— Небось сейчас чего-нибудь воображаешь себе. Зря ты это!»
Но он-то знал, что все гораздо сложнее. Интересно, у других мужчин случается такое? Перед тем как заговорить с девицей и подать ей знак, он чувствовал нечто вроде шока, стеснение в груди, напоминающее желудочный спазм. Порой это начиналось, буквально как только Франсуа решал отправиться на Севастопольский бульвар, и давило и жало все время, пока он ехал в автобусе.
Да и в номере иногда не отпускало, а, напротив, усиливалось, особенно когда женщина начинала задирать юбку.
Нет, не может быть, чтобы причиной этого была сцена между дядей Леоном и служанкой. Франсуа убежден, что больше всего тут виновата его мать. Он помнит, как она шпионила за ним, когда у него началось половое созревание. Стоило ему пойти к себе в комнату или в ванную, как она на цыпочках подкрадывалась по лестнице и распахивала дверь, словно не зная, что там кто-то есть. При этом старательно притворялась и вскрикивала, разыгрывая удивление: «Ах, извини! Ты здесь?» Короче, по ее милости в нем живет стыд, из-за которого все, связанное с плотью, представляется ему нечистым.
Может, у него что-нибудь не так? Чтобы узнать это, пришлось бы расспрашивать других мужчин, а он не решался. Впрочем, как ему казалось, с Жерменой у него все шло без всяких осложнений. Практически, кроме нее, у Франсуа была всего единственная длительная связь с женой его первого хозяина. Он был тогда совсем зеленый. Только что закончил коллеж.
Говоря о своем образовании, Франсуа утверждал, что он бакалавр, но это утверждение, как и все прочие, требовало определенной коррекции. Между тем, что он говорил, и действительностью всегда существовал некоторый зазор. Но разве у его мамочки было иначе? А у других?
На самом деле в последнем классе коллежа он во время гололеда поскользнулся и сломал ногу. Кость долго не срасталась, и он три месяца провалялся в постели; на врача, который плохо вправил перелом, даже собирались подать в суд. Чтобы держать экзамен на бакалавра, Франсуа нужно было приналечь на риторику. А ему не хотелось. Уверенный, что все равно провалится, он бросил заниматься. После этого он и поступил к г-ну Дотелю, который в ту пору заправлял крохотным издательством на улице Жакоб. Должность его никак не называлась, поскольку он был единственным служащим; в его обязанности входило и паковать книги, и помогать в счетоводстве.
Действительно ли Дотель был мошенником, каким впоследствии его ославили? Но в любом случае он был неисправимым оптимистом, не терявшим ни хорошего настроения, ни аппетита, даже когда касса зияла пустотой, а стены бывали оклеены желтыми, синими или зелеными постановлениями судебного исполнителя. Если не считать произведений нескольких давно вышедших из моды писателей, приобретенных вместе с издательством, г-н Дотель пробавлялся главным образом изданиями за счет авторов, в особенности творениями дам. Под конец он даже не давал себе труда печатать их, хотя авансы брал исправно, за что и поплатился: ему пришлось отправиться в тюрьму.
Словом, Франсуа не случайно подумал о предвыборной газете. После издательства на улице Жакоб ему приходилось редактировать рекламные объявления, газетную информацию и даже критические статьи, которые рассыпались по мелким провинциальным газеткам.
— Франсуа! Подите передайте моей жене, что я не приду обедать!
Г-н Дотель обожал обедать не дома и обладал талантом получать приглашения в лучшие рестораны. Его квартира находилась в соседнем доме на третьем этаже: там была темная лестница и не было телефона. Г-жа Дотель — ее звали Эме — большую часть дня проводила полуодетой. Ей было около сорока, как сейчас Рене. Да она и похожа была на Рене, разве что чуть худощавей, не такая полная.
Может, у них с мужем так было условлено? Г-н Дотель беспрестанно посылал Франсуа с разными поручениями к себе на квартиру, и на четвертый раз тот наткнулся на совершенно голую Эме, которая стояла в цинковом тазу.
— О, малыш, подайте мне, пожалуйста, полотенце.
Мне не хочется оставлять на полу лужи.
Догадывалась ли она, что Франсуа девственник? Нет, она не подталкивала его. Напротив, тянула, выдерживала почти месяц, возможно, чтобы продлить удовольствие.
