Если такой подход считался вполне нормальным для традиционного японского общества, то нью-йоркские художники и журналисты восприняли его не иначе, как откровенную провокацию. Йоко вызывала у окружающих такое сильное возмущение, что Джон не выдержал и посоветовал ей позвонить кому-нибудь из честных и наиболее благожелательно настроенных людей, таких, например, как Говард Смит, и поинтересоваться его откровенным мнением по этой проблеме.
Говард прекрасно запомнил тот вечер, когда у него дома раздался удивительный телефонный звонок. «Джон сказал, что ты – единственный человек, который всегда был со мной честен, – начала Йоко. – Я знаю, что не очень хорошо обошлась с тобой в последний раз. Но я хочу спросить тебя вот о чем. Почему люди не любят меня?» Затем она крикнула Джону, сидевшему в другом конце комнаты: «Все правильно, Джон? Я спросила именно так, как надо?» Затем, снова вернувшись к Говарду, она повторила, заговорив уже от третьего лица: «Почему люди не любят Иоко? Мы с Джоном поспорили на эту тему. И он уверен, что ты сможешь сказать мне правду. Ведь ты знал меня еще до того, как я стала Иоко Джона».
«Ты и правда хочешь это услышать?» – Говард не верил своим ушам.
«Да, да, да! – с придыханием ответила она и добавила: – Особенно насчет выставки! Почему все так ненавидят меня, в то время как я была со всеми так любезна и пригласила их всех участвовать в моем чудесном мероприятии?» Говард набрал в легкие побольше воздуха и нырнул.
«Йоко, – произнес он, – люди не любят, когда их хватают за горло. Когда люди начинают разговаривать с тобой об искусстве, о музыке, о чем угодно, ты всегда считаешь, что знаешь об этом больше, чем любое другое живое существо на Земле. Допустим, что это действительно так! Допустим, ты такой же великий художник, как Микеланджело. Но никто не согласится с тем, чтобы этот Микеланджело схватил его за глотку и душил до тех пор, пока он не согласится с тем, что ты – Микеланджело! Но именно такое ощущение создается у любого, кто заговаривает с тобой об искусстве. Даже у меня, человека с сильным самообладанием, возникает желание немедленно убраться подальше от того места, где находишься ты. Ты меня душишь! Переводишь меня в болевой захват! Ждешь, чтобы мои глаза вылезли из орбит, пока я не признаю, что ты – гениальнейшая из художников...»
«Я фантастический художник! – завизжала в этот момент Йоко, обрывая его на полуслове. – Ты что, хочешь сказать, что я – плохой художник?»
Неожиданно Говард понял, что угодил в ту самую ловушку со стальными зубами, которую сам только что анализировал. «Джон! Джон! – услышал он голос Йоко, взывавший к Леннону. – Говард сказал, что я паршивая мегера! Это неправда! Скажи, Джон, ведь я совсем не стерва, которая душит людей?»
Джон понятия не имел, чем был вызван такой взрыв с ее стороны, но на всякий случай закричал: «Нет, ты послушай Говарда! Он говорит тебе правду!»
В ответ на что Иоко завопила: «А-а-а! И ты тоже против меня, Джон!»
Глава 46
Рок-революция
Несколько недель спустя Джон и Йоко ужинали с Джерри Рубином в «Серендипити». Сидя в модном ресторане, напоминавшем одновременно кафе-мороженое прошлых лет и лавку старьевщика, они делились с лидером «новых левых» своими планами на ближайшее будущее. «Йоко говорила, что ей очень хочется жить в Нью-Йорке и делать что-нибудь полезное, – рассказал Рубин. – Джон сказал, что хочет собрать новую группу. Он хотел играть, а затем возвращать все заработанные деньги народу. Я пришел в такой восторг, что расцеловал их обоих».
Ликование Рубина объяснялось не только радостью приобретения новых сторонников. В конце 1971 года рейтинг вдохновителя «нового левого» движения значительно снизился. И дело было не только в том, что средства массовой информации начали уставать от его клоунады, ситуация усугублялась еще и тем, что внутри его собственной партии Ииппиз назревал раскол, во главе которого стоял очень сильный соперник – Томас Кинг Форсэйд, блестящий молодой человек, но с явно выраженной склонностью к насилию. Рубин, попавший под действие собственного правила – «Никогда не доверяй тому, кто старше тридцати!», стал свидетелем формирования раскольнической группировки, члены которой называли себя Зиппиз (От американского «zippy» – живой, энергичный.). Эти ребята очень скоро придут поздравить его с тридцатичетырехлетием и принесут в подарок большой белый торт, которым тут же залепят ему в физиономию!
