– Мне все равно. Я хотела было выйти и пойти вслед за ним. Но мы этого не сделали. Через двадцать минут мы услышали, как он, находясь уже внизу, упал. Бойд выглянул. Дреймен лежал, скорчившись, лицо в крови, на висках набухли синие вены. Ужас! Конечно, мы сразу послали за врачом. Врач сказал только, что Дреймен бредит и вспоминает какой-то камин и фейерверки.
Эрнестина Дюмон молчала. Миллз сделал шаг вперед. – Разрешите? – начал он, наклонив голову. – Думаю, я могу кое-чем дополнить, если, конечно, прорицательница не возражает.
Лицо женщины было в тени, но Ремпол удивился, заметив, что ее глаза, когда она заговорила, гневно блеснули.
– Вам нравится прикидываться дураком? Хорошо. Я прорицательница настолько, чтобы знать, что вы не любите Дреймена и маленькая Розетта не любит его тоже, Господи! Что вы о нем знаете, о его симпатиях или… Дреймен – хороший человек, пусть даже немного сумасшедший. Он может ошибаться, может наесться лекарств, но в душе он хороший человек. Если он умрет, я буду молиться за его душу.
– Можно мне… э-э… продолжать? – спокойно спросил Миллз.
– Э-э… продолжать, – передразнила ого женщина и замолчала.
– Итак, мы с прорицательницей были в моей рабочей комнате на верхнем этаже – напротив кабинета, вы знаете. Дверь была открыта. Я просматривал какие-то бумаги. Потом наверх поднялся мистер Дреймен и вошел в кабинет.
– Вы знаете, что он там делал? – спросил Хедли.
– К сожалению, нет. Он закрыл за собой дверь. Я даже не представляю, что он мог там делать, ведь слышно ничего не было. Спустя какое-то время он вышел. Могу лишь сказать, что вышел он как-то неуверенно, тяжело дыша.
– Как вас понять?
– Мне жаль, сэр, но точнее я сказать не могу. Могу только добавить, что у меня возникло впечатление, будто он перенес какое-то большое физическое напряжение. Вне сомнения, оно его обессилило и приблизило апоплексический удар. Здесь разрешите поправить прорицательницу: этот удар не имеет никакого отношения к его сердцу. Э-э… могу добавить и то, о чем никто не вспомнил. Когда его поднимали после удара, я заметил, что его руки и рукава были в саже.
– Снова камин, – тихо буркнул Петтис, а Хедли повернулся к доктору Феллу.
И тут Ремпол увидел, что доктора Фелла в комнате нет. С его фигурой исчезнуть незаметно трудно, но он исчез. Ремпол подумал, что знает, – куда.
– Идите за ним, – приказал ему Хедли. – И смотрите, чтобы он не производил этих своих дьявольских экспериментов. Итак, мистер Миллз…
Выходя в темный вестибюль, Ремпол слышал, что Хедли продолжает задавать вопросы. В доме было очень тихо, и, когда внизу прозвучал телефонный звонок, Ремпол, поднимаясь по лестнице, даже вздрогнул. Проходя мимо приоткрытой двери в комнату Дреймена, он услышал хриплое дыхание, тихие звуки шагов и увидел на стуле саквояж и шляпу врача. На верхнем этаже свет не горел, и было так тихо, что Ремпол ясно услышал голос Энни, которая отвечала по телефону внизу. Несмотря на редкий пушистый снег, окно в кабинете доктора Гримо пропускало слабый красноватый свет заходящего солнца. Его лучи играли на пестром гербе, на скрещенных рапирах над камином, падали на белые мраморные статуэтки на полках. Казалось, полуученый-полуварвар Шарль Гримо где-то тут, в комнате, и смеется над всеми. Со стены, где должна была висеть картина, на Ремпола язвительно смотрело пустое место. Перед окном неподвижно стоял – в своем черном пальто, опершись на трость, – доктор Фелл, он наблюдал заход солнца. Когда скрипнула дверь, он не обернулся. Голос Ремпола, казалось, откликался эхом.
– Вы…
– Что – я? – обернулся доктор Фелл, выдыхая сигарный дым. – Что – я?
– Вы что-то нашли?
– Думаю, я знаю правду. Да-да, думаю, я знаю правду, – задумчиво произнес он. – Видите, дружище, я стоял и думал, что это – давняя проблема, и с каждым прожитым годом она становится все тяжелее, небо прекраснее, старое кресло удобнее, а человеческое сердце, наверно… – Он потер ладонью лоб. – Что такое справедливость? Я спрашивал себя об этом почти каждый раз, когда заканчивал расследовать еще одно дело. Я вижу нахальство, тревогу, злые намерения… Хорошо! Пойдем вниз!
– А как же камин? – спросил Ремпол. Он подошел к камину, внимательно его оглядел, но ничего особенного не заметил. На полу было рассыпано немного сажи, и на нем виднелась кривая царапина. – Что в нем необычного? В конце концов нет ли тут секретного хода?
