У секретаря затрепетали веки, он чуть-чуть усмехнулся уголком рта -
единственной во всей Северной Америке, неподражаемой улыбкой:
- Разумеется, сэр, это были частные лица, честные торговцы, преданные
вам, сэр.
- Узнать имена торговцев, - продиктовал Гарин, - в печати выразить им
мою горячую признательность. Покушавшегося судить по всей строгости за-
конов. После осуждения я его помилую.
- Второе покушение произошло также в парке, - продолжал секретарь. -
Была обнаружена дама, смотревшая на окна вашей опочивальни, сэр. При да-
ме найден небольшой револьвер.
- Молоденькая?
- Пятидесяти трех лет. Девица.
- И что же толпа?
- Толпа ограничилась тем, что сорвала с нее шляпу, изломала зонтик и
растоптала сумочку. Такой сравнительно слабый энтузиазм объясняется ран-
ним часом утра и жалким видом самой дамы, немедленно упавшей в обморок
при виде разъяренной толпы.
- Выдать старой вороне заграничный паспорт и немедленно вывезти за
пределы Соединенных Штатов. В печати говорить глухо об этом инциденте.
Что еще?
Без пяти девять Гарин взял душ, после чего отдал себя в работу парик-
махеру и его четырем помощникам. Он сел в особое, вроде зубоврачебного,
кресло, покрытое льняной простыней, перед тройным зеркалом. Одновременно
лицо его было подвергнуто паровой ванне, над ногтями обеих рук запорхали
пилочками, ножичками, замшевыми подушечками две блондинки, над ногтями
ног - две искуснейшие мулатки. Волосы на голове освежены в нескольких
туалетных водах и эссенциях, тронуты щипцами и причесаны так, что стало
незаметно плеши. Брадобрей, получивший титул баронета за удивительное
искусство, побрил Петра Петровича, напудрил и надушил лицо и голову раз-
личными духами: шею - запахом роз, за ушами - шипром, виски - букетом
Вернэ, около губ - веткой яблони (греб эпл), бородку - тончайшими духами
"Сумерки".
После всех этих манипуляций диктатора можно было обернуть шелковой
бумагой, положить в футляр и послать на выставку. Гарин с трудом дотер-
пел до конца, он подвергался этим манипуляциям каждое утро, и в газетах
писали о его "четверти часа после ванны". Делать было нечего.
Затем он проследовал в гардеробную, где его ожидали два лакея и да-
вешний камердинер с носками, рубашками, башмаками и прочим. На сегодня
он выбрал коричневый костюм с искоркой. Сволочи-репортеры писали, что
одним из удивительнейших талантов диктатора было уменье выбрать галстук.
Приходилось подчиняться и держать ухо востро. Гарин выбрал галстук расц-
ветки павлиньего пера. Ругаясь вполголоса по-русски, сам завязал его.
Следуя в столовую, отделанную в средневековом вкусе, Гарин подумал:
"Так долго не выдержать, вот черт, навязали режим".
За завтраком (опять-таки ни капли алкоголя) диктатор должен был прос-
матривать корреспонденцию. На севрском подносе лежали сотни три писем.
Жуя копченую поджаренную рыбу, безвкусную ветчину и овсяную кашу, варен-
ную на воде без соли (утренняя пища спортсменов и нравственных людей),
Гарин брал наугад хрустящие конверты. Распечатывал грязной вилкой,
мельком прочитывал:
"Мое сердце бьется, от волнения моя рука едва выводит эти строки...
Что вы подумаете обо мне? Боже! Я вас люблю. Я полюбила вас с той мину-
ты, когда увидела в газете (наименование) ваш портрет. Я молода. Я дочь
достойных родителей. Я полна энтузиазма стать женой и матерью..."
Обычно прилагалась фотографическая карточка. Все это были любовные
письма со всех концов Америки. От фотографий (за месяц их накопилось
несколько десятков тысяч) этих мордашек, с пышными волосами, невинными
глазами и глупыми носиками становилось ужасно, смертельно скучно. Проде-
лать головокружительный путь от Крестовского острова до Вашингтона, от
нетопленной комнаты в уединенном доме на Петроградской, где Гарин ходил
из угла в угол, сжимая руку и разыскивая почти несуществующую лазейку
спасения (бегство на "Бибигонде"), до золотого председательского кресла
в сенате, куда он через двадцать минут должен ехать... Ужаснуть мир, ов-
ладеть подземным океаном золота, добиться власти мировой - все только
затем, чтобы попасть в ловушку филистерской скучнейшей жизни.
- Тьфу ты, черт!
Гарин швырнул салфетку, забарабанил пальцами. Ничего не придумаешь.
Добиваться нечего. Дошел до самого верха. Диктатор. Потребовать разве
императорского титула? Тогда уж совсем замучают. Удрать? Куда? И зачем?
К Зое? Ах, Зоя! С ней порвалось что-то самое главное, что возникло в сы-
рую, теплую ночь в старенькой гостинице в Вилль Давре. Тогда, под шелест
листьев за окном, среди мучительных ласк, зародилась вся фантастика га-
ринской авантюры. Тогда был восторг наступающей борьбы. Тогда легко было
сказать, - брошу к твоим ногам мир... И вот Гарин - победитель. Мир - у
ног. Но Зоя - далекая, чужая, мадам Ламоль, королева Золотого острова. У
кого-то другого кружится голова от запаха ее волос, от пристального
взгляда ее холодных, мечтательных глаз. А он, Гарин, повелитель мира,
кушает кашу без соли, рассматривает, зевая, глупые физиономии на карточ-
ках. Фантастический сон, приснившийся в Вилль Давре, отлетел от него...
Издавай декреты, выламывайся под великого человека, будь приличным во
всех отношениях... Вот черт!.. Хорошо бы потребовать коньяку.
Он обернулся к лакеям, стоявшим, как чучела в паноптикуме, в отдале-
нии у дверей. Сейчас же двое выступили вперед, один склонился вопроси-
тельно, другой проговорил бесполым голосом:
- Автомобиль господина диктатора подан.
В сенат диктатор вошел, нагло ступая каблуками. Сев в золоченое крес-
ло, проговорил металлическим голосом формулу открытия заседания. Брови
его были сдвинуты, лицо выражало энергию и решимость. Десятки аппаратов
сфотографировали и киносняли его в эту минуту. Сотни прекрасных женщин в
ложах для публики отдались ему энтузиастическими взглядами.
Сенат имел честь поднести ему на сегодня титулы: лорда Нижне-Уэльско-
го, герцога Неаполитанского, графа Шарлеруа, барона Мюльгаузен и соимпе-
ратора Всероссийского. От Североамериканских Соединенных Штатов, где, к
сожалению, как в стране демократической, титулов не полагалось, поднесли
звание "Бизмен оф готт", что, в переводе на русский язык, значило: "Куп-
чина божьей милостью".
Гарин благодарил. Он с удовольствием плюнул бы на эти жирные лысины и
уважаемые плеши, сидящие перед ним амфитеатром в двусветном зале. Но он
понимал, что не плюнет, но сейчас встанет и поблагодарит.
"Подождите, сволочи, - думал он, стоя (бледный, маленький, с острой
бородкой) перед аплодирующим ему амфитеатром, - поднесу я вам проект о
чистоте расового отбора и первой тысяче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81