Результат был ужасающий.
Через три недели физиономия моя выглядела немногим лучше, чем после чёрной оспы. На коже, видимо, проступили все мерзкие черты моего характера. Я боялась смотреть в зеркало, но лечение продолжала — наверное, с отчаяния, а может, в приступе мазохизма. Зато потом я была вознаграждена за свои муки.
Через три месяца все пропало, как рукой сняло. На всякий случай я продолжала пить травки, и кожа у меня стала просто сливочной. Пила я травы полгода, и этого хватило на всю жизнь. Обмен веществ травы регулируют безошибочно. Могу посоветовать это средство каждому, суть только в том, что травы надо пить натощак: ни чаю, ни кофе, ни завтрака, сразу после пробуждения — травку.
Моя предыдущая домработница Геня, которая любила посидеть со мной за чашечкой кофе и поболтать, рассказала мне своё самое страшное переживание детства.
Лет в десять-двенадцать она взобралась на дерево, не помню какое, ясно только, что высокое, и с того дерева рухнула. По дороге она ещё зацепилась за сук и страшно разодрала себе ногу, кровь ручьём лилась из глубокой раны, но Геню испугало не это: она представила себе, как её выпорют дома. Девочка сидела под деревом, боясь вернуться домой, кровь текла, и она, чтобы как-то остановить кровь, рвала растущие рядом листья и прикладывала их к ране. По чистой случайности это оказались листья лопуха. Так продолжалось несколько часов. К величайшему удивлению Гени, рана стала затягиваться прямо на глазах. Наутро она уже покрылась струпиком, потом без малейшего заражения крови зажила, не оставив следа.
Я пыталась лечить травами собственную мать в тот период, когда она потеряла аппетит и стала худеть. На основании шедевра «Траволечение» ксёндза Климушко и собственного опыта я составила для неё убийственную смесь и велела пить. Месяца через два мать снова заявила, что потеряла аппетит. Я испугалась.
— Ты травы пьёшь? — встревоженно спросила я.
— Нет, — смущённо призналась мамуся.
— Почему?!!
— Как только я начала их пить, у меня такой аппетит разыгрался, что я бы тут же растолстела. Ну я и перестала…
* * *
Исправления я решила вносить постепенно. Раз уж речь зашла об Алиции, то внесу и остальные поправки.
Так вот, прочитав третий том «Автобиографии», Алиция страшно рассердилась и набросилась на меня с когтями и зубами. Кстати, в скобках замечу, что зубы у неё собственные.
— Я все могу вынести, только не это! — решительно заявила она. — Убей не помню, чтобы я вырывала доски из забора, ну ладно, пусть это останется, ты столько небылиц сочиняешь, что одной больше — од ной меньше, какая разница. Но насчёт негритянки ты обязана исправить! Это НЕ Я сказала, что она воняет, я ненавижу расизм! Для меня самая большая мерзость на свете — это расизм! Будь добра дать публичное опровержение!
Теперь меня Алиция уж точно убьёт, но я все-таки напишу, что думаю. Может быть, замечание о том, что от негритянок дурно пахнет, высказал кто-то другой, насчёт этого я возражать не стану. Сама я этого не выдумала, наверняка где-то услышала, но это совершеннейшая неправда. Я специально принюхивалась к ним в Дании, во Франции, на Кубе — ничего подобного, от некоторых наших земляков несёт куда сильнее. Возможно, их запах просто отличается от нашего, но я что-то не заметила. Впрочем, дело не в этом.
Алиция — ярая антирасистка. Это факт. Антисемитизма она тоже не выносит. Мой антисемитизм она прощает, наверное, в её глазах меня спасает тот факт, что я не отличаю евреев от остальных народов, причём антисемитизм у меня слегка ущербный, я об этом уже писала, обещая объяснить сей факт. Я так и сделаю, чуть позже. Но, во-первых, в те времена её взгляды ещё не были столь бескомпромиссными, категоричность в этих вопросах у неё появилась только после переезда в Данию. Мне кажется, что про негритянку она все-таки могла ляпнуть… Ну ладно, пусть я не права, и это сказала я сама. А во-вторых, пусть её кто-нибудь спросит, вышла бы она замуж за пуэрториканца, например. Или за серба… или вовсе за араба…
Я очень хорошо знаю, что она на это ответит Что это, мол, вопрос не расизма, а личных пристрастий, за рыжего она тоже не вышла бы, потому что рыжие ей не по душе. Как бы там ни было, а на всякий случай этот том автобиографии я ей вообще не покажу…
Чтобы избежать недоразумений, сразу скажу, что Алицию я обожаю, что у меня болит за неё душа, как у заботливого хозяина за свою коровушку. Если бы меня свалила тяжкая болезнь, если бы надо мной нависли нужда, нищета, угроза голодной смерти — я хочу, чтобы рядом была Алиция. Если бы мне грозил эшафот, если бы во всем мире мне надо было выбрать единственного человека, заслуживающего доверия, — я бы выбрала Алицию. До конца своих дней не забуду, что именно она, а не кто другой, оказал мне самую важную в жизни услугу без малейшей в том корысти и с большими потерями для себя. Что, впрочем, не мешает нам самозабвенно ссориться и ругаться.
