.. переварить,
сделать частью себя, своей печенкой или кишкой...
Дом молчит.
"Ты - Варна, - молчит Дом, и человек затыкает уши, -
Варна-Предстоящая..."
- Я - Эйнар!..
"Ты - Махиша, Предстоятель Инара-Громовика..."
- Эйнар!..
"Ты - Лайна от Перекрестков Матери-Ахайри..."
- Я...
"Ты..."
У человека слипаются глаза. Он роняет голову на грудь, но через
секунду испуганно вскидывается.
- Я - Эйнар, - шепчет человек, и Дом сердито скрипит рассохшейся
лестницей.
- Я ищу друга, и ученика своего друга, и хочу найти их раньше, чем
забуду себя, потому что тогда я забуду и их...
Человек сидит в Доме. И тишина обволакивает его, вязкая, как слюна,
едкая, как желудочный сок...
"Я сижу на ступеньках лестницы, которая то деревянная, то каменная,
то вообще никакая; я сижу и дышу, и радуюсь тому, что я дышу, и что дышу -
я, а не кто-то, кого Дом упрямо подсовывает на мое место..."
Глаза человека закрываются, и набросок подступающего сна заставляет
его вздрогнуть, но сил уже больше не остается ни на что.
Человек спит в Доме. В Доме-на-Перекрестке.
Тишина удовлетворенно склоняется над ним.
ТРАЙГРИН-ПРЕДСТОЯЩИЙ
...припадает ли человек к стопам идола, возносит ли
мольбы в храме, боится ли встречи с оборотнем или плюет на
богохульное изображение - он верит; или не верит, что, в
сущности, одно и то же. И клубится вера над человечеством,
возносясь смерчем, опадая росой; горами движет, уходит и
возвращается, и никогда не исчезает бесследно.
Войдет вера в поэта - родится гимн; войдет в
землепашца - родится боязнь и надежда; войдет в князя - и
кровью умоются народы; войдет в Предстоятеля - и родится
сверх естественное; войдет сверхъестественное в жизнь
человеческую - и родится Миф.
Горе Предстоящему, разучившемуся отдавать; горе миру,
породившему зверя, рыщущего на Перекрестках; и уйдет из
мира сверхъестественное...
Авэк ал-Джубб Эльри, Рага о Предстоящих.
Кувшин его жизни был почти пуст. Жизнь сочилась по капле, вокруг
трещины наросли лохмотья белесой плесени, лохмотья боли и воспоминаний, но
боли все-таки было больше, и он уже не осознавал, что - умирает.
Это было старое, агонизирующее животное, и лишь совсем немного -
человек.
Временами он приходил в себя, в того себя, который сумел неделю назад
заползти в эти развалины; в того "себя", который изо всех сил пытался не
выть - и не всегда мог; и тогда он смотрел на пальцы своей левой руки с
серебряным перстнем на безымянном.
На перстне было вырезано: "Авэк". Смысл этого слова или имени был для
умирающего утерян, утерян в дебрях боли, но когда он видел перстень - он
иногда умудрялся встать, цепляясь за стену, и дотащиться до окна с выбитой
рамой.
"Звезды..." - отрешенно подумал человек. Через мгновение смертельно
раненный зверь завизжал, прокусив губу, и вцепился в подоконник, чтобы не
упасть. Изорванный халат распахнулся, открывая впалую грудь, потную и
безволосую. Визг заметался по ночной улочке окраины, отразился от
стынущего неба и заставил вздрогнуть и оглядеться толстяка на лавочке,
наслаждавшегося прохладой и покоем. Толстяк взволнованно засопел,
прислушался и отхлебнул из плоской фляги, недовольно качая головой.
- Авэк... - прошептал умирающий. - Авэк...
Он сделал шаг на негнущихся ногах, еще один - и рухнул на кучу
смятого тряпья. Нечесаная борода задралась вверх, и в выпуклых, широко
распахнутых глазах отразились звезды. Звезды неба, заглядывавшие ему в
душу; звезды неба, мерцающие между балками разрушенного дома - его
ненадежного убежища.
"Небо, - подумал он, надсадно кашляя и содрогаясь всем телом, -
небо... Крыши нет... нет!.. Уйду, скоро уйду... совсем..." И задохнулся в
дыму и огне пожара - где-то далеко, там, где у него раньше было сердце.
Если бы хоть кто-то... хоть кто-то забрел в развалины!.. Хоть кто-то,
хоть бродяга, шлюха, вор... хоть пьяный толстяк с улицы...
Он смог бы уйти раньше. И легче.
Вряд ли кто-нибудь поверил бы, что этот доходяга, оборванец, этот
мычащий обрубок человека некогда был Предстоятелем. Предстоятелем культа
настолько древнего, что даже имя бога над угасшими алтарями прочно
забылось людьми, и мифы о нем канули в небытие, и ни на одном Перекрестке
не было ему пищи. Вера ушла, как вода, в песок времени. Но Предстоятелем
нельзя - быть.
