Вот так по воле Провидения, не ведая греха, и о
последствиях возможных не подозревая, у самого порога
возмужания два паренька, подростка имели возможность
встретиться.
Второй раз в жизни.
Попытку первую составить роковую пару судьба
предпринимала лет за десять, наверно, до этого события, еще,
пожалуй, в школу не ходили детки, однако, по недосмотру
очевидному в присутствии родителей и ничего поэтому у
гнусной бестии не вышло.
Да, летописец медноглазый свершений славных
(зануда с пером, сверкающим на лацкане графитном пиджака
двубортного) Ефим Кузнецов и оформитель, художник,
таинственными жидкостями, без коих невозможен творческий
процесс - олифой, скипидаром, керосином пропитанный
настолько, что даже самый злонамеренный начальник не смел
с категоричностью оргвыводы влекущей утверждать, несет ли
так от рук, от пятен на рубашке клетчатой или разит из пасти
Зухны Ивана, кривой и неопрятной, служили одному делу, в
одном месте, а именно, в газете с орденом красивым,
приткнувшимся к названию "Южбасс", флагмане пролетариев
южносибирских, органе всех мыслимых общественных,
советских и профсоюзных организаций, рупоре (горлане,
агитаторе, главаре) желтом, четырехполосном с программкой
телевидения на каждый день, а в пятницу на всю неделю
разом.
И оба, надо же, на елку редакционную в году веселом
шестьдесят шестом, или, быть может, шестьдесят седьмом,
двух мальчиков, конечно, каждый своего, одновременно
привели. И они, сведенные случайно Дедморозом с зудящейся
от ваты, красной ряхой, на удивленье слаженно, красиво "а
капелла" исполнили о настоящей дружбе романтическую
песню:
" Уйду с дороги, таков закон,
Третий должен уйти".
Полакомились шоколадом вместе, но по домам пошли
отдельно.
Ну, да, конечно, что общего могло быть у
симпатичного, одетого в костюм Партоса, кудрявого сыночка
румяного Ефима и неухоженного, в бумажном колпаке с
цветными звездами нелепыми, вихрастого, носатого потомка
сквернослова Вани.
Ничего.
- Вот так, Толя, - дорогой комментировал папаня
Кузнецов отсутствие ушей из плюша, усов из старой шапки и
лихого картонного хвоста у Лени, певшего красиво, - цени,
голубчик, то, что для тебя мы с мамой делаем.
Угрюмый же человек, ребенок нелюбимый
машиниста грубого со станции Барабинск, Зухны Иван
Антонович, с привычной мрачностью послушав сына
болтовню:
- Ты знаешь, папа, этот мальчик, который пел со мной
сегодня, живет через дорогу от "Универмага", - завел мальца
на набережную в забегаловку, стакан с рубиновым напитком
опростал, дождался, пока наследник проглотит последний
скользкий пельмень, и, завершая празднество на этом, заметил
хмуро:
- Я тебе скажу одно, держись-ка ты от этих жидов
подальше.
Ни больше и ни меньше, конец и точка.
Угу.
Кто мог предположить тогда, что в этой жизни
размеренной и упорядоченной раз и навсегда балансом
интересов материальных, внезапно, вдруг, в один прекрасный
день из тьмы (с небес буквально) необычный голос
завораживающий, переворачивающий душу, прозвучит, и
явится маньяк, алкаш, шаман, безумец круглолицый и,
разницы меж иудеем и греком не ведая никакой, заманит всех
во мрак Грейхаунда ночного автобуса, ведущего упорно
красным габаритным огоньком неоновую линию над черным
полотном пустынной федеральной номер шесть от северо-
востока к юго-западу?
Никто.
Ну, ладно, предполагать, предвидеть неспособность
простительна, быть может, но игнорировать, упорно и нелепо
не замечать, что это Мистер Моджо, во весь рост поднявшись,
расправив плечи, единственный огромный и великий,
указывает к звездам путь, косматый шарлатан под лунным
нимбом варварским, сие, определенно, прискорбный признак
профессиональной непригодности партией мобилизованного и
призванного бойца идеологического фронта, Ефима
Кузнецова.
Конечно, и тем не менее, со стороны, с той, что лишь
свежесть гуталина позволяет различать под белою коростой
соли коммунхозовской, навязчивое создавалось впечатление,
казалось, представлялось, будто всего лишь прилежный
ученик, усидчивый и аккуратный Толя Кузнецов внезапно под
дурное влияние попал подростка непочтительного, дерзкого,
лишенного к наукам склонности и интереса, зверька
угрюмого, глазастого и злого, Ленчика Зухны.
А подтверждением тому ну вот хотя бы печальный
случай, происшествие, ЧП, в истории спецшколы номер три
для одаренных девочек и мальчиков отмеченное, как "те
самые", да, да, жуткие и безобразные "те самые танцы".
Действительно.
Но прежде чем за описанье взяться очередной
облезлой елки профсоюзной, казенных хлопьев белых,
свисавших с потолка на ниточках разновеликих, гирлянд,
фонариков, серебрянных полосок из фольги железной, ну, в
общем, торжеств привычных по поводу грядущей смены
холодного без меры студеня совсем уж лютым просинцем,
невозможно в который уже раз не подивиться игре небесных
сил, непостижимая прихоть коих способна сделать внука
прачки, безропотно стиравшей с утра до ночи дорожными
ветрами пропыленные рубахи, злодеем, возмутителем
спокойствия, изгоем, пугалом, чудовищем на двух ногах, а
правнука солдата, кантониста беглого, бродяги, арестанта,
каторжника личностью приветливой, мягкой, ненавязчивой,
как бы всегда нечаянно, без умысла, без задней мысли,
нелепой волей обстоятельств вовлеченного и втянутого во
что-то безобразное и неприемлемое в принципе.
Но, впрочем, размышляя здраво, ну кто вниманье
обращает на пианиста, в углу за инструментом полированным
пристроившегося скромно, притулившегося, в тот миг, когда
пластмассовым зубочком, коготком, реветь, стонать и плакать
заставляя колонку черную с красивой самопальной вязью букв
"Маршалл", суровый, непреклонный гитарист у края сцены, у
микрофона, слова отчаянно вдогонку звуку резкому струны,
зажатой с двух сторон, выкрикивает, отправляет.
" Люби меня раз,
Люби меня два,
Люби меня три".
Да, молчал, молчал, стоял всегда не то спиной к
публике, не то боком, бренчал чего-то там невыразительное и
вдруг, мама родная, очами зыркнул полоумными, к рампе
шагнул, к стойке с прибором звукочувствительным
приблизился решительно, тряхнул кудрями, боднул башкою
воздух липкий и что-то явно репертуаром утвержденным не
предусмотренное, всю банду бравую лабать заставил.
- Пока я твой,
На часы не смотри.
Люби меня раз,
Люби меня два,
Люби меня три.
Вот какой чудовищной, немыслимой, недопустимой,
право, выходкой гитариста ансамбля школьного вокально-
инструментального Леонида Зухны был омрачен, испорчен
Новогодний праздник выпускников, десятиклассников, бал без
напитков, но с грамотами почетными и флагом переходящим,
устроенный стараниями педколлектива дружного в фойе с
колоннами (полом мозаичным и фризами кудрявыми)
рабочего клуба над заведением учебным со дня рождения
шествующего предприятия орденоносного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57