Многое, касающееся тайн политического сыска, Рачковский, конечно, не записывал и тем более не передавал их третьим лицам.
Защищая Рачковского, его сын и генерал Спиридович очень часто делают выпады против меня. Они стремятся опорочить мои показания против Рачковского на суде в Берне, тем, что я на него нападаю, потому что он был виновником моего осуждения в Англии в каторжную тюрьму. Но Спиридович, лично хорошо знающий меня, не должен был бы, кажется, допускать, чтоб я, прежде всего как историк, в своей оценке деятельности Рачковского мог когда либо руководствоваться личными счетами. Против Рачковского я всегда, начиная с 1890 г., в продолжение 20 лет, вел кампанию, как против представителя русского сыска, виновного в азефовщине, и вообще как ответственного агента реакционного правительства. С ним я всегда боролся открыто и в России, и заграницей, будучи эмигрантом.
Нападающие на меня с подчеркиванием говорят, что я еще в 1882г. был арестован за участие в политической демонстрации, в 1887 г. был сослан в Сибирь, затем в 1897 г. сидел в английской тюрьме и т. д. Все эти сведения совершенно верны, но непонятно только, зачем они преподносятся читателям в связи с делом в Берне о «Протоколах». Ведь, известно, что все мои аресты и тюрьмы всегда были по политическим мотивам, и я никогда не отказывался от того, за что меня преследовали.
Генерал Спиридович говорит еще, что некоторые революционные писатели — он делает указание и на меня — ложно обвиняли Рачковского в том, что он устраивал вместе с Азефом убийство Плеве и великого князя Сергея.
Такие обвинения Рачковскому, действительно, иногда предъявлялись, но можно сказать, что поводов к таким обвинениям он подал много. Что касается лично меня, я никогда не утверждал даже того, что Рачковский до убийства Плеве в 1904 г. был знаком с Азефом. Но я утверждал (и, конечно, теперь никто не будет сомневаться в этом), что Рачковский был близок к Азефу, например, в 1905 г., когда он сделался директором Департамента полиции. Герасимов, когда арестовал Азефа, в апреле 1906 г., устроил ему очную ставку с Рачковским. По словам Герасимова, Азеф набросился на Рачковского с такой площадной бранью, какой он никогда не слыхал даже на базарах, именно за то, что Рачковский прервал свои связи с ним, Азефом, и Азеф поэтому некоторое время не мог поддерживать сношений с Департаментом полиции.
В моих статьях об Азефе я утверждал, что он участвовал в убийстве Плеве, великого князя Сергея и в других террористических актах, совершенных до 1906 г., и в этих делах действовал независимо от своих шефов. Но его шефы, как Рачковский и Герасимов, имели точное представление об его участии в террористической борьбе еще в 1906 г. и тем не менее не только его не арестовывали, но продолжали им пользоваться, как важным политическим агентом.
В этом я много раз печатно обвинял и Рачковского и Герасимова. В начале 1909 г., после разоблачения Азефа, я открыто обвинял его не только в участии в убийстве Плеве и Сергея Александровича, но и в том, что он подготовил в сентябре 1908 г. цареубийство, и это цареубийство не произошло не по его вине. Когда, по поводу этого моего обвинения, правительство потребовало объяснений от прежних руководителей Азефа (Рачковского, Ратаева и Герасимова), — все они, прикрывая Азефа, дали ложные сведения, на основании которых в защиту Азефа в марте 1909 г. Столыпин так неудачно и так ошибочно выступал в Государственной Думе. В мае того же года, на процессе Лопухина, защитником Азефа выступил лично Рачковский и повторил ложные, обеляющие его сведения, какие он раньше дал о нем Столыпину.
С особой яростью защитники «Протоколов» опровергают сведения, полученные проф. Сватиковым от многолетнего агента Рачковского — Бинта. Они говорят о Бинте, как о простом филере, которому Рачковский мало что-нибудь серьезное доверял. К его сведениям они отнеслись вообще не только как к не точным, но обвиняли его в сознательной лжи. Это, конечно, не верно. Бинт в продолжение чуть не 20 лет был наиболее приближенным из агентов Рачковского и притом искренне ему преданным. Рачковский им пользовался не только как филером, но как доверенным лицом в очень важных для него случаях. Он верил в его преданность и конспиративность, — и был прав. Служба Бинта у Рачковского, в продолжение более 20 лет, давала ему возможность знать о самых интимных его полицейских связях. Многое он узнавал прямо от самого Рачковского, а о другом легко сам догадывался. Это он тайно печатал фальшивки Рачковского насчет эмигрантов, которые тот распространял при особо конспиративных условиях.