Пока ты жив. Даже если ты - животное.
Где-то внизу, под развалинами заброшенного дома, лежал Перекресток.
Его Перекресток. Опустошенный, иссякающий и, наверное, последний. Они
умирали вместе.
Хотели и не могли.
Человек моргнул, и звезды из его глаз исчезли. Исчезли и больше не
появились.
Человек беспокойно заворочался, хрипя и пытаясь прорваться сквозь
боль, понять... и понял, почувствовал, что над ним - крыша.
И выгнулся в крике.
Ни один посторонний взгляд не увидел бы этой крыши. Но она была.
Предстоятель не мог ошибиться. Была и мешала уйти. И четыре силуэта
медленно зашевелились в углах комнаты, где хрипел сейчас забытый
Предстоятель забытого бога.
Четыре силуэта - два женских, два мужских - как четыре стервятника
над телом; четыре контура - и плечи их гнулись и дрожали от страшного
напряжения, словно на них взвалили всю тяжесть мира. Они держали крышу, ту
крышу, которую сами же создали, стянули, сбили из невидимых, но прочных
плит - крышу их общего противостояния, из-под которой нельзя было уйти.
Предстоятели.
- Ты сильный человек, - отрывисто сказал один из них. Он проталкивал
слова с усилием, ему трудно было говорить, трудно и страшно.
- Ты сильный человек. Ты не можешь умереть, но и не умереть ты тоже
не можешь. Я, Таргил, Предстоятель Хаалана-Сокровенного, прошу у тебя
прощения за то, что сейчас сделаю.
И из четырех углов - нет, уже из трех - донеслось:
- Я, Варна, Предстоящая Сиаллы-Лучницы, прошу прощения...
- Я, Махиша, Предстоятель Инара-Громовержца, прошу простить мне...
- Я, Лайна, Предстоящая Темной Матери Ахайри, молю о прощении...
И от дверей, чужим спокойным голосом, в пятый раз:
- Я, Трайгрин, Предстоятель Эрлика, Зеницы Мрака, поглотивший
Кэрбета-из-Круга, и Шиблу, Исторгателя Душ, и многих других; я последним
прошу у тебя прощения, потому что я довершу начатое, и тело твое умрет.
В дверном проеме стоял давешний толстячок, и опустевшая фляга
болталась на поясе его засаленного полукафтана.
Он просеменил к умирающему, склонился над ним и стал смотреть в его
глаза, где не было звезд и неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
сделать частью себя, своей печенкой или кишкой...
Дом молчит.
"Ты - Варна, - молчит Дом, и человек затыкает уши, -
Варна-Предстоящая..."
- Я - Эйнар!..
"Ты - Махиша, Предстоятель Инара-Громовика..."
- Эйнар!..
"Ты - Лайна от Перекрестков Матери-Ахайри..."
- Я...
"Ты..."
У человека слипаются глаза. Он роняет голову на грудь, но через
секунду испуганно вскидывается.
- Я - Эйнар, - шепчет человек, и Дом сердито скрипит рассохшейся
лестницей.
- Я ищу друга, и ученика своего друга, и хочу найти их раньше, чем
забуду себя, потому что тогда я забуду и их...
Человек сидит в Доме. И тишина обволакивает его, вязкая, как слюна,
едкая, как желудочный сок...
"Я сижу на ступеньках лестницы, которая то деревянная, то каменная,
то вообще никакая; я сижу и дышу, и радуюсь тому, что я дышу, и что дышу -
я, а не кто-то, кого Дом упрямо подсовывает на мое место..."
Глаза человека закрываются, и набросок подступающего сна заставляет
его вздрогнуть, но сил уже больше не остается ни на что.
Человек спит в Доме. В Доме-на-Перекрестке.
Тишина удовлетворенно склоняется над ним.
ТРАЙГРИН-ПРЕДСТОЯЩИЙ
...припадает ли человек к стопам идола, возносит ли
мольбы в храме, боится ли встречи с оборотнем или плюет на
богохульное изображение - он верит; или не верит, что, в
сущности, одно и то же. И клубится вера над человечеством,
возносясь смерчем, опадая росой; горами движет, уходит и
возвращается, и никогда не исчезает бесследно.
Войдет вера в поэта - родится гимн; войдет в
землепашца - родится боязнь и надежда; войдет в князя - и
кровью умоются народы; войдет в Предстоятеля - и родится
сверх естественное; войдет сверхъестественное в жизнь
человеческую - и родится Миф.
Горе Предстоящему, разучившемуся отдавать; горе миру,
породившему зверя, рыщущего на Перекрестках; и уйдет из
мира сверхъестественное...
Авэк ал-Джубб Эльри, Рага о Предстоящих.
Кувшин его жизни был почти пуст. Жизнь сочилась по капле, вокруг
трещины наросли лохмотья белесой плесени, лохмотья боли и воспоминаний, но
боли все-таки было больше, и он уже не осознавал, что - умирает.
