.. А я думал, ты способна быть другом!
— Человек слаб, Карло,— заметила я.
— Майя! — крикнул он.
— Не слышу! — я отнесла трубку далеко в сторону. И только спустя некоторое время спросила:—Что ты сказал?
— Что с телефоном?
— Не знаю. Хочешь, позвони завтра.
— Нет, послушай меня!
— Постой, кто-то стучит.
Я пошла на кухню, принесла оттуда кружку воды, полила цветок, стоявший на подоконнике, отнесла кружку обратно и снова вернулась к телефону.
— Почтальон! Так о чем мы говорили?
— Ты ошибаешься, Майя, ты допускаешь величайшую ошибку.
— Человек слаб, Карло.
— Потом ты будешь жалеть.
— Карло, какой сегодня день?
— Среда.
— А я думала, четверг, представляешь?
— Майя!
— Я слушаю, слушаю.
— Подумай хорошенько, я очень тебя прошу.
— Вот я уже подумала. Если хочешь, попроси меня еще о чем-нибудь. Я исполню три твоих желания. Как в сказке. Когда я была маленькая, с ума сходила из-за Сказок. Всех просила рассказать... Ты помнишь, как у волшебного Цикары сломался рог?
— Понятно,— сказал Карло,— все ясно.
Некоторое время мы оба молчали.
— Карло! — позвала я.
— Слушаю! — сразу откликнулся он.
— Ты помнишь или нет?
— Что?
— Что у Цикары сломался рог.
— Я считал, что ты не похожа на других девушек. Ты и не похожа, но стараешься походить на них.
— Ты ошибаешься, Карло, я именно такая — глупая, легкомысленная, выскочка, и очень рада, что я такая!
— Ты не права, Майя. Ты очень умная, ты все понимаешь...— Я смеялась.— Я не должен был брать тебя с собой, ты такая чувствительная, отзывчивая, муравей показался тебе слоном.
— Я очень люблю слонов. Когда я была маленькая...
— Майя, попроси меня о чем угодно, я все исполню!
— Я хочу иметь десять платьев, пятерых детей, «Волгу», дачу и много друзей. А еще магнитофон «Зенит».
— Не смейся!
— Разве это смешно?
Мне вдруг ужасно надоело разговаривать с ним.
— Ладно, Карло, хватит, я занята.
— Майя, подожди...
— Жду.
— Мы ведь останемся друзьями?
Ах, вот, оказывается, почему он звонил!
В больницу он повел меня для того, чтобы ты ради меня согласился молчать. Он боялся огласки. Он все измерил и рассчитал точно. Но, убежденный в моей любви и наивности, он сделал еще один шаг. И хотя знал, что об этой гадости я нигде, никогда не заикнусь, сегодня все же проверил меня и обезоружил фразой: «Мы ведь останемся друзьями!»
После этого разговора мне стало так плохо, что я две недели не вставала с постели. У меня был жар, но мне казалось, что я мерзну, что лежу в снегу и снег лежит у меня на груди, на лице, набивается в рот, и я задыхаюсь. Засыпая, я видела такие кошмарные сны, что просыпалась с криком, вся в холодном поту. Я боялась спать, но и наяву меня не оставляли в покое видения. Я просила маму привести Бабалэ. А мама никак не могла вспомнить, кто такая Бабалэ, которую я так упорно зову.
Звонил монастырский колокол. Был полдень, хотя на небе сверкали огромные звезды. Больница стояла пустая, и единственный больной печально глядел из окна. Я окликала его, звала, махала ему рукой, потому что знала его, но он не слышал меня. Потом во двор вышла Бабалэ. На руках у нее лежал мертвый ребенок. У ребенка глаза были открыты, и он смотрел на меня. За оградой стояло высокое дерево и цвело красным две том. И дерево это как будто было не дерево, а мой отец, а я бежала к нему по пахоте, и в борозде вместо семян лежали звезды, и их клевали голуби. Потом Бабалэ подозвала меня и взяла на руки, и теперь уже я была тем мертвым ребенком. У Бабалэ были большие морщинистые руки, и одна рука лежала у меня на груди. Как сухой лист платана. Посреди двора стоял какой- то пьяный и швырял в окна камни. Стекла вместе с рамами вываливались из оконных проемов и, как огромные лампочки, вдребезги разбивались о камни.
Потом ветер подхватил красное дерево, и оно затерялось в облаках. На том месте, где оно стояло, Бабалэ развела костер. Я обрадовалась, потому что шел снег и было холодно. Но огонь этот не грел.
