не смотри на меня так! Неудобно!
Главная причина, влекущая меня на телестудию,— Мамука. Мамука любил телевизор больше, чем родителей. Да что родители! Больше, чем мяч. Его до самозабвения увлекал этот странный, очень занятный гипнотизер, столь неутомимый, что только такие энергичные люди, как Мамука, могли поспевать за ним. Каждое мое появление на экране телевизора рождало в душе Мамуки удивление и одновременно гордость. Удивляло его то, что тот самый человек, который целый день шаркал своими шлепанцами по квартире, вдруг становился таким близким, выглянув из окна родного телевизора. А гордился он тем, что этот человек был его отцом.
Вечером, действительно, пришел редактор телестудии. Дверь открыл Мамука. Я сидел у себя в белой сорочке, при галстуке, в парадном костюме, в полной боевой готовности. Ведь за редактором мог появиться и оператор. Однажды по телевизору показывали всю нашу семью. Целый день снимали. Я то сидел за столом и делал вид, будто работаю — пишу, то играл с Маму- кой. Сидя на полу мы с ним собирали из «конструктора», кажется, подъемный кран. Мамуку это занятие не интересовало, но возразить режиссеру с телестудии он
не посмел. Лия в нарядном платье, причесанная и похорошевшая, то возилась на кухне, то подходила к нам и с любовью на нас смотрела — тоже согласно замыслу режиссера.
— Папа дома? — спросил женский голос.
— Дома. Заходите, пожалуйста,— отвечал Мамука. Такую вежливость с его стороны я мог объяснить только тем, что гостья в самом деле имела отношение к телевидению. Мамука сотрудников телевидения узнает на улице. Иногда показывает на совершенно незнакомого человека и уверенно говорит: он работает на телестудии. Может, по ним и видно, чем они занимаются, я лично не замечаю. Но у сына моего особое чутье на людей этой профессии.
Я вышел в переднюю и увидел женщину, которая гладила Мамуку по голове.
Когда она взглянула на меня, я чуть не упал.
— Софико! — пробормотал я.
— Здравствуй, Гига! — она протянула мне руку.
Мамука счел мое смущение естественным и радостно
помчался на кухню.
— Мама, мама! С телевизора пришли!
Лия появилась, вытирая руки о передник (она тоже была готова — жена писателя, образцовая хозяйка). На лице ее играла улыбка, хранившаяся в реквизите до нужного случая:
— Прошу вас, входите.
Лия открыла входную дверь и выглянула, надеясь увидеть оператора:
— Вы одни?
— Да,— сказала Софико.
— Добро пожаловать. Гига, что ты стоишь, принимай гостью.
Первоначальное волнение несколько улеглось. Я знал, что когда-нибудь встречу Софико, но не думал, что она придет к нам. Вот тебе твое телевидение! От него всего можно ожидать. Теперь главное — держаться так, чтобы Лия ничего не заметила.
Мы прошли в кабинет.
— Садитесь,— я подставил Софико стул.
— Благодарю вас,— ответила она, словно понимая, что при жене лучше обращаться друг к другу на «вы». Лия немного покрутилась в комнате: поправила стопку бумаги на столе, переставила пепельницу. Это было
молчаливое предупреждение: женщина, явившаяся в наш дом, должна знать, что здесь властвует Лия,
Вслух она произнесла:
— Не буду мешать вашей работе. Меня ждут дела на кухне.
Это тоже имело свой подтекст: мол, я не сую нос в дела мужа, как другие жены.
Я посмотрел на Софико. Она совсем не изменилась, только под глазами появились морщины. Да, еще она выкрасила волосы. Двенадцать лет назад она была блондинка, а теперь выкрасилась в темно-каштановый цвет. Она была в скромном синем платье с длинными рукавами, схваченном в талии золотым пояском. Через плечо висела большая кожаная сумка на длинном ремешке. Эта черная сумка придавала ей деловой, серьезный вид.
Она достала из сумки блокнот и ручку.
— Начнем? — спросила и улыбнулась.
— Начнем.
Она приготовилась записывать, но вдруг положила ручку на стол и снова открыла сумку. Теперь она достала сигареты.
— Сначала покурим.
Я поднес ей горящую спичку,
— А ты? — спросила она.
Я тоже закурил.
— Как ты постарел! — сказала Софико, отгоняя рукой дым, словно раздвигая занавес.
У меня сердце екнуло:
— Ты всегда отличалась жестокостью!
Софико рассмеялась:
— А разве я не постарела?
— Нет.
— Знаешь, к тебе посылали другого редактора, но я сама попросилась и пришла.
— Когда ты начала работать на телестудии?
— Уже два месяца. Как только вернулась в Тбилиси.
— А где ты была?
— Ты даже не знаешь... Я десять лет жила в Москве.