Это было старое, агонизирующее животное, и лишь совсем немного -
человек.
Временами он приходил в себя, в того себя, который сумел неделю назад
заползти в эти развалины; в того "себя", который изо всех сил пытался не
выть - и не всегда мог; и тогда он смотрел на пальцы своей левой руки с
серебряным перстнем на безымянном.
На перстне было вырезано: "Авэк". Смысл этого слова или имени был для
умирающего утерян, утерян в дебрях боли, но когда он видел перстень - он
иногда умудрялся встать, цепляясь за стену, и дотащиться до окна с выбитой
рамой.
"Звезды..." - отрешенно подумал человек. Через мгновение смертельно
раненный зверь завизжал, прокусив губу, и вцепился в подоконник, чтобы не
упасть. Изорванный халат распахнулся, открывая впалую грудь, потную и
безволосую. Визг заметался по ночной улочке окраины, отразился от
стынущего неба и заставил вздрогнуть и оглядеться толстяка на лавочке,
наслаждавшегося прохладой и покоем. Толстяк взволнованно засопел,
прислушался и отхлебнул из плоской фляги, недовольно качая головой.
- Авэк... - прошептал умирающий. - Авэк...
Он сделал шаг на негнущихся ногах, еще один - и рухнул на кучу
смятого тряпья. Нечесаная борода задралась вверх, и в выпуклых, широко
распахнутых глазах отразились звезды. Звезды неба, заглядывавшие ему в
душу; звезды неба, мерцающие между балками разрушенного дома - его
ненадежного убежища.
"Небо, - подумал он, надсадно кашляя и содрогаясь всем телом, -
небо... Крыши нет... нет!.. Уйду, скоро уйду... совсем..." И задохнулся в
дыму и огне пожара - где-то далеко, там, где у него раньше было сердце.
Если бы хоть кто-то... хоть кто-то забрел в развалины!.. Хоть кто-то,
хоть бродяга, шлюха, вор... хоть пьяный толстяк с улицы...
Он смог бы уйти раньше. И легче.
Вряд ли кто-нибудь поверил бы, что этот доходяга, оборванец, этот
мычащий обрубок человека некогда был Предстоятелем. Предстоятелем культа
настолько древнего, что даже имя бога над угасшими алтарями прочно
забылось людьми, и мифы о нем канули в небытие, и ни на одном Перекрестке
не было ему пищи. Вера ушла, как вода, в песок времени. Но Предстоятелем
нельзя - быть.
Пока ты жив. Даже если ты - животное.
Где-то внизу, под развалинами заброшенного дома, лежал Перекресток.
Его Перекресток. Опустошенный, иссякающий и, наверное, последний. Они
умирали вместе.
Хотели и не могли.
Человек моргнул, и звезды из его глаз исчезли. Исчезли и больше не
появились.
Человек беспокойно заворочался, хрипя и пытаясь прорваться сквозь
боль, понять... и понял, почувствовал, что над ним - крыша.
И выгнулся в крике.
Ни один посторонний взгляд не увидел бы этой крыши. Но она была.
Предстоятель не мог ошибиться. Была и мешала уйти. И четыре силуэта
медленно зашевелились в углах комнаты, где хрипел сейчас забытый
Предстоятель забытого бога.
Четыре силуэта - два женских, два мужских - как четыре стервятника
над телом; четыре контура - и плечи их гнулись и дрожали от страшного
напряжения, словно на них взвалили всю тяжесть мира. Они держали крышу, ту
крышу, которую сами же создали, стянули, сбили из невидимых, но прочных
плит - крышу их общего противостояния, из-под которой нельзя было уйти.
Предстоятели.
- Ты сильный человек, - отрывисто сказал один из них. Он проталкивал
слова с усилием, ему трудно было говорить, трудно и страшно.
- Ты сильный человек. Ты не можешь умереть, но и не умереть ты тоже
не можешь. Я, Таргил, Предстоятель Хаалана-Сокровенного, прошу у тебя
прощения за то, что сейчас сделаю.
И из четырех углов - нет, уже из трех - донеслось:
- Я, Варна, Предстоящая Сиаллы-Лучницы, прошу прощения...
- Я, Махиша, Предстоятель Инара-Громовержца, прошу простить мне...
- Я, Лайна, Предстоящая Темной Матери Ахайри, молю о прощении...
И от дверей, чужим спокойным голосом, в пятый раз:
- Я, Трайгрин, Предстоятель Эрлика, Зеницы Мрака, поглотивший
Кэрбета-из-Круга, и Шиблу, Исторгателя Душ, и многих других; я последним
прошу у тебя прощения, потому что я довершу начатое, и тело твое умрет.
В дверном проеме стоял давешний толстячок, и опустевшая фляга
болталась на поясе его засаленного полукафтана.
Он просеменил к умирающему, склонился над ним и стал смотреть в его
глаза, где не было звезд и неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39