А тетя Маша — тоже хороша! Седина в бороду… то есть в голову…
— Но признайтесь, — с усмешкой проговорила я, — выглядит она очень неплохо… вы ведь ее не сразу узнали! Сколько ей лет?
— Сколько? — переспросил Антон и принялся что-то считать, шевеля губами. — Семьдесят два… или семьдесят три…
— Ну, для этого возраста она выглядит просто потрясающе! — заверила я Антона. — И тапочки на каблуках! Правда, думаю, вряд ли эта идиллия продлится долго… но меня, честно говоря, больше волнует другое — куда же пристроить вас… хотя бы на эту ночь?
Когда до Антона Степановича дошло, что он только что потерял последнюю надежду на теплую постель и крышу над головой и что вероятнее всего ему сегодня придется ночевать под мостом, любуясь бледными в это время года звездами, он сгорбился, опустил голову и зашаркал ногами. Щеки его обвисли, как у старого сенбернара, он тяжко вздохнул и поглядел на меня очень жалобно.
— Ладно-ладно, еще не все потеряно, — ворчливо сказала я, — есть у меня запасной вариант. Не точно, конечно, но будем надеяться на лучшее.
Через сорок минут мы подходили к моему дому.
— Подождете меня в скверике, — обратилась я к Карабасу не терпящим возражений тоном.
— Да? — огорчился он. — А нельзя мне ненадолго зайти? Очень душ хочется принять и чаю хорошего выпить, а то у тебя только из пакетиков, а кофе растворимый…
Я онемела от возмущения. О чем только думает этот тип? Он, видите ли, хочет зайти! Да не просто так, на минутку, а обосноваться капитально — чай пить, ванну принимать, а потом захочет лечь спать — надоело в шкафу корчиться… Вы не поверите, но впервые в жизни я обрадовалась, что у нас полная квартира народу и не то что свободной комнаты — метра лишнего нету! Страшно подумать, что было бы, если бы я жила одна — Карабас утвердился бы в моей квартире без спроса и навсегда. Ведь притащился же он в мой кабинет…
— Антон Степанович, — строго сказала я, — возьмите себя в руки. Я же говорила, что живу не одна, у нас очень тесно…
По его глазам я поняла, что он впервые об этом слышит. Вот интересно — я распинаюсь перед ним, а этот тип настолько занят своими переживаниями, что, наверное, и имени-то моего не помнит… Или все мужчины такие эгоисты?
У меня, конечно, мало опыта, однако достаточно близко я наблюдала одного мужчину — сестрицыного Генку. Положа руку на сердце, Карабас, конечно, не такой противный. Просто расстроен человек свалившимися на него неприятностями, оттого и ведет себя неадекватно.
— Ладно, — смягчилась я, — в скверике, пожалуй, не надо ждать — еще привяжутся какие-нибудь подонки, или милиция захочет документы проверить. Вон там — видите? — круглосуточный супермаркет, идите туда и погуляйте. Там и кафе есть, кофе вам девушка сварит, какой хотите. Только никуда не уходите, я скоро.
Он вздохнул тяжело и послушно потопал через дорогу. Я тоже вздохнула — вот еще навязался на мою голову! Мне бы посидеть спокойно, подумать насчет этого дела. Теперь я уже точно уверена, что не убивала Меликханова. Все же не может нормальный человек сделать такое в беспамятстве. Во всяком случае, раньше со мной такого никогда не случалось. Стало быть, пока я валялась там, в переговорной, без сознания, кто-то ухлопал нашего шефа, перетащил меня в сторонку, чтобы не путалась под ногами, потом закрыл окно и вышел. Но почему его никто не видел? Да потому что вышел он вовсе не в дверь. Он вышел в окно. И не улетел на летающей тарелке (незачем было Ларисе Ивановне надо мной издеваться), а спустился вниз на строительной люльке. Я же видела человека в люльке в тот день, когда произошло убийство.
Но если я только попробую рассказать всю эту историю майору Синицыну, он, во-первых, не поверит. И во-вторых, тоже. Для того чтобы он поверил, придется рассказывать о том, что произошло со мной двадцать лет назад, но я ни за что не расскажу. Просто не могу. К тому же он все равно не поверит.
И Карабасу я не помогу, и себя в невыгодном свете выставлю. А если милиция узнает, что я скрываю человека, которого обвиняют в убийстве, тогда будет совсем плохо…
Размышляя таким безрадостным образом, я вошла в свой подъезд и вызвала лифт.