— Десять лет?
— Как видишь.
— Что — видишь?
— Ладно, ладно, хватит..,
Мы начали составлять программу моего выступления:
о чем меня будут спрашивать, что я должен отвечать (это во избежание недоразумений), какие отрывки из моих фильмов покажут, какие сцены из спектаклей и так далее.
Я продолжал разговаривать с Софико, хотя сам был далек отсюда, воспоминания отбросили меня на двенадцать лет назад.
Я, кажется, уже говорил, что мысленно могу находиться сразу в нескольких местах, так что собеседник и не заметит, что я отвлекся. По-моему, я и пример тогда приводил достаточно убедительный.
Внезапно Софико перестала писать, подняла голову и сказала:
— Слышишь? Это голос Посейдона!..— Словно разговаривала сама с собой.
— Бойтесь его! — тотчас подхватил я, вспомнив, что такая у нас с ней была игра (со мной все всегда играют!), двенадцать лет назад придуманная игра: кто скажет о Посейдоне что-нибудь остроумное.
— Он самый человечный из богов,— сказала Софико.
— Посейдон живет вдали от Олимпа, как впавший в немилость губернатор на заброшенном острове,— сказал я.
— Поэтому он полубог, полуплантатор, карающий нас плетью за провинности.
Но сейчас это было для меня не только воспоминанием об игре, а своеобразным паролем, вроде «Сезам, отворись», который давал моим воспоминаниям определенное направление и толкал меня на ту тропинку, которую я считал давно и навечно забытой.
Всемогущий брат Зевса Посейдон сидит на изумрудом троне, с неразлучным трезубцем в руке.
Во дворце царит тишина, на ступеньки трона дельфины положили свои умные некрасивые головы. Они исполнить любое желание своего повелителя.
Жена Посейдона Амфитрида вяжет сеть для бедного рынка. Тишину иногда нарушает звук трубы, это Тритон летит морские ураганы, запертые Посейдоном в клетку.
Посейдон вспоминает, как он похитил у Атланта Амфитриду: Атлант держал на своих плечах небесный свод, Амфитрида, любуясь мужем, не сводила с него глаз, тут
как раз подскочил Посейдон, схватил женщину за руку и повлек в свой дворец.
Посейдон был богом, и даже коварство его было божественным.
Амфитрида пришла в себя на золотом ложе, когда Посейдон попытался ее поцеловать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Главная причина, влекущая меня на телестудию,— Мамука. Мамука любил телевизор больше, чем родителей. Да что родители! Больше, чем мяч. Его до самозабвения увлекал этот странный, очень занятный гипнотизер, столь неутомимый, что только такие энергичные люди, как Мамука, могли поспевать за ним. Каждое мое появление на экране телевизора рождало в душе Мамуки удивление и одновременно гордость. Удивляло его то, что тот самый человек, который целый день шаркал своими шлепанцами по квартире, вдруг становился таким близким, выглянув из окна родного телевизора. А гордился он тем, что этот человек был его отцом.
Вечером, действительно, пришел редактор телестудии. Дверь открыл Мамука. Я сидел у себя в белой сорочке, при галстуке, в парадном костюме, в полной боевой готовности. Ведь за редактором мог появиться и оператор. Однажды по телевизору показывали всю нашу семью. Целый день снимали. Я то сидел за столом и делал вид, будто работаю — пишу, то играл с Маму- кой. Сидя на полу мы с ним собирали из «конструктора», кажется, подъемный кран. Мамуку это занятие не интересовало, но возразить режиссеру с телестудии он
не посмел. Лия в нарядном платье, причесанная и похорошевшая, то возилась на кухне, то подходила к нам и с любовью на нас смотрела — тоже согласно замыслу режиссера.
— Папа дома? — спросил женский голос.
— Дома. Заходите, пожалуйста,— отвечал Мамука. Такую вежливость с его стороны я мог объяснить только тем, что гостья в самом деле имела отношение к телевидению. Мамука сотрудников телевидения узнает на улице. Иногда показывает на совершенно незнакомого человека и уверенно говорит: он работает на телестудии. Может, по ним и видно, чем они занимаются, я лично не замечаю. Но у сына моего особое чутье на людей этой профессии.
Я вышел в переднюю и увидел женщину, которая гладила Мамуку по голове.
Когда она взглянула на меня, я чуть не упал.
— Софико! — пробормотал я.
— Здравствуй, Гига! — она протянула мне руку.
Мамука счел мое смущение естественным и радостно
помчался на кухню.
— Мама, мама! С телевизора пришли!
Лия появилась, вытирая руки о передник (она тоже была готова — жена писателя, образцовая хозяйка). На лице ее играла улыбка, хранившаяся в реквизите до нужного случая:
— Прошу вас, входите.
