Роми знает одного врача, свободного врача из свободного мира, и этот врач может сделать существующее несуществующим. В сумочке у Роми шуршат бумажки, выкраденные из кассы в отцовской лавке.
В Берлине при выходе с перрона их поджидает лавочник Куррат. Ну и ну!
Роми — вот пройдоха — сунула прощальное письмо под будильник на тумбочке, а будильник поставила так, чтобы ее папочка мог успеть на тот же поезд. Умна, ничего не скажешь. В письме между прочим стояло: «...виноват ты, папа, это тебе во что бы то ни стало понадобился гараж...»
Господин Куррат доволен, что случайно встретил в Берлине свою дочь с подругой.
— Какое удачное совпадение! — Он тут по торговым делам. И кто же попадается ему навстречу? Две беглянки, прогульщицы. Нет, вы подумайте, как здорово!
Господин Куррат полагает, что попечение будет совсем не лишним при знакомстве молодых девушек с большим миром. Благословен случай, давший господину Куррату возможность показать себя заботливым отцом.
Они проводят в Берлине два дня. Со школой все как-нибудь уладится, так ведь? Они гуляют по Курфюрстендамм, смотрят в зоопарке верблюдов свободного мира, бродят по крытому рынку на Александерплац. Спору нет — очень недурно. Но где все-таки бананы, где южный аромат апельсинов?
Перед ними «Торговля мелкой живностью». Сотни только что вылупившихся цыплят. Роми зажимает уши.
— С ума сойдешь от этого писка.
А Мертке хочется забраться к цыплятам, кормить их и поить.
— Это икцёнтрично и глупо,— говорит Роми; она стала развязной, дерзкой, приободрилась и больше не думает прыгать в шахту.
Вечером они идут в варьете. К сожалению, стоящее варьете имеется только в восточном секторе.
— В этом деле русские сильней,— объясняет господин Куррат и подпускает немножко лояльности.— Что правда, то правда. Живи и жить давай другим.
После представления они сидят, пьют шампанское, едят устриц. Роми хочет потанцевать с отцом. Это шикарно — танцевать с пожилым господином и чтобы все тебя принимали за его любовницу.
— Детка, ты же видишь, что здесь не танцуют.— Господин Куррат разливает шампанское, сперва себе, потом девушкам. Роми свирепеет.
— Я вижу только, что ты никудышный кавалер. Господин Куррат не замечает, что Роми наморщила свой
носик пятачком. Он чокается с Мертке. Тостом скрепляет уговор. Было бы очень и очень желательно, чтобы никто не узнал, для чего Роми ездила в Берлин. Может ли господин Куррат положиться на скромность Мертке? Злючка Роми не унимается.
— Учти, я все равно не пошла бы с тобой танцевать. Таких галстуков на Западе не носят.
У лавочника Куррата нет времени прислушиваться к болтовне своей невоспитанной дочери. Ему надо развлечь и привлечь на свою сторону неулыбчивую Мертке. Слыхала ли Мертке о случаях воображаемой, так сказать, истерической беременности? Нет, Мертке о таких случаях не слыхала. Тут вдруг взрывается Роми:
— Ах, так я истистеричка!—Она визжит и рвет на себе волосы.
К ним подбегает кельнер.
— Даме нехорошо?
Роми набрасывается на него:
— Не твое дело, лакей!
Кельнер приводит метрдотеля. Дальше все мелькает как в плохом фильме. За соседними столиками шепот.
Мертке срывает с вешалки пальто и давай бог ноги. Она успевает сесть на последний поезд.
Лавочник Куррат и его дочь не вернулись больше в горняцкий поселок.
Мертке кажется, что после Берлина она стала меньше ростом — до того ей стыдно. И глаза у нее распухли от слез. Мать неумолима, как архангел в день Страшного суда. Ей ненавистно нес, что нарушает течение жизни. Мертке надо уйти из школы. Пусть наконец почувствует, где ее настоящее место, пусть пройдет школу жизни в угольной шахте. Мать желает чтобы дочь жила при ней.
— Нет!—Мертке заупрямилась. Ей больно, что мать ей не доверяет.
— А сама-то ты знаешь, чего тебе надо?
Мертке знает. Она хочет уехать в деревню, ухаживать за скотиной, за курами. Мать улыбается.
— Романтика—и больше ничего. Лет через пять яичный белок будут готовить искусственно. Куры — пережиток прошлого.
Любимый учитель Мертке и секретарь молодежной организации вызвались переговорить с ее матерью.
— Молодость имеет право на романтику,— говорит учитель.
— Деревне нужны молодые кадры,— говорит секретарь. Мать уступает.
