— наконец произнёс он, с отвращением тыча пальцем в справочники. Меня несказанно удивила такая живая ненависть к невинным книгам.
— Есть. Больше того, в них правдиво все.
— И отсюда следует, что идиотская «Гвиана» действительно стоит сто двадцать тысяч фунтов?
— Теоретически. А практически она стоит столько, сколько за неё заплатят. В каталоге, по всей вероятности, проставлена сумма, полученная за марку на последнем аукционе. На следующем она будет больше. А ты что, собираешься её купить?
Мартин опять засмотрелся в окно. Прошло сто лет, прежде чем он ответил:
— Неплохое помещение капитала. Я бы и купил, да мне немного не хватает, всего лишь ста девятнадцати тысяч девятисот девяноста девяти фунтов и девяноста пенсов. Десять пенсов у меня есть.
В его голосе прозвучало столько горечи, что мне стало не по себе. В чем дело? Зная по опыту, что на прямой вопрос ответа от него не дождёшься, расскажет, когда сочтёт нужным сам, я не стала допытываться, а применила хитрую тактику и великодушно предложила одолжить ему ещё десять пенсов, чтобы меньше не хватало.
Мартин вздохнул, погасил сигарету и закурил следующую.
— У меня такие неприятности, что никакой жизни нет, — с усилием произнёс он. — Буду признателен, если ты меня выслушаешь. Ты разбираешься в марках, может, что и посоветуешь.
Не настолько уж хорошо я разбиралась в марках, чтобы давать стоящие советы, но своих сомнений не высказала, боясь сбить его с мысли, и лишь молча кивнула.
— Так вот, — начал Мартин. — Есть один человек…
И замолчал. Я терпеливо ждала. Мартин думал. Долго думал, а потом скорректировал предыдущее высказывание:
— Точнее будет сказать — был. Его уже нет.
— Умер? — вежливо поинтересовалась я.
— Вроде того.
И опять замолчал, задумчиво созерцая пейзаж за окном. Придерживаться тактики пассивного выжидания у меня не хватило больше терпения, и я рискнула его подтолкнуть:
— Ну? И что теперь? Ты должен его хоронить?
Мартин испустил тяжкий вздох и мрачно изрёк:
— Я с ним тесно связан.
— В каком смысле? Ты тоже должен умереть?
— Не обязательно. Хотя и так чуть жив, и, возможно, смерть — лучший выход для меня. А если ты будешь прерывать на каждом слове, я никогда не кончу. У этого человека были предки.
Я долго крепилась, но не выдержала:
— Дело житейское. С каждым может случиться.
— Да нет, у него особые предки. Я им плохого не желаю, но чтоб их разразило на месте, этих предков!
— А что, — удивилась я, — разве они ещё живы?
Мартин глянул на меня с сожалением и насмешливо пояснил:
— Этот человек родился в 1895 году. А его предки, сама понимаешь, родились ещё раньше.
— Да в чем дело-то? Ведь это его предки, не твои, что ты так переживаешь?
— Они мою жизнь сгубили. Можешь ты, в конце концов, выслушать меня и не перебивать? Все время меня сбиваешь.
— Могу. Я и слушаю, только ты после каждого слова делаешь такую паузу, что я думаю — уже конец, больше ничего не скажет. Говори непрерывно, ладно?
— Хорошо, попробую непрерывно. У этого человека был папа, родившийся на тридцать лет раньше, то есть в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. У папы тоже был папа, который родился за тридцать лет до своего сына, то есть в тысяча восемьсот тридцать пятом году. Ну и последний папа, значит, дедушка этого человека, и заварил кашу. А именно: сопляк начал собирать марки.
Я быстренько подсчитала, что в момент выпуска первой почтовой марки дедушке таинственной личности было пять лет. Вряд ли в столь нежном возрасте сопляк вёл оживлённую корреспонденцию, да ещё на иностранных языках. Интересно, что же он собирал и как? Да и вообще филателистическая горячка началась несколько позже…
— У него был дядя, — продолжал Мартин и этим заявлением снял все вопросы. — Дядя, ясное дело, был постарше племянника и занимался тем, что путешествовал, гореть ему в аду вечно. Не знаю, что ему втемяшилось в башку, но только из каждого путешествия он привозил этому щенку марки — свеженькие, прямо с почты, да вдобавок отдавал ему все письма. И этот подонок все сохранил!
— Не вижу в том ничего плохого, — вступилась я за дедушку. — Наоборот, очень благородное занятие.
— Ты меня не зли! — фыркнул Мартин. — Сначала послушай, чем все обернулось для меня. Ублюдок так увлёкся этим благородным занятием, что не бросил его и когда вырос. Более того, этого мерзавца тоже потянуло путешествовать, ездил по своим торговым делам и отовсюду привозил марки. Жил он до тысяча девятьсот первого года, а потом отдал богу душу.