И вот однажды в полумраке лестницы она впилась ему в губы, и Франсуа почувствовал у себя между зубами ее горячий язычок. А впоследствии Франсуа каждый раз дрожал от страха, ожидая катастрофы, так как она не давала себе труда запереть дверь, и ему мерещилось, что вот-вот ворвется разъяренный г-н Дотель. Эме с неистощимой изобретательностью разнообразила удовольствие, и скоро в квартире не осталось такого места, где бы они не занимались любовью. Бывало, в конце дня она приходила в контору, и Франсуа укладывал ее на штабелях книг, а в это время за перегородкой ее муж принимал посетителя, и любовники отчетливо слышали все, что те говорили.
Несмотря на все страхи, у Франсуа с ней все шло как надо. Гораздо легче, чем с Жерменой, которая вряд ли получала от этого удовольствие, стыдилась малейших проявлений чувственности и после всего с неловкой улыбкой, как бы извиняясь, спешила заговорить на какую-нибудь нейтральную тему, чаще всего о хозяйстве.
Значит ли это, что у него есть какой-то изъян? Возможно. Но в глубине души он так не думает. Конечно, чтобы произошла осечка, Франсуа должно что-то беспокоить, но это что-то слишком зыбко, и если бы даже он был способен наугад докопаться до него, то все равно не сумел бы дать ему определение. Тут Вивиана заблуждается. Однако в ее любопытстве есть симпатия, может быть, с некоторой примесью боязни, вернее, того чувства, какое сегодня перед уходом было у его брата. С недавних пор Франсуа, можно сказать, ставит людей в тупик.
— Попробуй чуточку расслабиться, — ласково предложила она, понимая, как несчастен Франсуа, какое испытывает унижение, хоть и продолжает упорствовать.
Потом с удивительной прозорливостью заметила:
— Спорить могу, у тебя сегодня произошло что-то важное и ты страшно взволнован. Я права?
Франсуа покраснел. В каком-то романе он читал, что преступники, особенно убивающие с целью ограбления, после злодейства испытывают потребность пойти к проституткам, чтобы расслабиться, как выразилась Вивиана.
А ведь она впервые видит его в новом костюме; кроме того, заметила пачку денег у него в бумажнике.
— У меня умерла жена, — поспешно объяснил Франсуа.
Вивиану ничуть не удивило его поведение в такой день. Может быть, ей не в новинку? Или это вообще обычное дело?
— Что-то в этом роде я и предполагала, — помолчав, отозвалась она.
Что она думает о нем, обо всех тех, кто приходил с ней в этот номер? Фельдфебель или Ольга думать, скорее всего, неспособны. Они животные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Но он-то знал, что все гораздо сложнее. Интересно, у других мужчин случается такое? Перед тем как заговорить с девицей и подать ей знак, он чувствовал нечто вроде шока, стеснение в груди, напоминающее желудочный спазм. Порой это начиналось, буквально как только Франсуа решал отправиться на Севастопольский бульвар, и давило и жало все время, пока он ехал в автобусе.
Да и в номере иногда не отпускало, а, напротив, усиливалось, особенно когда женщина начинала задирать юбку.
Нет, не может быть, чтобы причиной этого была сцена между дядей Леоном и служанкой. Франсуа убежден, что больше всего тут виновата его мать. Он помнит, как она шпионила за ним, когда у него началось половое созревание. Стоило ему пойти к себе в комнату или в ванную, как она на цыпочках подкрадывалась по лестнице и распахивала дверь, словно не зная, что там кто-то есть. При этом старательно притворялась и вскрикивала, разыгрывая удивление: «Ах, извини! Ты здесь?» Короче, по ее милости в нем живет стыд, из-за которого все, связанное с плотью, представляется ему нечистым.
Может, у него что-нибудь не так? Чтобы узнать это, пришлось бы расспрашивать других мужчин, а он не решался. Впрочем, как ему казалось, с Жерменой у него все шло без всяких осложнений. Практически, кроме нее, у Франсуа была всего единственная длительная связь с женой его первого хозяина. Он был тогда совсем зеленый. Только что закончил коллеж.
Говоря о своем образовании, Франсуа утверждал, что он бакалавр, но это утверждение, как и все прочие, требовало определенной коррекции. Между тем, что он говорил, и действительностью всегда существовал некоторый зазор. Но разве у его мамочки было иначе? А у других?
На самом деле в последнем классе коллежа он во время гололеда поскользнулся и сломал ногу. Кость долго не срасталась, и он три месяца провалялся в постели; на врача, который плохо вправил перелом, даже собирались подать в суд. Чтобы держать экзамен на бакалавра, Франсуа нужно было приналечь на риторику. А ему не хотелось. Уверенный, что все равно провалится, он бросил заниматься. После этого он и поступил к г-ну Дотелю, который в ту пору заправлял крохотным издательством на улице Жакоб. Должность его никак не называлась, поскольку он был единственным служащим; в его обязанности входило и паковать книги, и помогать в счетоводстве.