Лично я Бинта знал давно. Он был Рачковским приставлен ко мне для наблюдения с 1890 г. С тех пор я знал не только об его существовании, но знал и то, что он делал, как агент Рачковского.
В 1918 г., уже после революции, я, снова приехавши в Париж, как эмигрант, встретил Бинта. Он был не у дел, старого его начальства, кому он служил, уже не было, Рачковский давно (в 1910 г.) умер, а с большевиками никаких связей завязывать он не хотел. Ему не было уже никакого резона что-нибудь от меня скрывать и он, поэтому, охотно отвечал на мои вопросы. Он мне рассказал много важного для меня вообще и о Рачковском в частности. Он сообщил мне тогда и о том, что Рачковский был занят «Сионскими Протоколами», когда до 1902 г. был на своем посту в Париже, и что ими же занят был и Головинский, которого он хорошо знал лично, — и к кому он часто ходил по поручению Рачковского.
В это время я узнал, что проф. Сватиков, как комиссар Временного Правительства, допрашивал Бинта еще в 1917 г. Тогда я посоветовал Сватикову специально расспросить Бинта о «Протоколах». Вскоре я узнал, что он от Бинта получил интересные о них сведения. С тех пор я перестал сам расспрашивать Бинта и только через Сватикова узнавал, что он ему сообщал.
Впечатления Сватикова и мое тогда были таковы, что Бинт не только искренно рассказывает о Рачковском, но что его сведения о «Протоколах» вполне подтверждаются всем тем, что в это время мы уже о них знали.
В письме Рачковского-сына, адресованном в бернский суд, имеется интересное сообщение, что в бумагах его отца он нашел черновик одного из его гнусных пасквилей, изданных по-французски, против эмигрантов, под прозрачным псевдонимом «Петр Иванов» . Это только подтверждает указания Бинта, полученные от него С. Г. Сватиковым, о которых была речь на втором суде в Берне.
Имевшиеся у Бинта документы об его службе у Рачковского были так интересны, что несколько лет спустя, но еще в 1920-х гг., Сватиков, как представитель Русского Исторического Архива в Праге, купил для него этот архив.
Защитники обвиняемых на суде в Берне стремились опорочить показания свидетелей и сведения тех, на кого эти свидетели ссылались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Защищая Рачковского, его сын и генерал Спиридович очень часто делают выпады против меня. Они стремятся опорочить мои показания против Рачковского на суде в Берне, тем, что я на него нападаю, потому что он был виновником моего осуждения в Англии в каторжную тюрьму. Но Спиридович, лично хорошо знающий меня, не должен был бы, кажется, допускать, чтоб я, прежде всего как историк, в своей оценке деятельности Рачковского мог когда либо руководствоваться личными счетами. Против Рачковского я всегда, начиная с 1890 г., в продолжение 20 лет, вел кампанию, как против представителя русского сыска, виновного в азефовщине, и вообще как ответственного агента реакционного правительства. С ним я всегда боролся открыто и в России, и заграницей, будучи эмигрантом.
Нападающие на меня с подчеркиванием говорят, что я еще в 1882г. был арестован за участие в политической демонстрации, в 1887 г. был сослан в Сибирь, затем в 1897 г. сидел в английской тюрьме и т. д. Все эти сведения совершенно верны, но непонятно только, зачем они преподносятся читателям в связи с делом в Берне о «Протоколах». Ведь, известно, что все мои аресты и тюрьмы всегда были по политическим мотивам, и я никогда не отказывался от того, за что меня преследовали.
Генерал Спиридович говорит еще, что некоторые революционные писатели — он делает указание и на меня — ложно обвиняли Рачковского в том, что он устраивал вместе с Азефом убийство Плеве и великого князя Сергея.
Такие обвинения Рачковскому, действительно, иногда предъявлялись, но можно сказать, что поводов к таким обвинениям он подал много. Что касается лично меня, я никогда не утверждал даже того, что Рачковский до убийства Плеве в 1904 г. был знаком с Азефом. Но я утверждал (и, конечно, теперь никто не будет сомневаться в этом), что Рачковский был близок к Азефу, например, в 1905 г., когда он сделался директором Департамента полиции. Герасимов, когда арестовал Азефа, в апреле 1906 г., устроил ему очную ставку с Рачковским. По словам Герасимова, Азеф набросился на Рачковского с такой площадной бранью, какой он никогда не слыхал даже на базарах, именно за то, что Рачковский прервал свои связи с ним, Азефом, и Азеф поэтому некоторое время не мог поддерживать сношений с Департаментом полиции.
