Навряд ли у него есть деньги, и уж совсем сомнительно, что он их даст. Продавать больше нечего — Франсуа спустил даже свои часы. Обручальные кольца заложены, старинные украшения Жермены — тоже. Заложил он их, когда жена уже лежала в больнице; она, разумеется, об этом не знала и продолжала рассказывать м-ль Трюдель про опал тетушки Матильды.
Стоя на площадке автобуса и бездумно глядя на проплывающие фасады домов, Франсуа машинально протянул кондуктору монету. Вышел он у Одеона; рядом, на углу улицы Расина, стоит дом, в котором он родился.
Остаток пути Франсуа проделал пешком, пересек бульвар Сен-Жермен, по которому его отец проходил четыре раза в день, направляясь на службу и возвращаясь домой.
Франсуа безумно хотелось неожиданно крикнуть людям: «Жермена умерла!» Может, они поймут: что-то переменилось, и не его вина, что ему так нужны деньги — не для себя, для нее. Его уже давно выбрали в качестве мишени для всевозможных катастроф. А что они сделают, все, сколько их тут есть, если он усядется на поребрик и станет кричать им, что они дерьмо? Ведь нет же у них права требовать от него больше, чем от любого другого.
Существуют какие-то пределы. Нужно же позаботиться о Жермене, о Бобе и Одиль; эти крестьяне из Савойи не станут вечно держать девочку у себя, если не платить за ее содержание. Да и о себе тоже.
На него уже оборачивались, хотя он не жестикулировал, а всего лишь как-то по-особому смотрел вокруг.
Примерно как Рауль. Рауль прав, презирая всех и заодно себя. В этом он попал в точку. Ладно, пусть только Рене окажется дома, пусть только примет его, потому что прорваться к ней тоже будет проблемой, и тогда поглядим.
— Виноградной водки! Полную стопку!
Решился он внезапно, когда дошел до набережных.
И на этот раз пил не для того, чтобы произошел сдвиг или сгустился туман, а, напротив, чтобы увидеть все ясно и обнаженно. Да, Рауль прав. Все надо видеть обнаженным. Кстати, если обнажить Рене, то она, надо думать, окажется весьма соблазнительной, несмотря на сорок лет и двух дочерей. У этих девчонок, Мари Франс и Моники, есть все, им не надо бояться катастроф. Франсуа почти их не знает. Правда, они с Жерменой были приглашены на их первое причастие. Пришлось покупать подарки.
А ведь только на их наряды денег идет больше, чем иная семья тратит на пропитание.
Нет, это вовсе не так глупо! Если позвонить к ним в дверь, ему запросто могут сказать, что мадам нет дома.
— Дайте, пожалуйста, жетон!
Франсуа набрал номер квартиры на набережной Малаке. Ему ответили, и он узнал голос невестки.
— Это вы, Рене?
Рене молчала, колеблясь, признаться или нет, но было уже поздно.
— Я вас узнал. Это Франсуа.
Молчание.
— Мне необходимо немедленно повидаться с вами.
— Франсуа, это исключено. Вся семья в Довиле. Вы застали меня случайно, я ненадолго приехала на машине в Париж, чтобы сходить к дантисту. Через несколько минут я уезжаю.
— Ничего.
— Я уеду, прежде чем вы доберетесь до меня. Шофер уже грузит вещи.
— Я всего в ста метрах от вас.
— Но…
— Через пять минут я буду у вас. Жермена умерла!
И, возвратясь к стойке, Франсуа бросил:
— Повторить! И побыстрей!
Глава 4
Жермена умерла!
Он приходил в возбуждение, повторяя эти слова, но ему хотелось кричать их во все горло, словно все были виноваты в этом или словно это событие ставило его выше других. С такой же вот дрожью в голосе он когда-то возвестил сослуживцам в конторе: «У меня сын!»
Жермена умерла, а он, Франсуа Лекуэн, повернул с улицы Бонапарта и уверенным шагом направляется к квартире Марселя, всегда производившей на него впечатление. «Сходи один, Франсуа! — просила Жермена, когда какой-нибудь торжественный повод требовал их присутствия на набережной Малаке. — У твоего брата я чувствую себя не в своей тарелке». Она не говорила: я чувствую себя не в своей тарелке». Она не говорила: «У Рене», но подразумевала именно это. Да он и сам всегда волновался. И вся семья тоже. Их мать, говоря кому-нибудь про Марселя, с особым удовольствием, но как бы между прочим упоминала: «Мой сын, который живет на набережной Малаке…»
В их семье существовал особый словарь, слова которого не имели никакого смысла для тех, кто не воспитывался в их серале, и точно так же существовала география Лекуэнов-Найлей, распространявшаяся на один-единственный квартал левого берега, но зато какие в ней были тончайшие нюансы! Например, семейство Найль, хотя их склады и конторы располагались на другом берегу, на бульваре Ришар-Ленуар, занимало во времена своего процветания два этажа, соединенные отдельной лестницей (что как бы приравнивалось к особняку), в тихой части бульвара Сен-Мишель, напротив Люксембургского сада. В ту пору они были богачами. И тем не менее мать Франсуа просто выходила из себя, оттого что ее свекры Лекуэны жили на куда более аристократической улице Сен-Доминик.