Джон и Иоко, которые стремились стать лидерами авангарда уже после того, как он сделался неотъемлемой частью художественного истеблишмента, в очередной раз продемонстрировали свою наивность и неосведомленность, когда захотели вскочить на подножку радикалистского движения как раз тогда, когда все остальные старались побыстрее с нее соскочить. На самом деле, для того чтобы увлечь Леннонов, Джерри хватило одного телефонного звонка. Еще в июне, когда Рубин увидел их фотографию на страницах нью-йоркского номера «Дэйли ньюс», он позвонил в АВКСО. Йоко перезвонила ему уже через два часа. В следующую субботу во второй половине дня – в тот самый уик-энд, когда Джон и Йоко выступали с Фрэнком Заппой, – Рубину, Эби и Эни Хоффманам была назначена встреча на Вашингтон-сквер. Когда к ним подъехал лимузин Джона и Иоко, вся компания забралась в автомобиль и поехала в направлении площади Святого Марка к дому Хоффманов, где каждая комната была напичкана микрофонами федеральных служб. "Джон забавлялся, как мог, – вспоминает Рубин. – Когда мы проезжали мимо полицейских, он ложился на пол лимузина, размахивал из окна своими красно-бело-синими кроссовками и кричал: «Смотрите! Я патриот!»
В течение пяти часов, которые продолжалось это первое собрание, каждый из его участников силился убедить остальных в том, что они разговаривают на одном языке. Рубин говорил о том, как «Ииппиз использовали в политике тактику „Битлз“, стараясь добиться слияния музыки и жизни в единое целое. Кроме того, мы сравнили их постельные интервью с акциями Ииппиз. Как оказалось, в течение многих лет мы все пятеро занимались одним и тем же». Рубин сделал вывод о том, что все политические идеи Джона умещались в двух лозунгах: «Это мы против них» и «Для нас нет ничего невозможного».
В течение последующих месяцев Джон и Йоко были слишком заняты реализацией других проектов и решением личных проблем, чтобы принимать сколь-нибудь серьезное участие в политической жизни Америки. Но после выставки в музее Эверсона неутомимая парочка решила резко изменить направление главного удара. Вместо предполагавшегося блицкрига на художественный мир Нью-Йорка они задумали сконцентрировать усилия на политическом радикальном движении. И чтобы подчеркнуть серьезность своих новых намерений, 1 ноября они покинули верхний этаж самого аристократического отеля в Нью-Йорке и переехали в задрипанную квартирку на первом этаже в одном из домов Вест-вилледж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Говард прекрасно запомнил тот вечер, когда у него дома раздался удивительный телефонный звонок. «Джон сказал, что ты – единственный человек, который всегда был со мной честен, – начала Йоко. – Я знаю, что не очень хорошо обошлась с тобой в последний раз. Но я хочу спросить тебя вот о чем. Почему люди не любят меня?» Затем она крикнула Джону, сидевшему в другом конце комнаты: «Все правильно, Джон? Я спросила именно так, как надо?» Затем, снова вернувшись к Говарду, она повторила, заговорив уже от третьего лица: «Почему люди не любят Иоко? Мы с Джоном поспорили на эту тему. И он уверен, что ты сможешь сказать мне правду. Ведь ты знал меня еще до того, как я стала Иоко Джона».
«Ты и правда хочешь это услышать?» – Говард не верил своим ушам.
«Да, да, да! – с придыханием ответила она и добавила: – Особенно насчет выставки! Почему все так ненавидят меня, в то время как я была со всеми так любезна и пригласила их всех участвовать в моем чудесном мероприятии?» Говард набрал в легкие побольше воздуха и нырнул.
«Йоко, – произнес он, – люди не любят, когда их хватают за горло. Когда люди начинают разговаривать с тобой об искусстве, о музыке, о чем угодно, ты всегда считаешь, что знаешь об этом больше, чем любое другое живое существо на Земле. Допустим, что это действительно так! Допустим, ты такой же великий художник, как Микеланджело. Но никто не согласится с тем, чтобы этот Микеланджело схватил его за глотку и душил до тех пор, пока он не согласится с тем, что ты – Микеланджело! Но именно такое ощущение создается у любого, кто заговаривает с тобой об искусстве. Даже у меня, человека с сильным самообладанием, возникает желание немедленно убраться подальше от того места, где находишься ты. Ты меня душишь! Переводишь меня в болевой захват! Ждешь, чтобы мои глаза вылезли из орбит, пока я не признаю, что ты – гениальнейшая из художников...»
«Я фантастический художник! – завизжала в этот момент Йоко, обрывая его на полуслове. – Ты что, хочешь сказать, что я – плохой художник?»
