- Ладно, сдавай сессию, а я с кем надо тут поговорю.
То есть, благословила. Благословила и уехала.
Напутствия, совет вам да любовь - слов отпускающих
грехи от мамы номер два никто не ждал, а посему ее не стали
загодя предупреждать о времени и месте.
- Представляешь, какая рожа постная будет у нее,
когда она узнает! - так выразил на ушко новобрачной всю
безграничность радости своей молодожен, зал драпированный
дешевым кумачом и розами бумажными Дворца венчаний под
звуки марша покидая.
Действительно, лицо Галины Александровны
скоромным стало, усохло, раскрыло мириады старых и новых
тьму мгновенно, безобрано прорезавшихся вдруг морщинок,
но вовсе не тогда, когда она записку обнаружила,
подброшенную гнусным негодяем в почтовый ящик, нет,
изуродовал несчастную за сим последовавший разговор с
сестрой Надеждой:
- Ну что ты, Галя, - лениво в кресле шевелясь, та
молвила, услышав просьбу в заключение рассказа гневного,
свести мать оскорбленную немедленно с военным
комиссаром или же с комитета областного председателем, - не
стоит беспокоиться.
- Да как ты смеешь? Ты же обещала?
- И что с того, что обещала, ведь речь-то о девке
уличной тогда шла, правда? А с шушерой профессорской
никто не станет связываться. У одного, Андрея Николаевича,
сейчас девчонка на истфаке, а у Антона два племянника на
разных курсах. Нет, нет, тем более, что все это на самом деле
яйца не стоит выеденного... Ну, эка невидаль, женился, не
спросив тебя...
Через час с неодолимой дрожью в членах и
родственного эпителия частичками под потерявшими
опрятность коготками, Галина Александровна уже в автобусе
сидела южносибирском. Но выйти из железного ей в пункте
назначения самой не довелось, вынесли женщину, уложили,
скорую вызвали сердобольные попутчики, отзывчивые люди.
Ну а уж в третьей городской доценту с неподвижными
глазами для женщины весьма нечастый поставили диагноз.
Инсульт. Сосудик лопнул в голове. Как видите, все, к черту,
сплетники поперепутали проклятые.
А томский житель Леша не ведал и сего, избавлен был
судьбою даже от гнусных этих врак, да он и сам все сделал,
дабы миновали его муки и переживания по поводу того, что
им в горячке брошенное некогда:
- Убью ее, убью, - лишь по случайности счастливой
эхом мрачным не откликнулось спустя полгода:
- Ермаков, зайдите в деканат.
- А что такое?
- Там все скажут.
Нет, повезло. Ходить вокруг да около, подыскивать
слова и официальное сочувствие изображать не требовалось
вовсе. За жабры брать, как раз не возбранялось, даже
вменялось случай не упускать и потому декан был краток и
конкретен:
- Так, отъезжающий, пока мы тут твои бумажки
рассмотрим да подпишем, свези-ка эти материалы в
оргкомитет южносибирской конференции региональной . Ты
все равно, небось, поедешь прощаться со своими, ну, вот и
совместишь общественное с личным.
Что он и сделал, идиот. Все, все предусмотрел, даже
поехал, нелепой встречи, или свидания страшась ужасного,
путем замысловатымм, хитроумным, дорогою железной с
пересадкою в Тайге. У Сашки Ушакова хоронился, как вор в
законе, гастролер.
- Алло... простите, не приехал Аким Семенович... а?
Извините.
Сутки сидел, лежал у телефона, и удержался, а на
вокзале, на вокзале... нет объяснений, нет...
- Так будет лучше.
- Тебе?
- Тебе, Валерочка, тебе, ты и представить себе не
можешь даже...
"Ну, хватит, милый, мой хороший, вид делать
неуклюжий, что ты случайно здесь, проездом. Ты же вернулся,
и не надо из последних сил сосредотачиваться на
отвратительной мазне сырыми красками по влажной
штукатурке, ты посмотри же наконец на девочку свою,
дурашка, а рот закрой, чтоб стыдно не было потом."
