— А как его фамилия?
— Чего ты глупости спрашиваешь, читай, тут все написано, — укорил меня Юрек, показывая на именной значок на халате врача.
Я страшно оживилась.
— О Боже мой! — воскликнула я. — Если вашего сына кто-нибудь задушит голыми руками, так это буду я! Всякий раз, стоит мне на него поставить, и я проигрываю!
Проигнорировав мою угрозу, доктор поинтересовался, есть ли у меня на ипподроме какое-нибудь спокойное местечко, я заверила его, что есть. Доктор вколол мне какое-то болеутоляющее средство, и «неотложка» уехала. Я отправилась с Юреком на скачки, потому что настроение у меня значительно поднялось. Укол начал действовать, дышать стало легко, я уснула в своём кресле, как суслик, и проспала почти полтора заезда. Так что лечение подействовало.
Кажется, в число отрицательных примеров я с разбегу включила положительный. Ничего, я сейчас это исправлю…
Поразительная бесчеловечность нашего здравоохранения проявлялась между прочим и таким образом: человек заболевал, чувствовал себя очень плохо, но высокой температуры у него не было. Врач из поликлиники приходил на дом только в тех случаях, когда температура подскакивала до тридцати девяти градусов. Иначе пациент должен был идти к врачу сам, а это удовольствие выше среднего. Сперва с шести тридцати утра больной выстаивал очередь за талончиком, потом до пяти-шести вечера сидел в очереди с этим талончиком, после чего простаивал очередь в аптеке, чтобы купить лекарство. Если у кого здоровье лошадиное, с грехом пополам выдержишь. Но тогда и без врачебного вмешательства, глядишь, оклемался бы.
То же самое касалось и детей. Легко принести к доктору младенца, а как быть с пяти-шестилетним ребёнком, который весит около тридцати килограммов? Или тащить ребёнка в поликлинику на своих двоих, что, конечно, весьма способствует выздоровлению, либо мать должна нести его на руках. Причём упакованного в тёплую одежду, то есть и вовсе неподъёмного. Как же это все мыслилось на практике?
Для меня эта проблема — больное место, поскольку мои дети были крупные. Тащить тяжесть около полуцентнера — за гранью моих возможностей. Я уже писала о сложностях с моим семейным бюджетом. Именно потому счета ломали мне все планы — врача я вызывала частным образом.
Ну ладно, ладно, что вспоминать прошлое. Водки я не покупала, приёмов не устраивала, платьев, туфель, косметики у меня не было, телевизора и стиральной машины мы не могли себе позволить, муж ходил в одних-единственных портках… А на врачей тратиться приходилось.
И в результате бесплатное здравоохранение оказалось сплошным мифом и легендой. Ясное дело, я имею в виду ситуацию в Варшаве, и пусть никто мне не талдычит, будто врачей не хватало. По официальным данным, Варшава была набита врачами до отказа, у медработников не было шансов получить тут работу, больницы трещали по швам от лишних врачей, урвать рабочее место в системе здравоохранения было чем-то вроде выигрыша в лотерею. Так что, в конце концов, не хватало у нас врачей, или их было слишком много?!
Мы, наверное, все-таки не отдаём себе отчёта, сколько вреда причинил нам бывший строй. Он губительно деморализовал службу здоровья, оглупил общество, довёл людей до уровня ниже скотского. Кто это выдумал? Ленин?..
Верхом социальных достижений как были, так и остаются больницы.
Когда я забирала из больницы отца, которого выписали домой в пятницу, у нас появился большой шанс провести уик-энд, сидя на ступеньках больницы: у отца по необходимости, а у меня — с ним за компанию. Отца уже выписали, поэтому койки ему не полагалось, но уехать ему пришлось бы в одной пижаме, халат у него был тоже казённый, а потому его надлежало сдать. Будь хотя бы на дворе лето, так ведь нет, поздняя осень. А гардероб-склад был заперт, поскольку работал только до одиннадцати утра, а оформление выписки дело долгое и закончилось только к часу дня. Пункт «Скорой помощи» не дежурил, до понедельника все было закрыто.
Меня такая перспектива не вдохновила, я закатила скандал, намереваясь в случае необходимости вломиться в этот склад. Вероятно, моя решимость как-то повлияла, потому что кастеляншу разыскали уже через час, и она со страшно недовольной миной в виде исключения вернула отцу его одежду. Кто, спрашивается, внушил этой бабе, что она должна считать всех людей своими врагами? И о чем думал врач, который отца выписывал?
