дей­ствите­ль­ное же ее содержание ле­жит совсем в другой, если уго­д­но, чу­­ж­дой все­му перечисленному, сфере. Зададимся вопросом: что отличает нас, скажем, от пещерного человека? Ведь не эти же материи, а совсем другое: лю­бовь и милосердие, сострадание и жертвенность, верность и благородство… – многое ли из этого понятийного ряда было присуще неандертальцу или даже кроманьонцу, появившемуся где-то около сорока тысяч лет тому назад? Правда, есть и другой ряд: кова­р­ст­во и низость, завистливость и алчность, жесто­кость и вероломство… – ни­­­что из этих качеств нашей сегодняшней природы, если быть справедливыми по отношению к самим себе, тоже не бы­­ло зна­ко­мо че­ло­ве­ку где-то там, в древнекаменном веке. Меж тем именно эти, пусть и противостоящие друг другу, свойства сегодня об­­ра­зуют со­бой состав, вероятно, са­­­мых су­ще­ст­венных оп­ре­делений того, что мы называем нашей совокупной натурой или, вернее, ду­­шой.
Но если ничего из этих определений не было присуще далекому пращуру, зна­чит, именно наша душа в том ее виде, в каком она существует сейчас, на про­тя­­же­­нии всех ис­­текших ты­ся­че­­ле­­тий и была подлинным и еди­­н­ст­­вен­­ным средоточием всех наших забот, единственным предметом не прерываемой ни на мгно­ве­ние творческой дея­те­ль­­но­сти всего нашего рода. Завоевания же науки, памятники искусства, чудеса техники, регулирующие условия нашего совместного существования общественные институции – все это только вехи, которые разметили пройденный человечеством путь, а вовсе не самоцель его бытия.
Словом, тайна всемирной истории не сводится к хро­ни­ке войн или классовых битв, к строительству го­­родов или освоению новых ко­н­ти­не­н­тов – она в становлении и развитии нашей души, и только этот ве­чный процесс восхождения к какому-то идеалу и образует собой ее под­лин­ный смысл.
Заметим: все свойственные человеку качества вовсе не даются с рождением, они воспитываются в нем в сущности всю его жизнь. Между тем воспитывать – это всегда передавать что-то в общении друг с другом, только общение способно культивировать в нас все то, что, собственно, и делает человека человеком. Но вот с удивлением мы обнаруживаем, что кроме людского существует еще и другое общение. Реальностью нашей цивилизации оказывается тот непреложный факт, что воспитание направляется не только родителями, учителями и наставниками, – в стороне от него каким-то непостижным для нас образом не остаются и наши маленькие пушистые питомцы. Они тоже незаметно для нас вмешиваются в этот сложный процесс, и их не всегда зримое вмешательство сообщает формированию наших характеров какой-то дополнительный импульс. Как это происходит – до сих пор никому неизвестно, но зато хорошо знаком общий вектор такого вмешательства: еще ни одна кошка не была уличена в том, что она способствует появлению в нас худших черт нашей натуры; и если в том, кто становится объектом ее приручения, формируются именно те качества, которые составляют предмет ее усилий, значит, этому существу все-таки удается что-то донести до нас. Значит, какой-то канал связи между нами все-таки есть.
Конечно же, утверждать, что кошка вмешивается непосредственно в формирование человеческой личности, было бы неправильно. Это ей не дано, но зато в ее власти нечто другое, чаще куда более эффективное, нежели прямая дидактика и наставительность, какой часто грешат те, кто призван помочь нам сориентироваться в запутанном лабиринте условностей нашего социума. Речь идет о способности каким-то таинственным образом воздействовать на лучшие чувства открытого добру человека. А вот уже они, пробуждаясь к жизни, способны порождать в нас и нравственные ценности.
Есть одна поразительная особенность восприятия: даже вселенское чудо, ежедневно развертывающееся прямо на наших глазах, со временем перестает удивлять пресыщенное им сознание. Вот так и здесь: таинство преобразования поддающихся регистрации физическим прибором импульсов, которые исходят от внешнего окружения, в некие символические ко многому обязывающие нас начала воспринимается нами как скучная обыденность, как нечто само собою разумеющееся. Свыкшийся с ним рассудок не видит здесь решительно ничего невозможного и удивительного.
Впрочем, удивительно не столько само это преобразование, сколько сомнение в нем. А между тем именно на этом таинстве тысячелетиями и стоит все наше искусство. Начиная с первой наскальной живописи пещер Ласко или Фон-де-Гома, каменных палеолитических «мадонн» и – далее – первых бродячих песнопевцев, складывавших величественный эпос наших народов, оно воздействует именно на чувства. Магия этого влияния формирует во всех нас единую форму их пробуждения в едином же порыве к какому-то общему идеалу, общему представлению о добре и свете.
Но неужели и обыкновенная кошка может породить в нас тяготение к чему-то прекрасному и возвышенному?
А почему нет? Пусть механизм преобразования тех посылов, которые исходят от этого маленького члена наших семей, в устойчивые свойства наших характеров полностью сокрыт, это не дает оснований говорить о том, что его вообще не существует, и уж тем более не позволяет утверждать, что нет и не может быть даже самих посылов. Ведь косвенным образом проследить если и не работу таких механизмов, то во всяком случае результат их скрытого действия вполне возможно.
Но раз уж здесь было произнесено слово «искусство», необходимо остановить свой взгляд на нем.
Вглядимся, к примеру, в картины Рубенса. Пышность величественных форм героев многих его полотен не отвечает ни современным представлениям о красоте человеческого тела, ни рожденным античностью классическим образцам, и это встречало и продолжает встречать известную критику. Иногда мне кажется, что и моей питомице не пришлось бы по нраву это радостное нагромождение телесных масс, что переполняет пространство его холстов, – и здесь я вполне готов понять и поддержать ее. Ведь, если честно, и мой эстетический идеал отчасти страдает при виде всего монументального роскошества обнаженных форм; мне по нраву что-то более субтильное и трогательное. Но попробуем (хотя бы мысленно) «подправить» великого мастера и несколько сбавить пафос торжествующих излишеств человеческой плоти. Да, в этом случае мы бы увидели возвращение ее количеств и концентраций в пределы тех классических норм и пропорций, которые восходят к бессмертным греческим канонам, но за привычным стандартом навсегда исчезло бы ощущение некоего праздника человеческого тела, атмосферы, свойственной, как кажется, только его бессмертным полотнам.
Нет-нет, здесь не подвергается решительно никакому сомнению категорическая недопустимость подобных вмешательств в суверенные права творца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75