происходящего.
– Сбежать оттуда никак нельзя?
– Я не хочу бежать.
– Но послушай…
– Они придут и арестуют меня. Можно сидеть и дожидаться, либо…
Осита не договорил.
Я вспомнил тот миг, когда на меня надели наручники. Нет, подумал я, только не это. Размышляя, что наверняка должен быть выход из ситуации, я без всякого дискомфорта ощущал на запястьях холод металла.
Осита положил трубку.
– Полицейские обложили дом Акико.
– Ты уверен?
– Они с самого начала сохраняли целостность картины – не за одним мной следили. Профессионалы.
– И что теперь?
– Я ничем не могу помочь.
– Вот именно.
Нацуэ пристально на меня взглянула.
– Ты ведь пытался все это время что-нибудь предпринять?
– Не знаю, зачем мне это было нужно – я поддерживал с ними связь, беспокоился о них. Наверно, я чувствовал, что этим все и закончится. Знаешь, мне сейчас кажется, что чисто умозрительно я знал: то, что вынуждало нас рисовать, обрело человеческую форму, воплотилось в жизнь.
Нацуэ закурила.
– Все настолько запущено, теперь бесполезно об этом говорить.
– Осита уже смирился, что полиция ворвется в хижину и его арестует. И еще у него предчувствие, что порядок вещей может измениться.
Я закурил и встал у окна. Террасу постепенно заносило снегом.
Я не думал, что теперь можно предпринять. В ушах звучали слова Оситы, снова и снова: «Я пришел из твоего сердца». На его месте должен был быть я, но я струсил, пошел на попятную, удалился туда, где был недосягаем для Оситы и Акико, как бы они ни старались до меня дотянуться. Сидел и наблюдал за ними.
Я сотворил несколько работ. Они были не настолько хороши, чтобы успокаивать себя мыслью, что друзей я принес в жертву искусству. Эти двое оставили после себя лишь альбом с бледными растекшимися акварелями, намалеванными по-детски, но тем не менее стоящими – гораздо более стоящими, чем любая из моих картин.
Нацуэ рассматривала рисунки, перелистывая альбом, страница за страницей. В обшей сложности здесь было шесть работ. Осита с Акико переговаривались друг с другом посредством того, что не являлось словами.
– С точки зрения техники – дрянь.
– Тогда как назвать картины, в которых нет ничего, кроме техники?
– Верно улавливаешь. Это – шедевры. Тут без вопросов, истинное искусство. Этим все сказано.
– Старею.
– Сколько тебе, тридцать девять?
– Сорок исполнилось. Возраст тут ни при чем: просто чувствую, что я слишком долго рисовал. У них есть то, чего я уже напрочь лишен. Если на то пошло, то я – исчерпавший себя художник, который пытался их «ограбить».
– Ты это подразумеваешь под старостью?
– Пожалуй.
Я потянулся к телефону. Линия была занята. Либо кто-то из них разговаривает по телефону, либо трубка плохо лежит.
– И что теперь?
– Подожду. Больше я не в силах ничего предпринять.
– Они друг друга любят. И ненавидят. Они чувствуют друг к другу то же самое, что и к себе.
К дому приблизилась машина, похожая на патрульную. Из нее вышли двое полицейских и направились к дому.
– Койти Осита взял заложницу и забаррикадировался в доме. Заложница – Акико Цукада девятнадцати лет. Она снимает дом у знакомых. Скорее всего вы о ней не слышали.
Я смолчал. Пока намерения полицейских были мне не ясны.
– Мы поддерживаем телефонную связь с домом. Трубку взяла Акико Цукада. Она сказала, что, если мы не отведем своих людей, Койти Осита с ней расправится.
– И что?
– Нам бы хотелось, чтобы вы поговорили с Оситой.
– Там его брат.
– Он уже пытался – ничего не вышло.
Без сомнения, брат был на взводе – до такой степени, что ему самому впору было оказывать психиатрическую помощь. По крайней мере это угадывалось в лицах полицейских.
– Откровенно говоря, мы в растерянности. Есть в этом деле один нюанс, который не вписывается в стандартную ситуацию взятия заложников. Складывается ощущение, что Акико Цукада защищает Оситу, человека, скрывающегося от закона. Впрочем, она настаивает на том, что ее взяли в заложницы.
– А что, полицейские не могут принять меры, которые сами собой напрашиваются?
– И какие же это меры?
– Прекратить осаду. Если вы отзовете силы и выждете три дня, я надеюсь, мне удастся уговорить Оситу добровольно сдаться властям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51