На Цегловской, где лежала Люцина, творились страшные вещи. О некоторых я уже писала, повторяться не хочу, только кое-что добавлю. Я привезла туда Люцину на пункцию в тяжелейшем состоянии, почти захлёбывающуюся раковым экссудатом. Оставив её в регистратуре на инвалидной коляске, я помчалась искать докторшу, потому что никто понятия не имел, где она обитает. Я обегала полбольницы, а она довольно большая, но никакими сведениями так и не разжилась. Люцина задыхалась и синела. Сидела она в регистратуре, где за стеклом две медсёстры весело и беззаботно болтали, время от времени бросая на неё равнодушные взгляды. Думается, обычные уличные шлюхи проявили бы больше сочувствия. Медсёстры! Дерьмо, а не медсёстры!
Стиснув зубы, я обратилась к ним. Оказалось, они прекрасно знали, где искать доктора и куда везти пациентку. В конце концов они направили нас с Люциной куда надо. Интересно, чего же они ждали раньше? Что она окончательно захлебнётся и проблема отпадёт сама собой?
Регистратура в лице недовольной жизнью девицы потребовала от меня, чтобы я подсуетилась. Мне надо было мчаться через весь двор в другое крыло здания и принести какие-то документы или результаты анализов, причём было заранее ясно, что бегать взад-вперёд мне придётся раза три. Оглушённая ситуацией, я даже сделала было шаг к выходу, после чего вдруг опомнилась, и меня охватило дикое бешенство. Я обратила внимание девицы, что телефон у неё под рукой, говорить она, как я поняла, умеет, и глухотой тоже не отличается. Девица пыталась мне возразить, что она, мол, не знает номера телефона. Я упёрлась на своём, заявила, что я больна, не помню уж чем — то ли ногу вывихнула, то ли печёночной коликой маюсь, прибавила себе лет, а уж тон, каким я говорила, был вполне достоин взбешённого айсберга, если такое явление вообще существует в природе. Девица капитулировала, и тут оказалось, что мне и бегать-то никуда не надо.
Люцина, как я уже говорила, до последней минуты жизни сохраняла чувство юмора. Некоторые сцены больничной жизни я знаю по её рассказам. Пациентам, например, делают клизму в процедурном кабинете, после чего, ясное дело, нужен туалет. Так вот, туалет находится на большом расстоянии от кабинета, в другом конце амбулатории. Пациент, сопровождаемый страстными увещеваниями потерпеть, мчится в коротенькой рубашонке или в полуспущенной пижаме среди людей в зимних пальто, лихорадочно держась за интимные места, а за ним несётся медсестра, которая его понукает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Чего ты глупости спрашиваешь, читай, тут все написано, — укорил меня Юрек, показывая на именной значок на халате врача.
Я страшно оживилась.
— О Боже мой! — воскликнула я. — Если вашего сына кто-нибудь задушит голыми руками, так это буду я! Всякий раз, стоит мне на него поставить, и я проигрываю!
Проигнорировав мою угрозу, доктор поинтересовался, есть ли у меня на ипподроме какое-нибудь спокойное местечко, я заверила его, что есть. Доктор вколол мне какое-то болеутоляющее средство, и «неотложка» уехала. Я отправилась с Юреком на скачки, потому что настроение у меня значительно поднялось. Укол начал действовать, дышать стало легко, я уснула в своём кресле, как суслик, и проспала почти полтора заезда. Так что лечение подействовало.
Кажется, в число отрицательных примеров я с разбегу включила положительный. Ничего, я сейчас это исправлю…
Поразительная бесчеловечность нашего здравоохранения проявлялась между прочим и таким образом: человек заболевал, чувствовал себя очень плохо, но высокой температуры у него не было. Врач из поликлиники приходил на дом только в тех случаях, когда температура подскакивала до тридцати девяти градусов. Иначе пациент должен был идти к врачу сам, а это удовольствие выше среднего. Сперва с шести тридцати утра больной выстаивал очередь за талончиком, потом до пяти-шести вечера сидел в очереди с этим талончиком, после чего простаивал очередь в аптеке, чтобы купить лекарство. Если у кого здоровье лошадиное, с грехом пополам выдержишь. Но тогда и без врачебного вмешательства, глядишь, оклемался бы.
То же самое касалось и детей. Легко принести к доктору младенца, а как быть с пяти-шестилетним ребёнком, который весит около тридцати килограммов? Или тащить ребёнка в поликлинику на своих двоих, что, конечно, весьма способствует выздоровлению, либо мать должна нести его на руках. Причём упакованного в тёплую одежду, то есть и вовсе неподъёмного. Как же это все мыслилось на практике?
Для меня эта проблема — больное место, поскольку мои дети были крупные. Тащить тяжесть около полуцентнера — за гранью моих возможностей. Я уже писала о сложностях с моим семейным бюджетом. Именно потому счета ломали мне все планы — врача я вызывала частным образом.