Мертке учится на птичницу. Первый год — год сплошных разочарований. В восемь дней цыплята пушистые, мягонькие и желтые как одуванчики. На второй неделе они уже какие-то колючие, не желтые и не белые, не мягкие и не жесткие, не большие и не маленькие, хоть и растут не по дням, а по часам. Они пожирают не только то, что им дают, но и все силы у Мертке. Сколько ведер мягкого и твердого корма перетаскала она на ферму! А сколько помета должна на тачке отвезти к силосной яме эта девушка, без пяти минут студентка! И несмотря на весь уход, на все заботы, цыплята дохнут. Сегодня один, завтра другой. «Недостаток жизненных сил»,—говорит ее наставница. Мертке все равно чувствует себя виноватой. Она видит, как петушки, обладающие запасом жизненных сил, прыгают по тушкам дохлых курочек и просят есть. Видит и готова бежать отсюда без оглядки.
И вот наконец пришел день, когда одна курочка из питомиц Мертке снесла первое яйцо. День великой победы для Мертке.
Зимою новые заботы. Крестьянские куры несутся, как известно, только весной и летом. Ее курочки должны нестись и зимой. Именно зимние несушки и делают птицеферму рентабельной. Господи, сколько надо знать, сколько учиться.
Ученица Мертке пересыпает зерном соломенную подстилку. Пусть куры ищут корм и греются. Подвешивает в курятнике куски брюквы. Пусть куры прыгают, чтобы достать ее. Мертке удлиняет куриный день с помощью искусственного освещения. Результат: среди зимы свежие яйца. Мертке наколдовала для своих кур весну в курятнике. На что только не способен человек!
Весной свершаются новые чудеса. Мертке осваивает аппарат,
который может заменить тысячу наседок. Ранней весной в ее небольшом курятнике уже царит лето. Веселая песенка «Цыплятки, цыплятки с наседкою идут» теперь устарела. Наседку заменил деревянный шкаф, который не умеет ни квохтать, ни кудахтать, ни сзывать цыплят, однако новоявленные леггорны, желтые как одуванчики, с первой минуты сами знают, что им надо делать: они клюют и растут!
Мертке теперь даже понять трудно, как это она могла сидеть за партой и дожидаться встречи с жизнью. Она выдвигает ящик деревянной наседки. Там из белых скорлупок уже вылупилась ярко-желтая жизнь и глядит на нее бусинками глаз: «Пи-пи-пи!» Мертке знает: кто смотрит на мертвое, для того жизнь— кладбище. Кто видит перед собой живое, для того жизнь—весна.
Учение подходит к концу. Лишь изредка Мертке выбирается в город проведать мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
В Берлине при выходе с перрона их поджидает лавочник Куррат. Ну и ну!
Роми — вот пройдоха — сунула прощальное письмо под будильник на тумбочке, а будильник поставила так, чтобы ее папочка мог успеть на тот же поезд. Умна, ничего не скажешь. В письме между прочим стояло: «...виноват ты, папа, это тебе во что бы то ни стало понадобился гараж...»
Господин Куррат доволен, что случайно встретил в Берлине свою дочь с подругой.
— Какое удачное совпадение! — Он тут по торговым делам. И кто же попадается ему навстречу? Две беглянки, прогульщицы. Нет, вы подумайте, как здорово!
Господин Куррат полагает, что попечение будет совсем не лишним при знакомстве молодых девушек с большим миром. Благословен случай, давший господину Куррату возможность показать себя заботливым отцом.
Они проводят в Берлине два дня. Со школой все как-нибудь уладится, так ведь? Они гуляют по Курфюрстендамм, смотрят в зоопарке верблюдов свободного мира, бродят по крытому рынку на Александерплац. Спору нет — очень недурно. Но где все-таки бананы, где южный аромат апельсинов?
Перед ними «Торговля мелкой живностью». Сотни только что вылупившихся цыплят. Роми зажимает уши.
— С ума сойдешь от этого писка.
А Мертке хочется забраться к цыплятам, кормить их и поить.
— Это икцёнтрично и глупо,— говорит Роми; она стала развязной, дерзкой, приободрилась и больше не думает прыгать в шахту.
Вечером они идут в варьете. К сожалению, стоящее варьете имеется только в восточном секторе.
— В этом деле русские сильней,— объясняет господин Куррат и подпускает немножко лояльности.— Что правда, то правда. Живи и жить давай другим.
После представления они сидят, пьют шампанское, едят устриц. Роми хочет потанцевать с отцом. Это шикарно — танцевать с пожилым господином и чтобы все тебя принимали за его любовницу.
— Детка, ты же видишь, что здесь не танцуют.— Господин Куррат разливает шампанское, сперва себе, потом девушкам. Роми свирепеет.
— Я вижу только, что ты никудышный кавалер. Господин Куррат не замечает, что Роми наморщила свой
носик пятачком. Он чокается с Мертке. Тостом скрепляет уговор. Было бы очень и очень желательно, чтобы никто не узнал, для чего Роми ездила в Берлин. Может ли господин Куррат положиться на скромность Мертке? Злючка Роми не унимается.