- Леха-лепеха.
- Валера, это глупо, перестань.
- Нет, буду, буду, буду.
Она стояла и манила Алексея. Манила сумкой его
дорожной, тощей, грязной, но с парой папочек - рифленый
коленкор, тесемочки бордовые:
- Уж вы, пожалуйста, Андрею Константиновичу
лично.
- Валера, - догнал, конечно, догнал, еще бы, и под
руку волнуясь взял.
- Что будешь отбирать?
- Нет, нет, но ты...ты шутишь, ты сама отдашь.
- Конечно, завтра, послезавтра обязательно.
"Преступница, преступница, мать-тварь права,
Валерка - исчадье ада, ведьма, и то, что кажется немыслимым,
невероятным, противоестественным, ты, ею
загипнотизированный, заколдованный, делаешь с легкостью
безумной, дикой, и кажется, что даже счастлив, счастлив при
этом."
- Вот, так бы сразу, - сказала Лерка балабасу своему
уже в стопервом, когда Алешка, испытания последнего не
выдержав, взбежал, от желтых оттолкнулся ступенек грязных,
и чудом в дверные клещи не попав, встал с нею рядом.
- На, пассажир, багаж, таскай уж сам свои сокровища.
Все, только запах, его волшебный, несравненый запах
мальчишки славного, который не механизм вонючий, не
налегавшая, плодившаяся с бесстыдством туфелек, амеб в
неимоверной духоте субботних дачников толпа, не в силах
оказалась, неспособна, как ни старалась, заглушить.
Мой милый, мой смешной.
И даже на Кирова, протискиваясь, прорываясь к
выходу, казалось, его дыханье ощущала рядом, чуть сбоку,
сзади, непрерывно...
Ее толкнули, какой-то ненормальный зацепил лопаты
черенком, бабенка толстою спиной оттерла было, но Леха, кто
ж еще, плечом?, рукой?, ногой? сумел-таки на долю может
быть секунды образумить копошенье потное, и вышли, слава
тебе Господи, выпали.
- Ну что, не сердишься, не злишься больше? - Валерка
обернулась, и вместо синих и родных, в чужие чьи-то черные
уткнулась взглядом.
Не может быть, не может быть.
Гармошка, вмяв тетку белотелую в людское месиво,
сомкнулась, автобус отвалил, просев до мостовой, а
невезучий, оставшийся с рассадой в мешке полиэтиленовом,
мужик, нисколько не стесняясь, зло и громко, всю душу в трех
словах излил.
ВЕЧЕР
К разврату все готово было.
Уже по стольнику вкатили, выпили пайкового,
наркомовского, рябинкой умягченного КВВК, Колчак ушел
насчет бассейна утреннего распорядиться, а Толик, Тимоха,
убежал еще разок посты проверить, готовность всех расчетов
боевых, столы, закусочку, напитки, эх, мать родна, но перво-
наперво курчавенькому дискжокею в баре:
- Три, четыре, три, четыре, - дыханьем распаляющему
микрофон, шепнуть:
- Ну, тезка, поздравляю. Хозяин зовет тебя после
всего к себе. Там будет маленький междусобойчик только для
своих, ты понял, комната пятьсот двенадцатая... Да, о клубе
городском, о новом аппарате... о чем захочешь, будешь
аккуратен, сумеешь поговорить".
Конечно, дупель, будь смелее, запретных тем сегодня
нет, ты только засади еще рюмашку, вот так, вот так, пускай
мягчают, увлажняются, до нужной деликатнейшей, десертной
кондиции особой, доходят губки заповедные твои, тогда
умолкшего под утро мы возьмем, штанишки снимем с мягких
ножек, два пряничка кофейных извлечем, разложим на
подушечке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57