Поженившись, мать и отец поселились на площади Одеон, что считалось уже рангом ниже. А Франсуа, продолжая катиться вниз, докатился до противоположного конца бульвара Монпарнас. В глазах их матери это было почти Монружем.
Итак, один член семьи пал до простонародного района, вернее, до района со смешанным, неопределенным населением, зато Марсель пошел в гору и живет в одном из самых роскошных домов на набережной Малаке. «Напротив Лувра!» — несколько утрируя, съехидничал Рауль.
И это было тем неожиданней, что старик Эберлен безвыездно прожил в самом центре Шарантона в нелепой вилле, стоявшей за решетчатой оградой посреди небольшого садика.
По правде сказать, взлет Марселя уязвил всех, в том числе и Франсуа; для него своеобразным символом их общей обделенности стал метрдотель в белых перчатках, обносящий гостей портвейном. Родственников Марсель с женой приглашали редко и только в тех случаях, когда неприглашение могло привести к окончательному разрыву Да, этот дом не из тех, куда можно зайти просто так поболтать, и всякий раз, свернув с улицы Бонапарта, Франсуа с глухой злобой смотрел на здание, где обитает его брат и где ему, Франсуа, нет места. Иначе как предательством это не назовешь. Даже обстановка в квартире Марселя ясно давала понять родственникам, что у него с ними нет ничего общего.
Но теперь Жермена умерла, и Франсуа встретится сейчас лицом к лицу с невесткой. Рене — роскошная женщина, крупная, прекрасно сложенная, этакая Юнона, самка, пылкая потаскуха, если верить Раулю, который хоть и прожил всю жизнь в колониях, но Бог весть каким образом знает все, что касается их семьи. Темперамент, по словам Рауля, у нее настолько вулканический, что ей хватило двух лет, чтобы выкачать из их братца все жизненные силы. Правда, уже в молодости Марсель был какой-то высохший, поблекший, у него рано начали редеть волосы, и он приобрел изможденный, хотя и не лишенный утонченности вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Стоя на площадке автобуса и бездумно глядя на проплывающие фасады домов, Франсуа машинально протянул кондуктору монету. Вышел он у Одеона; рядом, на углу улицы Расина, стоит дом, в котором он родился.
Остаток пути Франсуа проделал пешком, пересек бульвар Сен-Жермен, по которому его отец проходил четыре раза в день, направляясь на службу и возвращаясь домой.
Франсуа безумно хотелось неожиданно крикнуть людям: «Жермена умерла!» Может, они поймут: что-то переменилось, и не его вина, что ему так нужны деньги — не для себя, для нее. Его уже давно выбрали в качестве мишени для всевозможных катастроф. А что они сделают, все, сколько их тут есть, если он усядется на поребрик и станет кричать им, что они дерьмо? Ведь нет же у них права требовать от него больше, чем от любого другого.
Существуют какие-то пределы. Нужно же позаботиться о Жермене, о Бобе и Одиль; эти крестьяне из Савойи не станут вечно держать девочку у себя, если не платить за ее содержание. Да и о себе тоже.
На него уже оборачивались, хотя он не жестикулировал, а всего лишь как-то по-особому смотрел вокруг.
Примерно как Рауль. Рауль прав, презирая всех и заодно себя. В этом он попал в точку. Ладно, пусть только Рене окажется дома, пусть только примет его, потому что прорваться к ней тоже будет проблемой, и тогда поглядим.
— Виноградной водки! Полную стопку!
Решился он внезапно, когда дошел до набережных.
И на этот раз пил не для того, чтобы произошел сдвиг или сгустился туман, а, напротив, чтобы увидеть все ясно и обнаженно. Да, Рауль прав. Все надо видеть обнаженным. Кстати, если обнажить Рене, то она, надо думать, окажется весьма соблазнительной, несмотря на сорок лет и двух дочерей. У этих девчонок, Мари Франс и Моники, есть все, им не надо бояться катастроф. Франсуа почти их не знает. Правда, они с Жерменой были приглашены на их первое причастие. Пришлось покупать подарки.
А ведь только на их наряды денег идет больше, чем иная семья тратит на пропитание.