— И перестал привозить, так что можешь успокоиться, — заметила я примирительно, ибо Мартин свирепел все больше.
— А вот и нет. Уходя в мир иной, он подложил мне свинью. Всю свою коллекцию завещал сыну, то есть папе этого человека. Папаша был тот ещё жмот. Он сразу же сообразил, что коллекция стоит больших денег и стоимость с годами будет расти, поэтому упрятал её в несгораемый сейф и принялся энергично пополнять, скупая все, что попадётся под руку, на почте, в комиссионках, на аукционах и распродажах. И все тут же прятал в свой сейф, так что ни одна живая душа его марок не видела. Меж тем прошумело несколько войн, происходили и другие исторические события, но коллекция от них не пострадала, хоть и находилась на территории нашей многострадальной страны, раздираемой историей. Представляешь, столько всего вокруг происходило, рушились дома и города, гибли люди, а проклятой коллекции ни черта не делалось! Наконец и папаша преставился, в очень почтённом возрасте, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. В завещании он наказал сыну, вот этому самому человеку, на все плевать и беречь только марки. А ведь он был очень богат, но вот видишь, пренебрёг всем имуществом из-за марок, хотя и сам точно не знал, что они собой представляют. Сын, то есть этот человек, в марках тоже не разбирался, разложил коллекцию, осмотрел её и опять запаковал, не имея понятия, что с ней делать. Но раз отец велел — он её берег. Когда началась последняя война, он вложил своё сокровище в чемодан, тщательно обернул чемодан брезентом и закопал в погребе у знакомых в деревне, а после войны достал его в целости и сохранности. В войну он потерял жену и детей, все родные погибли, а проклятые марки остались целы.
Потрясённая, слушала я эту невероятную историю, боясь перевести дыхание. Но тут Мартин опять сделал паузу и долго молчал. Так бы его и придушила!
— Ну? — спросила я, не выдержав. — Что же было в коллекции?
— «Колумбы», — ответил Мартин с непонятным мне отвращением. — Три негашёные серии, комплектные. Два негашёных «Маврикия». «Меркурии» в количестве шести штук, тоже негашёные. Все немецкие княжества, свеженькие, прямо из-под пресса. Канада, Англия, Соединённые Штаты — прелестные подборки, начиная с тысяча девятисотого года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Есть. Больше того, в них правдиво все.
— И отсюда следует, что идиотская «Гвиана» действительно стоит сто двадцать тысяч фунтов?
— Теоретически. А практически она стоит столько, сколько за неё заплатят. В каталоге, по всей вероятности, проставлена сумма, полученная за марку на последнем аукционе. На следующем она будет больше. А ты что, собираешься её купить?
Мартин опять засмотрелся в окно. Прошло сто лет, прежде чем он ответил:
— Неплохое помещение капитала. Я бы и купил, да мне немного не хватает, всего лишь ста девятнадцати тысяч девятисот девяноста девяти фунтов и девяноста пенсов. Десять пенсов у меня есть.
В его голосе прозвучало столько горечи, что мне стало не по себе. В чем дело? Зная по опыту, что на прямой вопрос ответа от него не дождёшься, расскажет, когда сочтёт нужным сам, я не стала допытываться, а применила хитрую тактику и великодушно предложила одолжить ему ещё десять пенсов, чтобы меньше не хватало.
Мартин вздохнул, погасил сигарету и закурил следующую.
— У меня такие неприятности, что никакой жизни нет, — с усилием произнёс он. — Буду признателен, если ты меня выслушаешь. Ты разбираешься в марках, может, что и посоветуешь.
Не настолько уж хорошо я разбиралась в марках, чтобы давать стоящие советы, но своих сомнений не высказала, боясь сбить его с мысли, и лишь молча кивнула.
— Так вот, — начал Мартин. — Есть один человек…
И замолчал. Я терпеливо ждала. Мартин думал. Долго думал, а потом скорректировал предыдущее высказывание:
— Точнее будет сказать — был. Его уже нет.
— Умер? — вежливо поинтересовалась я.
— Вроде того.
И опять замолчал, задумчиво созерцая пейзаж за окном. Придерживаться тактики пассивного выжидания у меня не хватило больше терпения, и я рискнула его подтолкнуть:
— Ну? И что теперь? Ты должен его хоронить?
Мартин испустил тяжкий вздох и мрачно изрёк:
— Я с ним тесно связан.
— В каком смысле? Ты тоже должен умереть?
— Не обязательно. Хотя и так чуть жив, и, возможно, смерть — лучший выход для меня. А если ты будешь прерывать на каждом слове, я никогда не кончу. У этого человека были предки.