– Нет, нет! Ничего такого в нем нет. И никто по трубе не поднимался, – добавил доктор Фелл, когда Ремпол засунул туда руку. – Боюсь, вы теряете время. Искать там нечего.
– Но если этот брат Анри…
– Значит, брат Анри, – прозвучал голос от двери.
Голос был так не похож на голос Хедли, что они узнали его не сразу. Хедли стоял у двери, держа в руке сложенный лист бумаги. Лицо его было в тени, а голос звучал так монотонно и печально, что Ремполу стало не по себе. Медленно прикрыв за собой дверь, Хедли стоял в полутемной комнате и продолжал:
– Я понимаю, мы ошиблись. Нас загипнотизировала теория. Теперь мы должны начинать все сначала. Фелл, когда вы сказали сегодня утром, что дело поставлено с ног на голову, я не верил, что вы знаете, насколько это верно. Наша версия не только поставила все с ног на голову – ее не существует больше вообще. Из-под наших ног выбита почва. Проклятье! – Он посмотрел на лист бумаги так, будто тут же хотел его уничтожить. – Мне только что звонили из Скотленд-Ярда. Они получили ответ из Бухареста.
– Кажется, я знаю, что вы хотите сказать, – кивнул головой доктор Фелл. – Вы хотите сказать, что брат Анри…
– Нет никакого брата Анри, – пробормотал Хедли. – Третий из братьев Хорватов умер свыше тридцати лет назад.
Красноватый свет в холодном тихом кабинете потускнел, издалека долетали звуки вечернего Лондона. Бросалась в глаза изрезанная картина – хмурый вечерний пейзаж с тремя могилами.
– Ошибки быть не может, – снова заговорил Хедли. – Кажется, дело достаточно ясное. Вся телеграмма очень длинная, но главное я переписал слово в слово. – Он подошел к столу, разгладил смятый лист, чтобы все могли прочитать. – Вот смотрите…
«Необходимую информацию дать нетрудно. Двое моих подчиненных служили в 1900 году в „Зибентюрме“ надзирателями и подтверждают нижесказанное, а именно: Кароль Гримо Хорват, Пьер Флей Хорват и Николай Ревей Хорват были сыновьями профессора Клаузенбургского университета Кароля Хорвата и его жены, француженки Сесиль Флей Хорват. За ограбление в ноябре 1898 года банка „Кунар“ в городе Брашове всех троих осудили на двадцать лет каторжных работ. Охранник банка умер от ран. Награбленное не найдено и не возвращено. Братья с помощью врача тюрьмы во время чумы в августе 1900 года сделали смелую попытку бежать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Эрнестина Дюмон молчала. Миллз сделал шаг вперед. – Разрешите? – начал он, наклонив голову. – Думаю, я могу кое-чем дополнить, если, конечно, прорицательница не возражает.
Лицо женщины было в тени, но Ремпол удивился, заметив, что ее глаза, когда она заговорила, гневно блеснули.
– Вам нравится прикидываться дураком? Хорошо. Я прорицательница настолько, чтобы знать, что вы не любите Дреймена и маленькая Розетта не любит его тоже, Господи! Что вы о нем знаете, о его симпатиях или… Дреймен – хороший человек, пусть даже немного сумасшедший. Он может ошибаться, может наесться лекарств, но в душе он хороший человек. Если он умрет, я буду молиться за его душу.
– Можно мне… э-э… продолжать? – спокойно спросил Миллз.
– Э-э… продолжать, – передразнила ого женщина и замолчала.
– Итак, мы с прорицательницей были в моей рабочей комнате на верхнем этаже – напротив кабинета, вы знаете. Дверь была открыта. Я просматривал какие-то бумаги. Потом наверх поднялся мистер Дреймен и вошел в кабинет.
– Вы знаете, что он там делал? – спросил Хедли.
– К сожалению, нет. Он закрыл за собой дверь. Я даже не представляю, что он мог там делать, ведь слышно ничего не было. Спустя какое-то время он вышел. Могу лишь сказать, что вышел он как-то неуверенно, тяжело дыша.
– Как вас понять?
– Мне жаль, сэр, но точнее я сказать не могу. Могу только добавить, что у меня возникло впечатление, будто он перенес какое-то большое физическое напряжение. Вне сомнения, оно его обессилило и приблизило апоплексический удар. Здесь разрешите поправить прорицательницу: этот удар не имеет никакого отношения к его сердцу. Э-э… могу добавить и то, о чем никто не вспомнил. Когда его поднимали после удара, я заметил, что его руки и рукава были в саже.
– Снова камин, – тихо буркнул Петтис, а Хедли повернулся к доктору Феллу.
И тут Ремпол увидел, что доктора Фелла в комнате нет. С его фигурой исчезнуть незаметно трудно, но он исчез. Ремпол подумал, что знает, – куда.