В моих статьях об Азефе я утверждал, что он участвовал в убийстве Плеве, великого князя Сергея и в других террористических актах, совершенных до 1906 г., и в этих делах действовал независимо от своих шефов. Но его шефы, как Рачковский и Герасимов, имели точное представление об его участии в террористической борьбе еще в 1906 г. и тем не менее не только его не арестовывали, но продолжали им пользоваться, как важным политическим агентом.
В этом я много раз печатно обвинял и Рачковского и Герасимова. В начале 1909 г., после разоблачения Азефа, я открыто обвинял его не только в участии в убийстве Плеве и Сергея Александровича, но и в том, что он подготовил в сентябре 1908 г. цареубийство, и это цареубийство не произошло не по его вине. Когда, по поводу этого моего обвинения, правительство потребовало объяснений от прежних руководителей Азефа (Рачковского, Ратаева и Герасимова), — все они, прикрывая Азефа, дали ложные сведения, на основании которых в защиту Азефа в марте 1909 г. Столыпин так неудачно и так ошибочно выступал в Государственной Думе. В мае того же года, на процессе Лопухина, защитником Азефа выступил лично Рачковский и повторил ложные, обеляющие его сведения, какие он раньше дал о нем Столыпину.
С особой яростью защитники «Протоколов» опровергают сведения, полученные проф. Сватиковым от многолетнего агента Рачковского — Бинта. Они говорят о Бинте, как о простом филере, которому Рачковский мало что-нибудь серьезное доверял. К его сведениям они отнеслись вообще не только как к не точным, но обвиняли его в сознательной лжи. Это, конечно, не верно. Бинт в продолжение чуть не 20 лет был наиболее приближенным из агентов Рачковского и притом искренне ему преданным. Рачковский им пользовался не только как филером, но как доверенным лицом в очень важных для него случаях. Он верил в его преданность и конспиративность, — и был прав. Служба Бинта у Рачковского, в продолжение более 20 лет, давала ему возможность знать о самых интимных его полицейских связях. Многое он узнавал прямо от самого Рачковского, а о другом легко сам догадывался. Это он тайно печатал фальшивки Рачковского насчет эмигрантов, которые тот распространял при особо конспиративных условиях.
Лично я Бинта знал давно. Он был Рачковским приставлен ко мне для наблюдения с 1890 г. С тех пор я знал не только об его существовании, но знал и то, что он делал, как агент Рачковского.
В 1918 г., уже после революции, я, снова приехавши в Париж, как эмигрант, встретил Бинта. Он был не у дел, старого его начальства, кому он служил, уже не было, Рачковский давно (в 1910 г.) умер, а с большевиками никаких связей завязывать он не хотел. Ему не было уже никакого резона что-нибудь от меня скрывать и он, поэтому, охотно отвечал на мои вопросы. Он мне рассказал много важного для меня вообще и о Рачковском в частности. Он сообщил мне тогда и о том, что Рачковский был занят «Сионскими Протоколами», когда до 1902 г. был на своем посту в Париже, и что ими же занят был и Головинский, которого он хорошо знал лично, — и к кому он часто ходил по поручению Рачковского.
В это время я узнал, что проф. Сватиков, как комиссар Временного Правительства, допрашивал Бинта еще в 1917 г. Тогда я посоветовал Сватикову специально расспросить Бинта о «Протоколах». Вскоре я узнал, что он от Бинта получил интересные о них сведения. С тех пор я перестал сам расспрашивать Бинта и только через Сватикова узнавал, что он ему сообщал.
Впечатления Сватикова и мое тогда были таковы, что Бинт не только искренно рассказывает о Рачковском, но что его сведения о «Протоколах» вполне подтверждаются всем тем, что в это время мы уже о них знали.
В письме Рачковского-сына, адресованном в бернский суд, имеется интересное сообщение, что в бумагах его отца он нашел черновик одного из его гнусных пасквилей, изданных по-французски, против эмигрантов, под прозрачным псевдонимом «Петр Иванов» . Это только подтверждает указания Бинта, полученные от него С. Г. Сватиковым, о которых была речь на втором суде в Берне.
Имевшиеся у Бинта документы об его службе у Рачковского были так интересны, что несколько лет спустя, но еще в 1920-х гг., Сватиков, как представитель Русского Исторического Архива в Праге, купил для него этот архив.
Защитники обвиняемых на суде в Берне стремились опорочить показания свидетелей и сведения тех, на кого эти свидетели ссылались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89