Нет, это вовсе не так глупо! Если позвонить к ним в дверь, ему запросто могут сказать, что мадам нет дома.
— Дайте, пожалуйста, жетон!
Франсуа набрал номер квартиры на набережной Малаке. Ему ответили, и он узнал голос невестки.
— Это вы, Рене?
Рене молчала, колеблясь, признаться или нет, но было уже поздно.
— Я вас узнал. Это Франсуа.
Молчание.
— Мне необходимо немедленно повидаться с вами.
— Франсуа, это исключено. Вся семья в Довиле. Вы застали меня случайно, я ненадолго приехала на машине в Париж, чтобы сходить к дантисту. Через несколько минут я уезжаю.
— Ничего.
— Я уеду, прежде чем вы доберетесь до меня. Шофер уже грузит вещи.
— Я всего в ста метрах от вас.
— Но…
— Через пять минут я буду у вас. Жермена умерла!
И, возвратясь к стойке, Франсуа бросил:
— Повторить! И побыстрей!
Глава 4
Жермена умерла!
Он приходил в возбуждение, повторяя эти слова, но ему хотелось кричать их во все горло, словно все были виноваты в этом или словно это событие ставило его выше других. С такой же вот дрожью в голосе он когда-то возвестил сослуживцам в конторе: «У меня сын!»
Жермена умерла, а он, Франсуа Лекуэн, повернул с улицы Бонапарта и уверенным шагом направляется к квартире Марселя, всегда производившей на него впечатление. «Сходи один, Франсуа! — просила Жермена, когда какой-нибудь торжественный повод требовал их присутствия на набережной Малаке. — У твоего брата я чувствую себя не в своей тарелке». Она не говорила: я чувствую себя не в своей тарелке». Она не говорила: «У Рене», но подразумевала именно это. Да он и сам всегда волновался. И вся семья тоже. Их мать, говоря кому-нибудь про Марселя, с особым удовольствием, но как бы между прочим упоминала: «Мой сын, который живет на набережной Малаке…»
В их семье существовал особый словарь, слова которого не имели никакого смысла для тех, кто не воспитывался в их серале, и точно так же существовала география Лекуэнов-Найлей, распространявшаяся на один-единственный квартал левого берега, но зато какие в ней были тончайшие нюансы! Например, семейство Найль, хотя их склады и конторы располагались на другом берегу, на бульваре Ришар-Ленуар, занимало во времена своего процветания два этажа, соединенные отдельной лестницей (что как бы приравнивалось к особняку), в тихой части бульвара Сен-Мишель, напротив Люксембургского сада. В ту пору они были богачами. И тем не менее мать Франсуа просто выходила из себя, оттого что ее свекры Лекуэны жили на куда более аристократической улице Сен-Доминик.
Поженившись, мать и отец поселились на площади Одеон, что считалось уже рангом ниже. А Франсуа, продолжая катиться вниз, докатился до противоположного конца бульвара Монпарнас. В глазах их матери это было почти Монружем.
Итак, один член семьи пал до простонародного района, вернее, до района со смешанным, неопределенным населением, зато Марсель пошел в гору и живет в одном из самых роскошных домов на набережной Малаке. «Напротив Лувра!» — несколько утрируя, съехидничал Рауль.
И это было тем неожиданней, что старик Эберлен безвыездно прожил в самом центре Шарантона в нелепой вилле, стоявшей за решетчатой оградой посреди небольшого садика.
По правде сказать, взлет Марселя уязвил всех, в том числе и Франсуа; для него своеобразным символом их общей обделенности стал метрдотель в белых перчатках, обносящий гостей портвейном. Родственников Марсель с женой приглашали редко и только в тех случаях, когда неприглашение могло привести к окончательному разрыву Да, этот дом не из тех, куда можно зайти просто так поболтать, и всякий раз, свернув с улицы Бонапарта, Франсуа с глухой злобой смотрел на здание, где обитает его брат и где ему, Франсуа, нет места. Иначе как предательством это не назовешь. Даже обстановка в квартире Марселя ясно давала понять родственникам, что у него с ними нет ничего общего.
Но теперь Жермена умерла, и Франсуа встретится сейчас лицом к лицу с невесткой. Рене — роскошная женщина, крупная, прекрасно сложенная, этакая Юнона, самка, пылкая потаскуха, если верить Раулю, который хоть и прожил всю жизнь в колониях, но Бог весть каким образом знает все, что касается их семьи. Темперамент, по словам Рауля, у нее настолько вулканический, что ей хватило двух лет, чтобы выкачать из их братца все жизненные силы. Правда, уже в молодости Марсель был какой-то высохший, поблекший, у него рано начали редеть волосы, и он приобрел изможденный, хотя и не лишенный утонченности вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44