Три дня спустя, после того как забрали полотно, объявилась Нацуэ. Она поднялась в мастерскую, испустила некое подобие вопля и сбежала вниз. На подрамник был натянут девственно чистый холст.
– Мог хотя бы обмолвиться.
– О чем?
– О том, что закончил картину.
– Картина не готова. Я ее бросил как есть. Если бы она осталась здесь стоять, я бы позвал мусорщика и попросил ее выбросить.
Уже в четвертый раз Нацуэ приехала, чтобы со мной переспать. Первые три раза я ничего не чувствовал.
– Отлично. Я и так уже махнула на нее рукой.
Нацуэ состроила гримаску.
Я строгал ножом кусочек сухой древесины. Я уже изготовил несколько тонких лучинок, сантиметров по тридцать длиной, и подумывал использовать их вместо мастихина. Наконец-то нашлось применение моему ножику.
Когда я пользовался мастихином, во главе всего остального стояла техника. Было слишком тонко, слишком зыбко. А выточенная из древесины палочка давала более чистую, ровную линию. Я об этом и не догадывался, пока не попробовал.
– Когда начнешь следующую картину?
– Пока не собирался рисовать.
– Но я же видела, холст уже натянут.
– Сначала мне надо кое-что попробовать.
Нацуэ прикусила язычок. Наверно, она общалась со мной, как с домашней зверушкой, которая ни за что не слушается. Мне же с ней разговаривать нравилось. Она постоянно наводила меня на мысль, что я что-то упускаю.
Впрочем, решать что-нибудь по поводу этих «упущений» мне не хотелось.
– Тебе не надоело обедать на вилле? Не надоела здешняя стряпня?
Нацуэ сменила тему.
– С чего бы?
– Меню однообразное.
– В тюрьме тоже меню не обновляли.
Гостья снова примолкла. Я выточил более дюжины стеков. Они были не такими гибкими, как мастихин, и от вытачивания только истончались.
– Чего тебе хочется?
– Поймать цвет иллюзий.
– В каком смысле?
– Иллюзии бесцветны. Кажется, что у них есть цвет, но определить его невозможно. Ну, я так их воспринимаю. Я хочу уловить этот цвет.
– С тобой сплошные проблемы.
– Просто тебе нравится их себе создавать.
– Давай поговорим начистоту. Я хочу продавать картины и получать за них деньги. Тебя это, похоже, не беспокоит? У тебя одна забота – рисовать. Я правильно понимаю?
– Ну, можно так выразиться.
– Мне надо только одно: продавать картины. Почему бы не совместить оба дела и прийти к взаимопониманию?
– Ты, я вижу, считаешь меня полным идиотом. Послушай меня. Я буду рисовать картины, даже если ты не продашь ни одной. Но если я не подхожу к холсту, ты не продаешь. И даже если я рисую, это еще не значит, что ты будешь это продавать.
– Все верно, совершенно правильно. Теперь я тебя спрошу: как нам поступить?
– Стань моей рабыней.
– Если я соглашусь, ты будешь рисовать?
– Надежды и ожидания – все это тщетно для раба. Вот что такое быть рабыней.
Нацуэ смолчала.
– Пытаюсь нащупать твои слабые места. Должны же они у тебя быть.
– Да, нелегко будет манипулировать мужчиной, который убил человека и за это отсидел.
– Непробиваемая логика. Неувязочка вышла. При такой способности выстраивать логические цепи, да совершить такой нелогичный поступок, как убийство…
– Иногда цепи замыкает.
Нацуэ рассмеялась. Я все строгал деревяшку. У меня набралась уже приличная куча стружек. Кинуть в очаг – здорово полыхнет.
– Я пошла.
– А в постель? Разве ты не за этим явилась?
– Остынь, просто решила подразнить.
– Не понимаю, что для тебя значит «дразнить».
– Не понимаешь, да? Я не ухожу. Просто у меня в городе кое-какие дела. Вернее сказать, я нашла себе занятие. Работы завал, из Токио не вырваться.
– Что ж, уверен, ты там времени не теряешь, в Токио. Куй железо, пока горячо.
– Да уж некогда отдыхать.
– Работа есть работа.
Я закончил выстругивать очередной стек. Собрал в кучу стружки, бросил их в очаг и поджег. Огонь мгновенно разгорелся.
Хотя Нацуэ сказала, что собирается уходить, никаких попыток к тому она не предпринимала. И даже напротив. Достала из холодильника банку пива и принялась пить. Я выбросил в очаг все стружки, подложил два поленца. Пламя быстро охватило сухую древесину.
– Я когда маленькая была, пыталась получить все, что мне хотелось. А потом ломала игрушку, чтобы она никому не досталась. Когда не могла сломать, молила Бога, чтобы она сломалась, пусть хоть самую чуточку.
– Ты меня пугаешь.
– Но я выросла и поняла: много в жизни такого, чего я никогда не получу, и еще больше того, что не смогу сломать. Так вот сейчас я снова будто стала девочкой.
– Тогда забери свои мольбы. Меня ты не получишь и не сломаешь.
– Странно, да? У нас ведь проблема не с деньгами. Просто мне хочется найти с тобой какую-то связь. Ты пишешь, я продаю. Наверно, это единственное, за что я могу зацепиться.
– Сказать можно что угодно, ведь правда? Слова, слова… Только если начинаешь повторять ложь, сама, гляди, в нее поверишь.
– А живопись?
– Тут все по-другому. Ты никого не пытаешься убедить.
Нацуэ сложила ноги на диване. На улице начало смеркаться, в комнате стало темно. Огонь отбрасывал блики налицо Нацуэ.
– Расскажи, каково это, убить человека.
– Не могу.
– Это приятно?
– Нет. Это просто выражение твоих сиюминутных чувств.
– Ты выпил, ввязался в драку и нанес человеку смертельные увечья. У него был нож, поэтому на суде встал вопрос о том, что ты превысил пределы необходимой самообороны. Ты сказал, что намеревался совершить убийство. Адвокат пытался тебя остановить, но ты не обращал на него внимания.
– Я действительно хотел убить.
– С самого начала?
– С того момента, как отобрал у него нож.
– Иными словами, это был импульс, а не намерение, которое ты долго вынашивал в голове.
На лице Нацуэ плясали багровые отсветы пламени – говорила ли она, молчала ли. Сжимая в руке бокал, она смотрела на огонь.
Я тоже что-то видел. Убийство. Пожирание чужой жизни. Я определенно что-то понял. Жизнь. Если выражать в словах, это именно жизнь. Тогда мне казалось, что я хочу нарисовать это нечто. Я точно помню, что меня посетила такая мысль.
После первых двух-трех дней в тюрьме меня снова начало преследовать ощущение, что по ладоням сочится чужая кровь. Стоял конец мая, воздух был теплый и влажный. Я все тер ладони, но ощущение не проходило.
– Пойдем в постель.
– Передумал. Типично по-женски.
– Я хотел тебя подразнить, но уже заволновался, что ты про меня забыла.
Нацуэ, не шелохнувшись, продолжала пить пиво.
4
Мне позвонил Номура.
Он сказал, что картина, которую я передал галерее, вызвала в Токио сенсацию.
– Что тебе надо, Номура. Я ведь тебе как убийца интересен, а на картины тебе чихать.
– В последнее время много о тебе думал, ну и решил в галерею сходить. Там твое полотно выставили, сотого формата. Народ валом валит посмотреть. Я там недолго был, но и то поразился, сколько желающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51