Я с умилением прощаю ей склероз, который ещё почище моего. Надо же окончательно впасть в детство, чтобы забыть мои заслуги по уходу за её садом. У неё начисто вылетело из памяти, что я подрезала ветки и деревца в её живой изгороди со стороны улицы и сразу же жгла их, а память о тех потрясающих кострах жива во мне по разным причинам.
Как раз перед тем я купила себе знаменитый платиновый парик, который потом описала в романе «Что сказал покойник». Вместе со мной шлялся по саду Алиции некий Яцусь, которого я превратила потом в Мацуся в «Проклятом наследстве». Именно Яцусю принадлежал малинового цвета ночной горшок, который я везла в тот раз, когда берлинский поезд удрал с моими вещами, оставив меня на перроне. Именно у Яцуся были пятьдесят долларов одной банкнотой, каковую он именовал полудурком… Как раз возле того костра он и пошутил в своё удовольствие.
— Батюшки, ты волосы подпалила! — в какой-то момент с ужасом крикнул он.
Я так и помертвела, принимая во внимание цену парика. Превозмогая паралич в ногах, я кинулась к зеркалу, после чего оказалось, что он пошутил. Яцусь сатанински хохотал, клянусь, что Алиция при этом присутствовала! И теперь она утверждает, будто ничего не помнит и я никаких веток не жгла!
Алиция также утверждает, будто я вместо того, чтобы писать правду, просто творю новое художественное произведение, а стало быть, все это — плод моего воображения и фикция. Если даже и так, то в весьма мизерной степени, поскольку её поправки не составляют и одной двадцатой части написанного мною. К счастью, я нашла собственные письма, которые посылала из Дании. Я не ставлю дат, но упоминание каких-то событий позволяет сделать привязку ко времени. Например, если я упоминаю, что через неделю Рождество, это ведь о чем-то говорит.
Она же утверждает, что я не могла слопать миндалину, потому что фрау фон Розен вообще по рассеянности не воткнула её в крем, но я-то помню, что грызла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Через три недели физиономия моя выглядела немногим лучше, чем после чёрной оспы. На коже, видимо, проступили все мерзкие черты моего характера. Я боялась смотреть в зеркало, но лечение продолжала — наверное, с отчаяния, а может, в приступе мазохизма. Зато потом я была вознаграждена за свои муки.
Через три месяца все пропало, как рукой сняло. На всякий случай я продолжала пить травки, и кожа у меня стала просто сливочной. Пила я травы полгода, и этого хватило на всю жизнь. Обмен веществ травы регулируют безошибочно. Могу посоветовать это средство каждому, суть только в том, что травы надо пить натощак: ни чаю, ни кофе, ни завтрака, сразу после пробуждения — травку.
Моя предыдущая домработница Геня, которая любила посидеть со мной за чашечкой кофе и поболтать, рассказала мне своё самое страшное переживание детства.
Лет в десять-двенадцать она взобралась на дерево, не помню какое, ясно только, что высокое, и с того дерева рухнула. По дороге она ещё зацепилась за сук и страшно разодрала себе ногу, кровь ручьём лилась из глубокой раны, но Геню испугало не это: она представила себе, как её выпорют дома. Девочка сидела под деревом, боясь вернуться домой, кровь текла, и она, чтобы как-то остановить кровь, рвала растущие рядом листья и прикладывала их к ране. По чистой случайности это оказались листья лопуха. Так продолжалось несколько часов. К величайшему удивлению Гени, рана стала затягиваться прямо на глазах. Наутро она уже покрылась струпиком, потом без малейшего заражения крови зажила, не оставив следа.
Я пыталась лечить травами собственную мать в тот период, когда она потеряла аппетит и стала худеть. На основании шедевра «Траволечение» ксёндза Климушко и собственного опыта я составила для неё убийственную смесь и велела пить. Месяца через два мать снова заявила, что потеряла аппетит. Я испугалась.
— Ты травы пьёшь? — встревоженно спросила я.
— Нет, — смущённо призналась мамуся.
— Почему?!!
— Как только я начала их пить, у меня такой аппетит разыгрался, что я бы тут же растолстела. Ну я и перестала…
* * *
Исправления я решила вносить постепенно. Раз уж речь зашла об Алиции, то внесу и остальные поправки.
Так вот, прочитав третий том «Автобиографии», Алиция страшно рассердилась и набросилась на меня с когтями и зубами. Кстати, в скобках замечу, что зубы у неё собственные.