Я долго крепилась, но не выдержала:
— Дело житейское. С каждым может случиться.
— Да нет, у него особые предки. Я им плохого не желаю, но чтоб их разразило на месте, этих предков!
— А что, — удивилась я, — разве они ещё живы?
Мартин глянул на меня с сожалением и насмешливо пояснил:
— Этот человек родился в 1895 году. А его предки, сама понимаешь, родились ещё раньше.
— Да в чем дело-то? Ведь это его предки, не твои, что ты так переживаешь?
— Они мою жизнь сгубили. Можешь ты, в конце концов, выслушать меня и не перебивать? Все время меня сбиваешь.
— Могу. Я и слушаю, только ты после каждого слова делаешь такую паузу, что я думаю — уже конец, больше ничего не скажет. Говори непрерывно, ладно?
— Хорошо, попробую непрерывно. У этого человека был папа, родившийся на тридцать лет раньше, то есть в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. У папы тоже был папа, который родился за тридцать лет до своего сына, то есть в тысяча восемьсот тридцать пятом году. Ну и последний папа, значит, дедушка этого человека, и заварил кашу. А именно: сопляк начал собирать марки.
Я быстренько подсчитала, что в момент выпуска первой почтовой марки дедушке таинственной личности было пять лет. Вряд ли в столь нежном возрасте сопляк вёл оживлённую корреспонденцию, да ещё на иностранных языках. Интересно, что же он собирал и как? Да и вообще филателистическая горячка началась несколько позже…
— У него был дядя, — продолжал Мартин и этим заявлением снял все вопросы. — Дядя, ясное дело, был постарше племянника и занимался тем, что путешествовал, гореть ему в аду вечно. Не знаю, что ему втемяшилось в башку, но только из каждого путешествия он привозил этому щенку марки — свеженькие, прямо с почты, да вдобавок отдавал ему все письма. И этот подонок все сохранил!
— Не вижу в том ничего плохого, — вступилась я за дедушку. — Наоборот, очень благородное занятие.
— Ты меня не зли! — фыркнул Мартин. — Сначала послушай, чем все обернулось для меня. Ублюдок так увлёкся этим благородным занятием, что не бросил его и когда вырос. Более того, этого мерзавца тоже потянуло путешествовать, ездил по своим торговым делам и отовсюду привозил марки. Жил он до тысяча девятьсот первого года, а потом отдал богу душу.
— И перестал привозить, так что можешь успокоиться, — заметила я примирительно, ибо Мартин свирепел все больше.
— А вот и нет. Уходя в мир иной, он подложил мне свинью. Всю свою коллекцию завещал сыну, то есть папе этого человека. Папаша был тот ещё жмот. Он сразу же сообразил, что коллекция стоит больших денег и стоимость с годами будет расти, поэтому упрятал её в несгораемый сейф и принялся энергично пополнять, скупая все, что попадётся под руку, на почте, в комиссионках, на аукционах и распродажах. И все тут же прятал в свой сейф, так что ни одна живая душа его марок не видела. Меж тем прошумело несколько войн, происходили и другие исторические события, но коллекция от них не пострадала, хоть и находилась на территории нашей многострадальной страны, раздираемой историей. Представляешь, столько всего вокруг происходило, рушились дома и города, гибли люди, а проклятой коллекции ни черта не делалось! Наконец и папаша преставился, в очень почтённом возрасте, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. В завещании он наказал сыну, вот этому самому человеку, на все плевать и беречь только марки. А ведь он был очень богат, но вот видишь, пренебрёг всем имуществом из-за марок, хотя и сам точно не знал, что они собой представляют. Сын, то есть этот человек, в марках тоже не разбирался, разложил коллекцию, осмотрел её и опять запаковал, не имея понятия, что с ней делать. Но раз отец велел — он её берег. Когда началась последняя война, он вложил своё сокровище в чемодан, тщательно обернул чемодан брезентом и закопал в погребе у знакомых в деревне, а после войны достал его в целости и сохранности. В войну он потерял жену и детей, все родные погибли, а проклятые марки остались целы.
Потрясённая, слушала я эту невероятную историю, боясь перевести дыхание. Но тут Мартин опять сделал паузу и долго молчал. Так бы его и придушила!
— Ну? — спросила я, не выдержав. — Что же было в коллекции?
— «Колумбы», — ответил Мартин с непонятным мне отвращением. — Три негашёные серии, комплектные. Два негашёных «Маврикия». «Меркурии» в количестве шести штук, тоже негашёные. Все немецкие княжества, свеженькие, прямо из-под пресса. Канада, Англия, Соединённые Штаты — прелестные подборки, начиная с тысяча девятисотого года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76