Лия открыла входную дверь и выглянула, надеясь увидеть оператора:
— Вы одни?
— Да,— сказала Софико.
— Добро пожаловать. Гига, что ты стоишь, принимай гостью.
Первоначальное волнение несколько улеглось. Я знал, что когда-нибудь встречу Софико, но не думал, что она придет к нам. Вот тебе твое телевидение! От него всего можно ожидать. Теперь главное — держаться так, чтобы Лия ничего не заметила.
Мы прошли в кабинет.
— Садитесь,— я подставил Софико стул.
— Благодарю вас,— ответила она, словно понимая, что при жене лучше обращаться друг к другу на «вы». Лия немного покрутилась в комнате: поправила стопку бумаги на столе, переставила пепельницу. Это было
молчаливое предупреждение: женщина, явившаяся в наш дом, должна знать, что здесь властвует Лия,
Вслух она произнесла:
— Не буду мешать вашей работе. Меня ждут дела на кухне.
Это тоже имело свой подтекст: мол, я не сую нос в дела мужа, как другие жены.
Я посмотрел на Софико. Она совсем не изменилась, только под глазами появились морщины. Да, еще она выкрасила волосы. Двенадцать лет назад она была блондинка, а теперь выкрасилась в темно-каштановый цвет. Она была в скромном синем платье с длинными рукавами, схваченном в талии золотым пояском. Через плечо висела большая кожаная сумка на длинном ремешке. Эта черная сумка придавала ей деловой, серьезный вид.
Она достала из сумки блокнот и ручку.
— Начнем? — спросила и улыбнулась.
— Начнем.
Она приготовилась записывать, но вдруг положила ручку на стол и снова открыла сумку. Теперь она достала сигареты.
— Сначала покурим.
Я поднес ей горящую спичку,
— А ты? — спросила она.
Я тоже закурил.
— Как ты постарел! — сказала Софико, отгоняя рукой дым, словно раздвигая занавес.
У меня сердце екнуло:
— Ты всегда отличалась жестокостью!
Софико рассмеялась:
— А разве я не постарела?
— Нет.
— Знаешь, к тебе посылали другого редактора, но я сама попросилась и пришла.
— Когда ты начала работать на телестудии?
— Уже два месяца. Как только вернулась в Тбилиси.
— А где ты была?
— Ты даже не знаешь... Я десять лет жила в Москве.
— Десять лет?
— Как видишь.
— Что — видишь?
— Ладно, ладно, хватит..,
Мы начали составлять программу моего выступления:
о чем меня будут спрашивать, что я должен отвечать (это во избежание недоразумений), какие отрывки из моих фильмов покажут, какие сцены из спектаклей и так далее.
Я продолжал разговаривать с Софико, хотя сам был далек отсюда, воспоминания отбросили меня на двенадцать лет назад.
Я, кажется, уже говорил, что мысленно могу находиться сразу в нескольких местах, так что собеседник и не заметит, что я отвлекся. По-моему, я и пример тогда приводил достаточно убедительный.
Внезапно Софико перестала писать, подняла голову и сказала:
— Слышишь? Это голос Посейдона!..— Словно разговаривала сама с собой.
— Бойтесь его! — тотчас подхватил я, вспомнив, что такая у нас с ней была игра (со мной все всегда играют!), двенадцать лет назад придуманная игра: кто скажет о Посейдоне что-нибудь остроумное.
— Он самый человечный из богов,— сказала Софико.
— Посейдон живет вдали от Олимпа, как впавший в немилость губернатор на заброшенном острове,— сказал я.
— Поэтому он полубог, полуплантатор, карающий нас плетью за провинности.
Но сейчас это было для меня не только воспоминанием об игре, а своеобразным паролем, вроде «Сезам, отворись», который давал моим воспоминаниям определенное направление и толкал меня на ту тропинку, которую я считал давно и навечно забытой.
Всемогущий брат Зевса Посейдон сидит на изумрудом троне, с неразлучным трезубцем в руке.
Во дворце царит тишина, на ступеньки трона дельфины положили свои умные некрасивые головы. Они исполнить любое желание своего повелителя.
Жена Посейдона Амфитрида вяжет сеть для бедного рынка. Тишину иногда нарушает звук трубы, это Тритон летит морские ураганы, запертые Посейдоном в клетку.
Посейдон вспоминает, как он похитил у Атланта Амфитриду: Атлант держал на своих плечах небесный свод, Амфитрида, любуясь мужем, не сводила с него глаз, тут
как раз подскочил Посейдон, схватил женщину за руку и повлек в свой дворец.
Посейдон был богом, и даже коварство его было божественным.
Амфитрида пришла в себя на золотом ложе, когда Посейдон попытался ее поцеловать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17