— Я все могу вынести, только не это! — решительно заявила она. — Убей не помню, чтобы я вырывала доски из забора, ну ладно, пусть это останется, ты столько небылиц сочиняешь, что одной больше — од ной меньше, какая разница. Но насчёт негритянки ты обязана исправить! Это НЕ Я сказала, что она воняет, я ненавижу расизм! Для меня самая большая мерзость на свете — это расизм! Будь добра дать публичное опровержение!
Теперь меня Алиция уж точно убьёт, но я все-таки напишу, что думаю. Может быть, замечание о том, что от негритянок дурно пахнет, высказал кто-то другой, насчёт этого я возражать не стану. Сама я этого не выдумала, наверняка где-то услышала, но это совершеннейшая неправда. Я специально принюхивалась к ним в Дании, во Франции, на Кубе — ничего подобного, от некоторых наших земляков несёт куда сильнее. Возможно, их запах просто отличается от нашего, но я что-то не заметила. Впрочем, дело не в этом.
Алиция — ярая антирасистка. Это факт. Антисемитизма она тоже не выносит. Мой антисемитизм она прощает, наверное, в её глазах меня спасает тот факт, что я не отличаю евреев от остальных народов, причём антисемитизм у меня слегка ущербный, я об этом уже писала, обещая объяснить сей факт. Я так и сделаю, чуть позже. Но, во-первых, в те времена её взгляды ещё не были столь бескомпромиссными, категоричность в этих вопросах у неё появилась только после переезда в Данию. Мне кажется, что про негритянку она все-таки могла ляпнуть… Ну ладно, пусть я не права, и это сказала я сама. А во-вторых, пусть её кто-нибудь спросит, вышла бы она замуж за пуэрториканца, например. Или за серба… или вовсе за араба…
Я очень хорошо знаю, что она на это ответит Что это, мол, вопрос не расизма, а личных пристрастий, за рыжего она тоже не вышла бы, потому что рыжие ей не по душе. Как бы там ни было, а на всякий случай этот том автобиографии я ей вообще не покажу…
Чтобы избежать недоразумений, сразу скажу, что Алицию я обожаю, что у меня болит за неё душа, как у заботливого хозяина за свою коровушку. Если бы меня свалила тяжкая болезнь, если бы надо мной нависли нужда, нищета, угроза голодной смерти — я хочу, чтобы рядом была Алиция. Если бы мне грозил эшафот, если бы во всем мире мне надо было выбрать единственного человека, заслуживающего доверия, — я бы выбрала Алицию. До конца своих дней не забуду, что именно она, а не кто другой, оказал мне самую важную в жизни услугу без малейшей в том корысти и с большими потерями для себя. Что, впрочем, не мешает нам самозабвенно ссориться и ругаться.
Я с умилением прощаю ей склероз, который ещё почище моего. Надо же окончательно впасть в детство, чтобы забыть мои заслуги по уходу за её садом. У неё начисто вылетело из памяти, что я подрезала ветки и деревца в её живой изгороди со стороны улицы и сразу же жгла их, а память о тех потрясающих кострах жива во мне по разным причинам.
Как раз перед тем я купила себе знаменитый платиновый парик, который потом описала в романе «Что сказал покойник». Вместе со мной шлялся по саду Алиции некий Яцусь, которого я превратила потом в Мацуся в «Проклятом наследстве». Именно Яцусю принадлежал малинового цвета ночной горшок, который я везла в тот раз, когда берлинский поезд удрал с моими вещами, оставив меня на перроне. Именно у Яцуся были пятьдесят долларов одной банкнотой, каковую он именовал полудурком… Как раз возле того костра он и пошутил в своё удовольствие.
— Батюшки, ты волосы подпалила! — в какой-то момент с ужасом крикнул он.
Я так и помертвела, принимая во внимание цену парика. Превозмогая паралич в ногах, я кинулась к зеркалу, после чего оказалось, что он пошутил. Яцусь сатанински хохотал, клянусь, что Алиция при этом присутствовала! И теперь она утверждает, будто ничего не помнит и я никаких веток не жгла!
Алиция также утверждает, будто я вместо того, чтобы писать правду, просто творю новое художественное произведение, а стало быть, все это — плод моего воображения и фикция. Если даже и так, то в весьма мизерной степени, поскольку её поправки не составляют и одной двадцатой части написанного мною. К счастью, я нашла собственные письма, которые посылала из Дании. Я не ставлю дат, но упоминание каких-то событий позволяет сделать привязку ко времени. Например, если я упоминаю, что через неделю Рождество, это ведь о чем-то говорит.
Она же утверждает, что я не могла слопать миндалину, потому что фрау фон Розен вообще по рассеянности не воткнула её в крем, но я-то помню, что грызла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39