Ну ладно, ладно, что вспоминать прошлое. Водки я не покупала, приёмов не устраивала, платьев, туфель, косметики у меня не было, телевизора и стиральной машины мы не могли себе позволить, муж ходил в одних-единственных портках… А на врачей тратиться приходилось.
И в результате бесплатное здравоохранение оказалось сплошным мифом и легендой. Ясное дело, я имею в виду ситуацию в Варшаве, и пусть никто мне не талдычит, будто врачей не хватало. По официальным данным, Варшава была набита врачами до отказа, у медработников не было шансов получить тут работу, больницы трещали по швам от лишних врачей, урвать рабочее место в системе здравоохранения было чем-то вроде выигрыша в лотерею. Так что, в конце концов, не хватало у нас врачей, или их было слишком много?!
Мы, наверное, все-таки не отдаём себе отчёта, сколько вреда причинил нам бывший строй. Он губительно деморализовал службу здоровья, оглупил общество, довёл людей до уровня ниже скотского. Кто это выдумал? Ленин?..
Верхом социальных достижений как были, так и остаются больницы.
Когда я забирала из больницы отца, которого выписали домой в пятницу, у нас появился большой шанс провести уик-энд, сидя на ступеньках больницы: у отца по необходимости, а у меня — с ним за компанию. Отца уже выписали, поэтому койки ему не полагалось, но уехать ему пришлось бы в одной пижаме, халат у него был тоже казённый, а потому его надлежало сдать. Будь хотя бы на дворе лето, так ведь нет, поздняя осень. А гардероб-склад был заперт, поскольку работал только до одиннадцати утра, а оформление выписки дело долгое и закончилось только к часу дня. Пункт «Скорой помощи» не дежурил, до понедельника все было закрыто.
Меня такая перспектива не вдохновила, я закатила скандал, намереваясь в случае необходимости вломиться в этот склад. Вероятно, моя решимость как-то повлияла, потому что кастеляншу разыскали уже через час, и она со страшно недовольной миной в виде исключения вернула отцу его одежду. Кто, спрашивается, внушил этой бабе, что она должна считать всех людей своими врагами? И о чем думал врач, который отца выписывал?
На Цегловской, где лежала Люцина, творились страшные вещи. О некоторых я уже писала, повторяться не хочу, только кое-что добавлю. Я привезла туда Люцину на пункцию в тяжелейшем состоянии, почти захлёбывающуюся раковым экссудатом. Оставив её в регистратуре на инвалидной коляске, я помчалась искать докторшу, потому что никто понятия не имел, где она обитает. Я обегала полбольницы, а она довольно большая, но никакими сведениями так и не разжилась. Люцина задыхалась и синела. Сидела она в регистратуре, где за стеклом две медсёстры весело и беззаботно болтали, время от времени бросая на неё равнодушные взгляды. Думается, обычные уличные шлюхи проявили бы больше сочувствия. Медсёстры! Дерьмо, а не медсёстры!
Стиснув зубы, я обратилась к ним. Оказалось, они прекрасно знали, где искать доктора и куда везти пациентку. В конце концов они направили нас с Люциной куда надо. Интересно, чего же они ждали раньше? Что она окончательно захлебнётся и проблема отпадёт сама собой?
Регистратура в лице недовольной жизнью девицы потребовала от меня, чтобы я подсуетилась. Мне надо было мчаться через весь двор в другое крыло здания и принести какие-то документы или результаты анализов, причём было заранее ясно, что бегать взад-вперёд мне придётся раза три. Оглушённая ситуацией, я даже сделала было шаг к выходу, после чего вдруг опомнилась, и меня охватило дикое бешенство. Я обратила внимание девицы, что телефон у неё под рукой, говорить она, как я поняла, умеет, и глухотой тоже не отличается. Девица пыталась мне возразить, что она, мол, не знает номера телефона. Я упёрлась на своём, заявила, что я больна, не помню уж чем — то ли ногу вывихнула, то ли печёночной коликой маюсь, прибавила себе лет, а уж тон, каким я говорила, был вполне достоин взбешённого айсберга, если такое явление вообще существует в природе. Девица капитулировала, и тут оказалось, что мне и бегать-то никуда не надо.
Люцина, как я уже говорила, до последней минуты жизни сохраняла чувство юмора. Некоторые сцены больничной жизни я знаю по её рассказам. Пациентам, например, делают клизму в процедурном кабинете, после чего, ясное дело, нужен туалет. Так вот, туалет находится на большом расстоянии от кабинета, в другом конце амбулатории. Пациент, сопровождаемый страстными увещеваниями потерпеть, мчится в коротенькой рубашонке или в полуспущенной пижаме среди людей в зимних пальто, лихорадочно держась за интимные места, а за ним несётся медсестра, которая его понукает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39