— Вы позволите мне продолжать?
— Позволю,— растерялась Мертке. Фрида записала еще что-то.
— Итак, вы позволяете мне перейти к следующим положениям...
— Позволяем! — Это говорит Карле с гусиным-крылом. Фрида выпустила облако дыма, но записывать ничего не стала.
На Карле, как на единоличный элемент, у нее нет управы.
Следующие положения, изложенные бургомистром, были чрезвычайно принципиальны:
— Следует подчеркнуть... вопрос стоит именно так, а не иначе...
В конце ее речи уже никто не знал толком, как надо отмечать праздник урожая. Не могла же Фрида, руководящий работник, размениваться на мелочи. А о всяких там играх-плясках, о прочей чепухе и об украшении деревни пусть позаботится комитет, но, конечно, в рамках принципиальных основоположений. Разработка программы праздника должна не позже чем послезавтра в полдень лежать на столе у Фриды на предмет рассмотрения и окончательного утверждения. Ответственные — Мертке и Карле.
Фрида водрузила на голову шлем. Ей надо спешить, спешить, дел по горло...
— Вот так она испакостила нам всю работу в Свободной молодежи,— сказал Карле.
— Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно,— подает Зигель.— Она говорит, говорит и не дает никому рта раскрыть. Есть в ней какая-то колдовская сила, но, конечно, не сила женственности, с вашего разрешения.
Члены комитета советуются, вносят различные предложения. Зигель, к примеру, хочет устроить научную викторину с небольшими призами: «Что старше — Земля или Луна?» — и тому подобное.
Г— Шикарный!—Карле знает нынешнюю моду. Зигель содрогается от ужаса: — Почему непременно тест? Идеологическое сосуществование в языке.—А впрочем, откуда, скажите на милость, может наша молодежь черпать языковые богатства, если даже в газетах теперь на западный лад пишут «бестселлер» и «стриптиз», чтобы не отстать от ложно понятой моды? Ну что это, к примеру, за название* «Очистил поле от сорняков». Кто очистил? Почему нет подлежащего? Западный модерн? Просто глупость? «Одинокий Ганс Баум вчера вечером...» Как это понимать? То ли у Баума двадцать восемь зубов, то ли он дожил до двадцати восьми лет, а остался дураком.
Карле перебивает учителя. Все чистая правда, но у них заседание комитета, а не урок родного языка. «Ближе к повестке дня!» И тут же предлагает скачки с бочонком.
Скачки в самом разгаре. Вот рысцой трусит Вильм Хольтен. Он тоже представляет кооператив. Его гнедая бранденбургская кобылка, стоявшая некохда на дворе у Оле, как раз перед аркой подымается на дыбы, и Вильм кубарем летит в траву. А кобылка прямым ходом чешет к Мертке. Ее соблазнил венок, приготовленный для победителя. Она с аппетитом выкусывает из него красную астру. Девушки визжат и бросаются врассыпную. Нет, Хольтену не видать пальмы.
Толстый Серно подходит к парням, что толпятся у стойки.
— Всем по две кружки пива! — Он чокается с всадниками.— За вашу победу! За нашу победу!
Карле с гусиным-крылом отворачивается. Он не единоличник, он работает в МТС, а чалую кобылу вывел из конюшки тайком от отца. Он храбро проносится под аркой и, замахнувшись дубиной, ударяет по бочонку. Гремит туш: «Бум! Бум! Бум!» Бочонок раскачивается. Мертке хлопает в ладоши. Оле созерцает кроны лип.
Длинной вороной мерин Яна Буллерта так стремительно пролетает под аркой, словно спешит к себе в конюшню. Бум! Летит вниз первая клепка. Герта на своем аккордеоне исполняет туш и в честь отца.
С другой стороны луга спешит Карл Крюгер. Он подбегает к Оле и тащит его за собой:
— Наших бьют. Нам нужно подкрепление. Эх, Оле, будь я молод, как ты...
И Оле одним махом вскакивает на Буммелеву арабку. Кобыла ставит уши торчком, косится, оценивает своего седока. Буммель бежит рядом.
— Поговори с ней, как с любимой женщиной, и она понесет тебя куда захочешь.
Кобыла несет Оле вокруг площади. Забыт праздник, забыт Крюгер, забыта Мертке. Высокая синева сентябрьского неба. Журавли летят. Оле мчится в босоногие времена своего пастушества.
И тут он замечает Буллерта. Оба молча скачут бок о бок. Взгляды их скрещиваются, как клинки. Ну, подожди, брат, ну, подожди. Было время—мы вдвоем скакали на одном мерине.
Оле скачет за пожарный сарай. Там он дает лошади порезвиться и привыкнуть к всаднику. У Крюгера глаза стали как плошки, они ищут Оле. Неужели этот тип смылся?
А под аркой грохочут удары. И клепки падают, как переспелые яблоки. Серно верещит у стойки:
— А ну всыпьте им, а ну всыпьте!
Ян Буллер! скачет по третьему разу. Его мерин фыркает и вскидывает голову, словно хочет выхватить клепку зубами. Удар, бум-бум! Еще две клепки падают в траву. Дно качается. Его держит последняя клепка.
Остается самое трудное. Три всадника, один за другим, колотят по днищу. Подлетает Оле. Он горячится, а кобыла спокойна. Ему даются три попытки.
Толстый Серно потчует музыкантов пивом. Духовой оркестр играет «Голубых драгунов». Оле спешивается.
— В чем дело?
— Под такие хулиганские песни я скакать не стану. Карл Крюгер затыкает кулаком ближайший раструб.
— Теперь понятно?
Музыканты перестраиваются и начинают «Галоп фонарщика». Оле спокойно минует арку. Даже не шевельнув рукой. Смех. Разочарование.
— Оле, ты что?
— Я испытывал кобылу!..
— Он испытывал кобылу!..
Вторая попытка. Перед аркой Оле выпускает из рук поводья и дает кобыле шенкеля. Кобыла проносится под аркой, удара опять нет.
Девушки умолкают. Парни свистят, а Мертке дрожит. И Серно грохочет у стойки: «Партскачки!»
Третья попытка. Кобыла набирает скорость. Свободно висят поводья. И вдруг — гоп! — Оле взлетает на седло и стоя проносится под аркой.
— Иван! — орет Серно.— Казак, Иван! Ха-ха.
Оле взмахивает дубиной. Ну и удар* С шумом и треском разлетается последняя клепка... Днище летит в траву. Франц Буммель выбегает на поле с криком:
— Лошадка моя, лошадь, мы выиграли!
Крики восторга, рукоплескания, Мертке мчится к Оле с венком.
— Прямо не верится.
Оле небрежно принимает венок из ее рук и надевает его на голову взмыленной кобыле.
— Я только хотел проверить, стар я или еще нет. Разочарованная Мертке теребит свою блестящую косу. А что
дальше? Крики ура, веселый гомон. Праздник идет своим чередом...
В сентябре за летним днем приходит весенняя ночь. Пыхтя, шныряют по садам ежи, причитает на опушке сыч.
Топают сапоги, шаркают выходные туфли, свиристит кларнет в танцзале. Из-за леса выглядывает полная луна — безжизненное лицо ухмыляющегося мудреца.
Посторонний человек, заглянувший на танцплощадку, почувствует себя как горожанин, заглянувший в улей. А у местных жителей наметанный взгляд пасечника: все в полном порядке.
Ранним вечером танцплощадка принадлежит молодежи. Людям по-солиднее нужно сперва раскачаться и подмазать суставы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101