Действительно ли Дотель был мошенником, каким впоследствии его ославили? Но в любом случае он был неисправимым оптимистом, не терявшим ни хорошего настроения, ни аппетита, даже когда касса зияла пустотой, а стены бывали оклеены желтыми, синими или зелеными постановлениями судебного исполнителя. Если не считать произведений нескольких давно вышедших из моды писателей, приобретенных вместе с издательством, г-н Дотель пробавлялся главным образом изданиями за счет авторов, в особенности творениями дам. Под конец он даже не давал себе труда печатать их, хотя авансы брал исправно, за что и поплатился: ему пришлось отправиться в тюрьму.
Словом, Франсуа не случайно подумал о предвыборной газете. После издательства на улице Жакоб ему приходилось редактировать рекламные объявления, газетную информацию и даже критические статьи, которые рассыпались по мелким провинциальным газеткам.
— Франсуа! Подите передайте моей жене, что я не приду обедать!
Г-н Дотель обожал обедать не дома и обладал талантом получать приглашения в лучшие рестораны. Его квартира находилась в соседнем доме на третьем этаже: там была темная лестница и не было телефона. Г-жа Дотель — ее звали Эме — большую часть дня проводила полуодетой. Ей было около сорока, как сейчас Рене. Да она и похожа была на Рене, разве что чуть худощавей, не такая полная.
Может, у них с мужем так было условлено? Г-н Дотель беспрестанно посылал Франсуа с разными поручениями к себе на квартиру, и на четвертый раз тот наткнулся на совершенно голую Эме, которая стояла в цинковом тазу.
— О, малыш, подайте мне, пожалуйста, полотенце.
Мне не хочется оставлять на полу лужи.
Догадывалась ли она, что Франсуа девственник? Нет, она не подталкивала его. Напротив, тянула, выдерживала почти месяц, возможно, чтобы продлить удовольствие.
И вот однажды в полумраке лестницы она впилась ему в губы, и Франсуа почувствовал у себя между зубами ее горячий язычок. А впоследствии Франсуа каждый раз дрожал от страха, ожидая катастрофы, так как она не давала себе труда запереть дверь, и ему мерещилось, что вот-вот ворвется разъяренный г-н Дотель. Эме с неистощимой изобретательностью разнообразила удовольствие, и скоро в квартире не осталось такого места, где бы они не занимались любовью. Бывало, в конце дня она приходила в контору, и Франсуа укладывал ее на штабелях книг, а в это время за перегородкой ее муж принимал посетителя, и любовники отчетливо слышали все, что те говорили.
Несмотря на все страхи, у Франсуа с ней все шло как надо. Гораздо легче, чем с Жерменой, которая вряд ли получала от этого удовольствие, стыдилась малейших проявлений чувственности и после всего с неловкой улыбкой, как бы извиняясь, спешила заговорить на какую-нибудь нейтральную тему, чаще всего о хозяйстве.
Значит ли это, что у него есть какой-то изъян? Возможно. Но в глубине души он так не думает. Конечно, чтобы произошла осечка, Франсуа должно что-то беспокоить, но это что-то слишком зыбко, и если бы даже он был способен наугад докопаться до него, то все равно не сумел бы дать ему определение. Тут Вивиана заблуждается. Однако в ее любопытстве есть симпатия, может быть, с некоторой примесью боязни, вернее, того чувства, какое сегодня перед уходом было у его брата. С недавних пор Франсуа, можно сказать, ставит людей в тупик.
— Попробуй чуточку расслабиться, — ласково предложила она, понимая, как несчастен Франсуа, какое испытывает унижение, хоть и продолжает упорствовать.
Потом с удивительной прозорливостью заметила:
— Спорить могу, у тебя сегодня произошло что-то важное и ты страшно взволнован. Я права?
Франсуа покраснел. В каком-то романе он читал, что преступники, особенно убивающие с целью ограбления, после злодейства испытывают потребность пойти к проституткам, чтобы расслабиться, как выразилась Вивиана.
А ведь она впервые видит его в новом костюме; кроме того, заметила пачку денег у него в бумажнике.
— У меня умерла жена, — поспешно объяснил Франсуа.
Вивиану ничуть не удивило его поведение в такой день. Может быть, ей не в новинку? Или это вообще обычное дело?
— Что-то в этом роде я и предполагала, — помолчав, отозвалась она.
Что она думает о нем, обо всех тех, кто приходил с ней в этот номер? Фельдфебель или Ольга думать, скорее всего, неспособны. Они животные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44