— Учти, я все равно не пошла бы с тобой танцевать. Таких галстуков на Западе не носят.
У лавочника Куррата нет времени прислушиваться к болтовне своей невоспитанной дочери. Ему надо развлечь и привлечь на свою сторону неулыбчивую Мертке. Слыхала ли Мертке о случаях воображаемой, так сказать, истерической беременности? Нет, Мертке о таких случаях не слыхала. Тут вдруг взрывается Роми:
— Ах, так я истистеричка!—Она визжит и рвет на себе волосы.
К ним подбегает кельнер.
— Даме нехорошо?
Роми набрасывается на него:
— Не твое дело, лакей!
Кельнер приводит метрдотеля. Дальше все мелькает как в плохом фильме. За соседними столиками шепот.
Мертке срывает с вешалки пальто и давай бог ноги. Она успевает сесть на последний поезд.
Лавочник Куррат и его дочь не вернулись больше в горняцкий поселок.
Мертке кажется, что после Берлина она стала меньше ростом — до того ей стыдно. И глаза у нее распухли от слез. Мать неумолима, как архангел в день Страшного суда. Ей ненавистно нес, что нарушает течение жизни. Мертке надо уйти из школы. Пусть наконец почувствует, где ее настоящее место, пусть пройдет школу жизни в угольной шахте. Мать желает чтобы дочь жила при ней.
— Нет!—Мертке заупрямилась. Ей больно, что мать ей не доверяет.
— А сама-то ты знаешь, чего тебе надо?
Мертке знает. Она хочет уехать в деревню, ухаживать за скотиной, за курами. Мать улыбается.
— Романтика—и больше ничего. Лет через пять яичный белок будут готовить искусственно. Куры — пережиток прошлого.
Любимый учитель Мертке и секретарь молодежной организации вызвались переговорить с ее матерью.
— Молодость имеет право на романтику,— говорит учитель.
— Деревне нужны молодые кадры,— говорит секретарь. Мать уступает.
Мертке учится на птичницу. Первый год — год сплошных разочарований. В восемь дней цыплята пушистые, мягонькие и желтые как одуванчики. На второй неделе они уже какие-то колючие, не желтые и не белые, не мягкие и не жесткие, не большие и не маленькие, хоть и растут не по дням, а по часам. Они пожирают не только то, что им дают, но и все силы у Мертке. Сколько ведер мягкого и твердого корма перетаскала она на ферму! А сколько помета должна на тачке отвезти к силосной яме эта девушка, без пяти минут студентка! И несмотря на весь уход, на все заботы, цыплята дохнут. Сегодня один, завтра другой. «Недостаток жизненных сил»,—говорит ее наставница. Мертке все равно чувствует себя виноватой. Она видит, как петушки, обладающие запасом жизненных сил, прыгают по тушкам дохлых курочек и просят есть. Видит и готова бежать отсюда без оглядки.
И вот наконец пришел день, когда одна курочка из питомиц Мертке снесла первое яйцо. День великой победы для Мертке.
Зимою новые заботы. Крестьянские куры несутся, как известно, только весной и летом. Ее курочки должны нестись и зимой. Именно зимние несушки и делают птицеферму рентабельной. Господи, сколько надо знать, сколько учиться.
Ученица Мертке пересыпает зерном соломенную подстилку. Пусть куры ищут корм и греются. Подвешивает в курятнике куски брюквы. Пусть куры прыгают, чтобы достать ее. Мертке удлиняет куриный день с помощью искусственного освещения. Результат: среди зимы свежие яйца. Мертке наколдовала для своих кур весну в курятнике. На что только не способен человек!
Весной свершаются новые чудеса. Мертке осваивает аппарат,
который может заменить тысячу наседок. Ранней весной в ее небольшом курятнике уже царит лето. Веселая песенка «Цыплятки, цыплятки с наседкою идут» теперь устарела. Наседку заменил деревянный шкаф, который не умеет ни квохтать, ни кудахтать, ни сзывать цыплят, однако новоявленные леггорны, желтые как одуванчики, с первой минуты сами знают, что им надо делать: они клюют и растут!
Мертке теперь даже понять трудно, как это она могла сидеть за партой и дожидаться встречи с жизнью. Она выдвигает ящик деревянной наседки. Там из белых скорлупок уже вылупилась ярко-желтая жизнь и глядит на нее бусинками глаз: «Пи-пи-пи!» Мертке знает: кто смотрит на мертвое, для того жизнь— кладбище. Кто видит перед собой живое, для того жизнь—весна.
Учение подходит к концу. Лишь изредка Мертке выбирается в город проведать мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101