Короче говоря, если дело нельзя было так или иначе свести к долларам, оно никого не интересовало. Всепоглощающая страсть к долларам передавалась от отца к сыну, от мужа к жене, от брата к сестре, от одного родственника к другому, пока не заразила целиком так называемое «общество». Ной чертыхался по поводу всеобщей вражды. Он утверждал, что стоит ему расколоть где-нибудь в уголке грецкий орех (кажется, скромное удовольствие!), как прохожие уже злобно косятся на него. Станингтон — местечко с мелочными интересами, но при таком положении вещей это рай по сравнению с Низкопрыгией.
По мере того как затмение продолжалось и глаз постепенно привыкал к тени, отбрасываемой Денежным Интересом, было грустно наблюдать, как тускнеют и блекнут повседневные добродетели. Меня приводила в содрогание та бесстыдная откровенность, с какой словно бы вполне добропорядочные моникины повествовали о средствах, к которым они постоянно прибегали для достижения своих целей, и спокойно обнажали полное забвение великого, но затмившегося постулата. Один хладнокровно бахвалился тем, что обошел закон, другой объяснял, как ловко он надул соседа, а третий, более смелый или более искусный, ликовал, обведя вокруг пальца всю округу. Один гордился своей пронырливостью, другой — лицемерием, третий — притворством, а все вместе — успехом, достигнутым с помощью этих качеств.
Тень оказывала свое тлетворное влияние на все стороны моникинской жизни. Божьи храмы воздвигались ради спекуляций, управление государством извратилось настолько, что стало попросту выгодным помещением капиталов, и его целью было уже не правосудие и не общественная безопасность, но один лишь барыш, священные узы брака быстро свелись к купле-продаже, а молящиеся видели духовное благо только в золоте и серебре.
Повсюду в Низкопрыгии я замечал теперь главнейшую манию моего предка: многие простодушные и чистосердечные республиканцы теперь вопили «Собственность в опасности!» не менее громко, чем когда-то сам сэр Джозеф Джоб, и уже слышались мрачные намеки на «революцию» и «штыки». Но самым несомненным доказательством того, что затмение главенствовало надо всем и тень Денежного Интереса густым мраком легла на землю, стал язык так называемых «избранных». Они теперь обрушивали на своих противников брань не хуже рыночных торговок — верный признак того, что дух эгоизма пробудился не на шутку. Мне еще не доводилось видеть страны, где бы меньшинство, вбив себе в голову, будто только оно призвано диктовать свою волю всем прочим, не принималось бы тут же поносить и обзывать скверными словами всех и всякого в доказательство своей правоты. В этом отношении «избранные» похожи на женщин, которые, сознавая свою слабость, стараются возместить ее силой своего языка.
«Один» вешает, «большинство» правит, пользуясь убедительным аргументом силы, а «избранные» бранят и исходят ядовитой слюной. Так дело обстоит везде, если не ошибаюсь, кроме тех случаев, когда «избранные», кроме того, еще и вешают.
Следует упомянуть, что под зловещим влиянием затмения такие словечки, как «чернь», «смутьяны», «якобинцы» и «аграрии» note 21, употреблялись в Низкопрыгии с такой же обоснованностью, справедливостью и тактом, с какими несколько лет назад их употреблял в Лондоне мой предок. Одинаковые причины бесспорно приводят к одинаковым следствиям, и нет ничего более похожего на англичанина, которого трясет лихорадка стяжания, чем страдающий той же болезнью моникин из Низкопрыгии.
Изменения в состоянии партий, происшедшие под воздействием тени Денежного Интереса, были настолько поразительны, что на них стоит остановить внимание. Патриоты, издавна славившиеся непоколебимой преданностью друзьям, открыто отказывались от своих прав на блага малого колеса и переходили на сторону противника, даже не прибегая к таинствам сальто-мортале.
Судья Друг Нации на время был совершенно уничтожен и даже подумывал о том, чтобы снова отправиться куда-нибудь послом: во время подобных затмений долгая служба, безупречная репутация, рассчитанная любезность обхождения и прочие необходимые качества такого патриота, как он, ничего не значили на весах прибылей и убытков.
К счастью, вопрос с Перепрыгией, по существу, был уже благополучно разрешен, так как внимание публики было снова привлечено к нему из-за тревоги моникинов, покупавших и продававших землю на квадратные дюймы: они потребовали, чтобы несколько миллионов долларов были истрачены на уничтожение складов оружия, опасаясь, как бы нация не поддалась соблазну использовать его по прямому назначению. А потому военные корабли были поставлены на якорь в устье реки и превращены в плавучие мельницы, ружейные стволы — в газовые трубы, а форты со всею возможной поспешностью переоборудовались в склады и садовые рестораны. После этого вошли в моду рассуждения о том, что развитие цивилизации сделало войны невозможными. Поистине влияние тени на население в целом было в этом отношении настолько же поразительным, как и ее прямо противоположное влияние на поведение моникинов, взятых отдельно.
Общественное мнение не замедлило доказать, с какой полнотой находится оно под воздействием тени. Мерилом добродетели стал доход. Богачи без стеснения, да и без малейшего противодействия, присвоили себе исключительное право называться респектабельными и порядочными моникинами. Столь же спокойно, словно по наследству, к тем, кто имел деньги, перешли хороший вкус, честность, рассудительность и мудрость. Низкопрыгийцы — народ весьма наблюдательный и внимательный ко всяким тонкостям. Вскоре каждому более или менее солидному жителю Бивуака было определено его место, и общество разделилось на категории «стотысячных моникинов», «моникинов пятидесятитысячных», «моникинов, стоящих двадцать тысяч долларов» и так далее. Подобное умонастроение привело к удивительной сжатости языка. Если раньше спрашивали: «Честен ли он?», «Каковы его способности?», «Какое у него образование?», «Умен ли он?», «Добродетелен ли он?» — то теперь все эти вопросы слились в один: «Богат ли он?» Одно из последствий этого необычайного положения вещей я никак не мог предвидеть. Имущие классы единодушно жаждали «сильного правительства». Хотя Низкопрыгия была не просто республикой, а демократической республикой, большинство ее «уважаемых граждан» ничуть не скрывало, что они хотят перемен.
— Как это может быть? — спросил я у бригадира, с которым редко расставался: его взгляды и советы в этот тяжкий период имели для меня особенно большое значение. — Как это может быть, мой дорогой друг? Мне всегда внушали, что развитие торговли особенно благоприятствует политической свободе, а тут яростнее всех выступают против демократических учреждений именно коммерческие круги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114