Вот и получается, что, кроме меня, никто не будет расследовать убийство Меликханова. Потому что милиция ищет сбежавшего Карабаса и больше ничем не занимается. Поэтому сейчас мне нужно спрятать Антона Степановича подальше, а уж потом, когда у меня будут развязаны руки, я выясню, кто убил шефа и зачем. Для этого мне надо узнать о нем как можно больше. Я знаю только, что он делал двадцать лет назад — едва не убил семилетнюю девочку в старом заброшенном доме. А также что три дня назад он вступил в должность управляющего филиалом банка… В этом промежутке с Меликхановым случилось что-то такое, за что его убили. И я непременно выясню, что это было.
В этом месте я сама себе удивилась. Куда делась запуганная пичуга, покрывавшаяся испариной, едва лишь незнакомый мужчина приблизится к ней на несколько шагов? Что случилось с моими комплексами? Раньше я впадала в панический ужас при одном только воспоминании о том эпизоде. Раньше я боялась любых ссор, даже разговоров на повышенных тонах, сейчас чувствую себя достаточно сильной для того, чтобы заботиться о Карабасе. Неужели двадцатилетний кошмар закончился со смертью его участника?
«Кто бы ни был убийца Меликханова, — мысленно произнесла я, — мне он сослужил хорошую службу».
Тут я заметила, что лифт приехал и двери его давно гостеприимно раскрыты.
Я открыла дверь своим ключом и наткнулась на какое-то препятствие, которое оказалось сестрой. Сестрица мыла пол в прихожей — капитально, согнувшись в три погибели, возя по мокрому линолеуму тряпкой.
Казалось бы — что такого особенного? Ну, моет женщина пол, эка невидаль! Но я удивилась не тому, что Сашка делает это в пол-одиннадцатого вечера, — мало ли у кого какой график уборки. Надо знать мою сестру — она ужасно ленива и ненавидит любую домашнюю работу. Не домашнюю, впрочем, тоже. И заставить ее, допустим, помыть посуду или почистить картошку с детства было не просто. Когда я подросла, все хозяйство легло на мои плечи, поскольку матери вечно не было дома — она трудилась на двух, а то и на трех работах, чтобы хоть как-то свести концы с концами.
Отчасти в хорошую сторону повлияло на Сашку замужество — третье, с Генкой. Да и то она больше сюсюкает с ним и лезет с поцелуями, а готовит и убирает мама.
Поэтому я очень удивилась и решила, что назавтра ожидаются у нас гости. Или к Генке придет кто-нибудь важный смотреть макет фанерного телефона.
Сестра оглянулась на звук отпираемой двери, и я приготовилась к обороне. Вы покажите мне такую женщину, которая радуется, когда ходят в ботинках по чисто вымытому полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— Но признайтесь, — с усмешкой проговорила я, — выглядит она очень неплохо… вы ведь ее не сразу узнали! Сколько ей лет?
— Сколько? — переспросил Антон и принялся что-то считать, шевеля губами. — Семьдесят два… или семьдесят три…
— Ну, для этого возраста она выглядит просто потрясающе! — заверила я Антона. — И тапочки на каблуках! Правда, думаю, вряд ли эта идиллия продлится долго… но меня, честно говоря, больше волнует другое — куда же пристроить вас… хотя бы на эту ночь?
Когда до Антона Степановича дошло, что он только что потерял последнюю надежду на теплую постель и крышу над головой и что вероятнее всего ему сегодня придется ночевать под мостом, любуясь бледными в это время года звездами, он сгорбился, опустил голову и зашаркал ногами. Щеки его обвисли, как у старого сенбернара, он тяжко вздохнул и поглядел на меня очень жалобно.
— Ладно-ладно, еще не все потеряно, — ворчливо сказала я, — есть у меня запасной вариант. Не точно, конечно, но будем надеяться на лучшее.
Через сорок минут мы подходили к моему дому.
— Подождете меня в скверике, — обратилась я к Карабасу не терпящим возражений тоном.
— Да? — огорчился он. — А нельзя мне ненадолго зайти? Очень душ хочется принять и чаю хорошего выпить, а то у тебя только из пакетиков, а кофе растворимый…
Я онемела от возмущения. О чем только думает этот тип? Он, видите ли, хочет зайти! Да не просто так, на минутку, а обосноваться капитально — чай пить, ванну принимать, а потом захочет лечь спать — надоело в шкафу корчиться… Вы не поверите, но впервые в жизни я обрадовалась, что у нас полная квартира народу и не то что свободной комнаты — метра лишнего нету! Страшно подумать, что было бы, если бы я жила одна — Карабас утвердился бы в моей квартире без спроса и навсегда. Ведь притащился же он в мой кабинет…
— Антон Степанович, — строго сказала я, — возьмите себя в руки. Я же говорила, что живу не одна, у нас очень тесно…
По его глазам я поняла, что он впервые об этом слышит. Вот интересно — я распинаюсь перед ним, а этот тип настолько занят своими переживаниями, что, наверное, и имени-то моего не помнит… Или все мужчины такие эгоисты?
