Кстати, хотя знаток великий детских душ, пастырь,
наставник юношества строгий, Егор Георгиевич Старопанский
в беседе с руководительницей классной Валеры Додд Анютой,
Морилло Анной Алексеевной, и употребил разок, другой без
всякого сомнения и смущения, лишь не переставая удивляться
той неизменности, с которой тик обнажает верхний ряд зубов
у безнадежно старой девы, словечко мерзкое "шлюшонка", а
мама нашего героя, женщина с университетским дипломом и с
синим остробоким поплавком, вводя сестру Надежду в курс
дел семейных, назойливых шуршунчиков обычных
телефонных нисколько не стесняясь, речь уснащала совсем уж
жуткими глаголами из лексикона неистового протопопа,
Валерия Николаевна Додд, Лера, до встречи удивительной с
Алешей Ермаковым, еще ни разу, да, да, да, ни разу, прожив
на этом свете уже шестнадцать полных лет, не пробовала роль
подростковую субъекта на женскую извечную объекта
действия сменить.
А возможности были, и отрицать сие нет смысла.
Однажды над собой контроль внезапно потерял не
одноклассник даже, смущенный сумерек сгущением, не
обалдевший от речного воздуха сынок механизатора-
стахановца, а сам Андрей Андреевич Речко, крепыш ушастый,
учитель физкультуры, любимый тренер.
Перед финальным матчем спартакиады школьной
областной в Новокузнецке он, надо же, в полночный час ее
застал в пустынной душевой. Девичье розовое тело в горячих
и шальных плескалось струях, не по-дневному из черных
дырочек неровных уныло каплями сочившейся воды, а
вырывавшейся, хлеставшей, бившей.
О, честное слово, он хотел удалиться, выйти, бежать,
исчезнуть, но вместо этого, Бог знает почему, мочалку, мыло,
полотенце на облупившуюся рыжую скамейку положил и
молнию немецкой олимпийки стал разводить замочком синим.
Паршивка же, срам прикрывать не думая совсем,
лишь фыркнула, откинула со лба дурную прядь, из пены
водопада вынырнула и, глядя педагогу в очи, негромко, но
уверенно, шутить не собираясь явно, пообещала:
- Я так сейчас орать начну, Андреич, так заблажаю,
что слышно будет даже в Южке.
Вот так.
Глаза закрывать и смеяться, да, да, нелепым,
неуместным образом комочек горловой выталкивать на
волю,ее заставил человек, лишенный бицепсов свирепых и
образцово-показательной брюшины, совсем неопытный
парнишка-книгочей.
- Ты чего, что-то не так?
- Нет, ты молодец, молодец, Алешенька.
Через неделю пришло время забирать Стасю и они
поехали вместе, все на том же "Урале", зеленом лягушонке.
Валера в люльке, а Леша на скрипучей, неласковой беседке, да
и то лишь благодаря исключительной работе на сжатие,
кручение и разрыв резинового, в живот ему с остервенением
необъяснимым всю дорогу отчаянно и злобно целившего
черного кольца.
И вновь не повезло серьезной, целеустремленной,
хорошей девочке (библиотекарем решившей стать) Анастасии.
Не доехал Алексей до больницы.
- Эй, ты, - лихач рыжеволосый прокричал, у старого
вокзала тормозя, осаживая вдруг свой трехколесный вездеход,
- никак твоя электричка.
Короче, не увидела, в глаза не заглянула, и ныне в
растерянности совершенной пребывает, после того, как два
семестра, борясь с чудовищной зевотой, не сыну, а мамаше
смотрела честно в рот. Доценту Ермаковой Галине
Александровне.
А, может быть, и наоборот, кто знает, в приятном
состоянии, что характеризует превращение невинной толики
таежного высокомерия в непреходящее и всеобъемлющее
чувство превосходства над публикой нелепой городской.
Ну и ладно.
Итак, зеленая пыльная электричка уже ждала Алешу
на перроне, без всякого стеснения, цинично, приглашая из
тамбура зловонного прощальный кинуть взгляд на девочку
Валеру, которая бежать во след стучать начавшим буферам,
конечно же, не пожелала, зато успела нахально и бесстыдно
подмигнуть.
Адью.
Гуд бай.
И тут, как будто бы, сама собой напрашивается точка.
Двадцать шестого августа Валера вернулась в
Южносибирск, в привычный круг знакомых рож и глаз, в тот
самый, где представление о ней, как о любительнице игр
опасных и ощущений острых давно уже сложилось, бытовало
и после неприглядного скандала, оргвыводы имевшего
известные, определенно, не подлежало пересмотру.
Значит так, двадцать шестого августа она вернулась, а
третьего уже, представьте, сентября, ее, шалунью,
захмелевшую слегка на именинах развеселых подруги милой
Иры, не то галантно проводить пытались, не то во двор глухой
нечаянно завести два наглых лося белоглазых, братишки
Ивановы, в ту пору, впрочем, еще не смевшие персты ломать
и длани тонкие крутить прекрасным дамам, во тьму
несоглашавшимся идти походкой легкой. Первые, заметить
следует, в сибирском нашем далеке обладатели незабвенных
полуботинок "Саламандер" на каучуковом ходу.
Но ничего им не обломилось. Ни старшему,
гладколицему и очень простому, еще месяца два Валере
досаждавшему ночными телефонными звонками, ни
угреватому уроду младшему, желтозубому дегенерату,
однажды подловить ее сумевшему в нелепом месте на
Гагарина, где часовая мастерская соседствовала с женской
консультацией.
Да, кое-кто обманулся той осенью, не только парочка
жлобов, но и субчики потоньше, понаблюдательнее, и те
поверить не в силах оказались в возможность внезапной
перемены характера девицы такой общительной, невероятно
бойкой, и от того не одному обиженному чудилось, что
смесью жуткой гнева и презрения волокна миокарда, напитав
столь многих праведных сердец, плутовка Лера решила просто
осмотрительнее стать, иначе говоря, подлей, хитрей и
вероломней.
На самом деле, девочка Валера изменилась весьма
своеобразно. Некоторый прилив доселе ей не свойственной
совсем мечтательности, она таким ехидством замаскировала,
такой насмешливостью скрыла, какую, право, не будь она
милашкой красногубой, умевшей брючки синие "Монтана"
эффектно в сапожки на шпильке итальянской заправлять, ей
не простил бы, нет, никто и никогда.
Раз в десять дней примерно, случалось даже чаще, из
ящика почтового вместе с "Южбассом", унылым, желтым,
неприглядным, (несвежим, в общем, еще до подписания в
печать) Валера извлекала конверт с квадратиком условной
марки, гашеной суровым дегтем черным томского почтового
штемпеля.
(Невероятное явление само по себе, между прочим,
ибо до той поры лишь домоуправление состояло в переписке с
жильцами из номера второго по Кирова, 17а. Тов.Додда имел
обыкновение мордатый пергидрольный аноним ежеквартально
бумажкой бесстыдно озаглавленной "перерасчет" уведомлять
о своих вечных и прискорбных неладах с арифметикой.)
Итак, конвертов белых пермской фабрики "Госзнак" с
ландшафтами цветными любимой родины знавать еще не
приходилось стальному ящику с тремя отверстиями круглыми
и надписью фабричной "Для писем и газет".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57