Неожиданно Говард понял, что угодил в ту самую ловушку со стальными зубами, которую сам только что анализировал. «Джон! Джон! – услышал он голос Йоко, взывавший к Леннону. – Говард сказал, что я паршивая мегера! Это неправда! Скажи, Джон, ведь я совсем не стерва, которая душит людей?»
Джон понятия не имел, чем был вызван такой взрыв с ее стороны, но на всякий случай закричал: «Нет, ты послушай Говарда! Он говорит тебе правду!»
В ответ на что Иоко завопила: «А-а-а! И ты тоже против меня, Джон!»
Глава 46
Рок-революция
Несколько недель спустя Джон и Йоко ужинали с Джерри Рубином в «Серендипити». Сидя в модном ресторане, напоминавшем одновременно кафе-мороженое прошлых лет и лавку старьевщика, они делились с лидером «новых левых» своими планами на ближайшее будущее. «Йоко говорила, что ей очень хочется жить в Нью-Йорке и делать что-нибудь полезное, – рассказал Рубин. – Джон сказал, что хочет собрать новую группу. Он хотел играть, а затем возвращать все заработанные деньги народу. Я пришел в такой восторг, что расцеловал их обоих».
Ликование Рубина объяснялось не только радостью приобретения новых сторонников. В конце 1971 года рейтинг вдохновителя «нового левого» движения значительно снизился. И дело было не только в том, что средства массовой информации начали уставать от его клоунады, ситуация усугублялась еще и тем, что внутри его собственной партии Ииппиз назревал раскол, во главе которого стоял очень сильный соперник – Томас Кинг Форсэйд, блестящий молодой человек, но с явно выраженной склонностью к насилию. Рубин, попавший под действие собственного правила – «Никогда не доверяй тому, кто старше тридцати!», стал свидетелем формирования раскольнической группировки, члены которой называли себя Зиппиз (От американского «zippy» – живой, энергичный.). Эти ребята очень скоро придут поздравить его с тридцатичетырехлетием и принесут в подарок большой белый торт, которым тут же залепят ему в физиономию!
Джон и Иоко, которые стремились стать лидерами авангарда уже после того, как он сделался неотъемлемой частью художественного истеблишмента, в очередной раз продемонстрировали свою наивность и неосведомленность, когда захотели вскочить на подножку радикалистского движения как раз тогда, когда все остальные старались побыстрее с нее соскочить. На самом деле, для того чтобы увлечь Леннонов, Джерри хватило одного телефонного звонка. Еще в июне, когда Рубин увидел их фотографию на страницах нью-йоркского номера «Дэйли ньюс», он позвонил в АВКСО. Йоко перезвонила ему уже через два часа. В следующую субботу во второй половине дня – в тот самый уик-энд, когда Джон и Йоко выступали с Фрэнком Заппой, – Рубину, Эби и Эни Хоффманам была назначена встреча на Вашингтон-сквер. Когда к ним подъехал лимузин Джона и Иоко, вся компания забралась в автомобиль и поехала в направлении площади Святого Марка к дому Хоффманов, где каждая комната была напичкана микрофонами федеральных служб. "Джон забавлялся, как мог, – вспоминает Рубин. – Когда мы проезжали мимо полицейских, он ложился на пол лимузина, размахивал из окна своими красно-бело-синими кроссовками и кричал: «Смотрите! Я патриот!»
В течение пяти часов, которые продолжалось это первое собрание, каждый из его участников силился убедить остальных в том, что они разговаривают на одном языке. Рубин говорил о том, как «Ииппиз использовали в политике тактику „Битлз“, стараясь добиться слияния музыки и жизни в единое целое. Кроме того, мы сравнили их постельные интервью с акциями Ииппиз. Как оказалось, в течение многих лет мы все пятеро занимались одним и тем же». Рубин сделал вывод о том, что все политические идеи Джона умещались в двух лозунгах: «Это мы против них» и «Для нас нет ничего невозможного».
В течение последующих месяцев Джон и Йоко были слишком заняты реализацией других проектов и решением личных проблем, чтобы принимать сколь-нибудь серьезное участие в политической жизни Америки. Но после выставки в музее Эверсона неутомимая парочка решила резко изменить направление главного удара. Вместо предполагавшегося блицкрига на художественный мир Нью-Йорка они задумали сконцентрировать усилия на политическом радикальном движении. И чтобы подчеркнуть серьезность своих новых намерений, 1 ноября они покинули верхний этаж самого аристократического отеля в Нью-Йорке и переехали в задрипанную квартирку на первом этаже в одном из домов Вест-вилледж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141