У меня, конечно, мало опыта, однако достаточно близко я наблюдала одного мужчину — сестрицыного Генку. Положа руку на сердце, Карабас, конечно, не такой противный. Просто расстроен человек свалившимися на него неприятностями, оттого и ведет себя неадекватно.
— Ладно, — смягчилась я, — в скверике, пожалуй, не надо ждать — еще привяжутся какие-нибудь подонки, или милиция захочет документы проверить. Вон там — видите? — круглосуточный супермаркет, идите туда и погуляйте. Там и кафе есть, кофе вам девушка сварит, какой хотите. Только никуда не уходите, я скоро.
Он вздохнул тяжело и послушно потопал через дорогу. Я тоже вздохнула — вот еще навязался на мою голову! Мне бы посидеть спокойно, подумать насчет этого дела. Теперь я уже точно уверена, что не убивала Меликханова. Все же не может нормальный человек сделать такое в беспамятстве. Во всяком случае, раньше со мной такого никогда не случалось. Стало быть, пока я валялась там, в переговорной, без сознания, кто-то ухлопал нашего шефа, перетащил меня в сторонку, чтобы не путалась под ногами, потом закрыл окно и вышел. Но почему его никто не видел? Да потому что вышел он вовсе не в дверь. Он вышел в окно. И не улетел на летающей тарелке (незачем было Ларисе Ивановне надо мной издеваться), а спустился вниз на строительной люльке. Я же видела человека в люльке в тот день, когда произошло убийство.
Но если я только попробую рассказать всю эту историю майору Синицыну, он, во-первых, не поверит. И во-вторых, тоже. Для того чтобы он поверил, придется рассказывать о том, что произошло со мной двадцать лет назад, но я ни за что не расскажу. Просто не могу. К тому же он все равно не поверит.
И Карабасу я не помогу, и себя в невыгодном свете выставлю. А если милиция узнает, что я скрываю человека, которого обвиняют в убийстве, тогда будет совсем плохо…
Размышляя таким безрадостным образом, я вошла в свой подъезд и вызвала лифт.
Вот и получается, что, кроме меня, никто не будет расследовать убийство Меликханова. Потому что милиция ищет сбежавшего Карабаса и больше ничем не занимается. Поэтому сейчас мне нужно спрятать Антона Степановича подальше, а уж потом, когда у меня будут развязаны руки, я выясню, кто убил шефа и зачем. Для этого мне надо узнать о нем как можно больше. Я знаю только, что он делал двадцать лет назад — едва не убил семилетнюю девочку в старом заброшенном доме. А также что три дня назад он вступил в должность управляющего филиалом банка… В этом промежутке с Меликхановым случилось что-то такое, за что его убили. И я непременно выясню, что это было.
В этом месте я сама себе удивилась. Куда делась запуганная пичуга, покрывавшаяся испариной, едва лишь незнакомый мужчина приблизится к ней на несколько шагов? Что случилось с моими комплексами? Раньше я впадала в панический ужас при одном только воспоминании о том эпизоде. Раньше я боялась любых ссор, даже разговоров на повышенных тонах, сейчас чувствую себя достаточно сильной для того, чтобы заботиться о Карабасе. Неужели двадцатилетний кошмар закончился со смертью его участника?
«Кто бы ни был убийца Меликханова, — мысленно произнесла я, — мне он сослужил хорошую службу».
Тут я заметила, что лифт приехал и двери его давно гостеприимно раскрыты.
Я открыла дверь своим ключом и наткнулась на какое-то препятствие, которое оказалось сестрой. Сестрица мыла пол в прихожей — капитально, согнувшись в три погибели, возя по мокрому линолеуму тряпкой.
Казалось бы — что такого особенного? Ну, моет женщина пол, эка невидаль! Но я удивилась не тому, что Сашка делает это в пол-одиннадцатого вечера, — мало ли у кого какой график уборки. Надо знать мою сестру — она ужасно ленива и ненавидит любую домашнюю работу. Не домашнюю, впрочем, тоже. И заставить ее, допустим, помыть посуду или почистить картошку с детства было не просто. Когда я подросла, все хозяйство легло на мои плечи, поскольку матери вечно не было дома — она трудилась на двух, а то и на трех работах, чтобы хоть как-то свести концы с концами.
Отчасти в хорошую сторону повлияло на Сашку замужество — третье, с Генкой. Да и то она больше сюсюкает с ним и лезет с поцелуями, а готовит и убирает мама.
Поэтому я очень удивилась и решила, что назавтра ожидаются у нас гости. Или к Генке придет кто-нибудь важный смотреть макет фанерного телефона.
Сестра оглянулась на звук отпираемой двери, и я приготовилась к обороне. Вы покажите мне такую женщину, которая радуется, когда ходят в ботинках по чисто вымытому полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72