– Идите за ним, – приказал ему Хедли. – И смотрите, чтобы он не производил этих своих дьявольских экспериментов. Итак, мистер Миллз…
Выходя в темный вестибюль, Ремпол слышал, что Хедли продолжает задавать вопросы. В доме было очень тихо, и, когда внизу прозвучал телефонный звонок, Ремпол, поднимаясь по лестнице, даже вздрогнул. Проходя мимо приоткрытой двери в комнату Дреймена, он услышал хриплое дыхание, тихие звуки шагов и увидел на стуле саквояж и шляпу врача. На верхнем этаже свет не горел, и было так тихо, что Ремпол ясно услышал голос Энни, которая отвечала по телефону внизу. Несмотря на редкий пушистый снег, окно в кабинете доктора Гримо пропускало слабый красноватый свет заходящего солнца. Его лучи играли на пестром гербе, на скрещенных рапирах над камином, падали на белые мраморные статуэтки на полках. Казалось, полуученый-полуварвар Шарль Гримо где-то тут, в комнате, и смеется над всеми. Со стены, где должна была висеть картина, на Ремпола язвительно смотрело пустое место. Перед окном неподвижно стоял – в своем черном пальто, опершись на трость, – доктор Фелл, он наблюдал заход солнца. Когда скрипнула дверь, он не обернулся. Голос Ремпола, казалось, откликался эхом.
– Вы…
– Что – я? – обернулся доктор Фелл, выдыхая сигарный дым. – Что – я?
– Вы что-то нашли?
– Думаю, я знаю правду. Да-да, думаю, я знаю правду, – задумчиво произнес он. – Видите, дружище, я стоял и думал, что это – давняя проблема, и с каждым прожитым годом она становится все тяжелее, небо прекраснее, старое кресло удобнее, а человеческое сердце, наверно… – Он потер ладонью лоб. – Что такое справедливость? Я спрашивал себя об этом почти каждый раз, когда заканчивал расследовать еще одно дело. Я вижу нахальство, тревогу, злые намерения… Хорошо! Пойдем вниз!
– А как же камин? – спросил Ремпол. Он подошел к камину, внимательно его оглядел, но ничего особенного не заметил. На полу было рассыпано немного сажи, и на нем виднелась кривая царапина. – Что в нем необычного? В конце концов нет ли тут секретного хода?
– Нет, нет! Ничего такого в нем нет. И никто по трубе не поднимался, – добавил доктор Фелл, когда Ремпол засунул туда руку. – Боюсь, вы теряете время. Искать там нечего.
– Но если этот брат Анри…
– Значит, брат Анри, – прозвучал голос от двери.
Голос был так не похож на голос Хедли, что они узнали его не сразу. Хедли стоял у двери, держа в руке сложенный лист бумаги. Лицо его было в тени, а голос звучал так монотонно и печально, что Ремполу стало не по себе. Медленно прикрыв за собой дверь, Хедли стоял в полутемной комнате и продолжал:
– Я понимаю, мы ошиблись. Нас загипнотизировала теория. Теперь мы должны начинать все сначала. Фелл, когда вы сказали сегодня утром, что дело поставлено с ног на голову, я не верил, что вы знаете, насколько это верно. Наша версия не только поставила все с ног на голову – ее не существует больше вообще. Из-под наших ног выбита почва. Проклятье! – Он посмотрел на лист бумаги так, будто тут же хотел его уничтожить. – Мне только что звонили из Скотленд-Ярда. Они получили ответ из Бухареста.
– Кажется, я знаю, что вы хотите сказать, – кивнул головой доктор Фелл. – Вы хотите сказать, что брат Анри…
– Нет никакого брата Анри, – пробормотал Хедли. – Третий из братьев Хорватов умер свыше тридцати лет назад.
Красноватый свет в холодном тихом кабинете потускнел, издалека долетали звуки вечернего Лондона. Бросалась в глаза изрезанная картина – хмурый вечерний пейзаж с тремя могилами.
– Ошибки быть не может, – снова заговорил Хедли. – Кажется, дело достаточно ясное. Вся телеграмма очень длинная, но главное я переписал слово в слово. – Он подошел к столу, разгладил смятый лист, чтобы все могли прочитать. – Вот смотрите…
«Необходимую информацию дать нетрудно. Двое моих подчиненных служили в 1900 году в „Зибентюрме“ надзирателями и подтверждают нижесказанное, а именно: Кароль Гримо Хорват, Пьер Флей Хорват и Николай Ревей Хорват были сыновьями профессора Клаузенбургского университета Кароля Хорвата и его жены, француженки Сесиль Флей Хорват. За ограбление в ноябре 1898 года банка „Кунар“ в городе Брашове всех троих осудили на двадцать лет каторжных работ. Охранник банка умер от ран. Награбленное не найдено и не возвращено. Братья с помощью врача тюрьмы во время чумы в августе 1900 года сделали смелую попытку бежать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61