Когда я поднялась с постели, с трудом передвигала ноги, словно только теперь училась ходить. На улицу я выходила погулять вместе с Кети, одна не решалась. Был март. На Мтацминде над верхушкой телевизионной мачты стоял клочок белоснежного облака и походил на одноногого аиста. Я долго смотрела на него и радовалась, что уже весна, что земля влажная и ветки у деревьев темные, сырые. У входа в зоопарк стояли цыганки и продавали пестрые мячики, прыгающие на длинных резинках. В зоопарке звери еще жили в зимних помещениях и клетки стояли пустые. Но какая-то маленькая пестрая птичка так щебетала, что никаких сомнений быть не могло — весна!
Из маленького кирпичного домика вышел олень и остановился на самом припеке. У меня заболели глаза и закружилась голова. Стало жарко, и я расстегнула пальто.
Мне становилось лучше, и я уже могла гулять одна. От болезни у меня осталось странное убеждение, что я подарила кому-то, подарила или потеряла навсегда все, что любила. Голова и сердце мои оставались пустыми. Я сидела на скамейке и смотрела, как играют дети, и ни о чем не думала. Однажды ко мне на скамейку с обеих сторон подсели солдаты, в тот день я впервые рассмеялась с тех пор, как заболела. Веселые были ребята, спросили мой номер телефона и торжественно записали в свои записные книжки, заполненные фотографиями девушек.
Наконец наступил апрель — мой любимый месяц. Почки платанов перед университетом вдруг взорвались,
и все спохватились, что до сих пор не замечали деревьев.
Раньше я возвращалась домой с подругами, теперь шла одна, иногда меня провожала Кети.
О тебе я совсем не думала, даже не вспоминала.
Я чувствовала, что освободилась от чего-то, как рыба, которая уходит сквозь прореху в сети. Но я не знала, куда мне идти теперь, легкой и свободной. Я трепыхалась на берегу, как рыба, и ждала, чтобы меня бросили обратно в реку.
Апрель внезапно кончился, истек, погас, как спичка. Я вышла на первомайскую демонстрацию вместе с университетскими баскетболистами. Баскетболом я уже не занималась целый год, но наш тренер пригласил меня на парад. Мы были в белых платьях и держали в руках мячи, и возглавляли колонну, за нами шли знаменосцы, за знаменосцами — профессора и преподаватели, за ними — студенты. Сначала солнце пекло немилосердно, а потом припустил дождь. Но мы стройной колонной прошли перед правительственной трибуной. С праздника возвращались пешком — не ходили ни автобусы, ни троллейбусы. Шел дождь, и мы изрядно промокли.
Дома я переоделась и села у окна — по улице все еще бежали ребята и девочки. Два парня, голые по пояс, несли посреди улицы огромный герб республики, шли торжественно, не спеша, как будто никакого дождя не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Человек слаб, Карло,— заметила я.
— Майя! — крикнул он.
— Не слышу! — я отнесла трубку далеко в сторону. И только спустя некоторое время спросила:—Что ты сказал?
— Что с телефоном?
— Не знаю. Хочешь, позвони завтра.
— Нет, послушай меня!
— Постой, кто-то стучит.
Я пошла на кухню, принесла оттуда кружку воды, полила цветок, стоявший на подоконнике, отнесла кружку обратно и снова вернулась к телефону.
— Почтальон! Так о чем мы говорили?
— Ты ошибаешься, Майя, ты допускаешь величайшую ошибку.
— Человек слаб, Карло.
— Потом ты будешь жалеть.
— Карло, какой сегодня день?
— Среда.
— А я думала, четверг, представляешь?
— Майя!
— Я слушаю, слушаю.
— Подумай хорошенько, я очень тебя прошу.
— Вот я уже подумала. Если хочешь, попроси меня еще о чем-нибудь. Я исполню три твоих желания. Как в сказке. Когда я была маленькая, с ума сходила из-за Сказок. Всех просила рассказать... Ты помнишь, как у волшебного Цикары сломался рог?
— Понятно,— сказал Карло,— все ясно.
Некоторое время мы оба молчали.
— Карло! — позвала я.
— Слушаю! — сразу откликнулся он.
— Ты помнишь или нет?
— Что?
— Что у Цикары сломался рог.
— Я считал, что ты не похожа на других девушек. Ты и не похожа, но стараешься походить на них.
— Ты ошибаешься, Карло, я именно такая — глупая, легкомысленная, выскочка, и очень рада, что я такая!
— Ты не права, Майя. Ты очень умная, ты все понимаешь...— Я смеялась.— Я не должен был брать тебя с собой, ты такая чувствительная, отзывчивая, муравей показался тебе слоном.
— Я очень люблю слонов. Когда я была маленькая...
— Майя, попроси меня о чем угодно, я все исполню!
— Я хочу иметь десять платьев, пятерых детей, «Волгу», дачу и много друзей. А еще магнитофон «Зенит».
— Не смейся!
— Разве это смешно?
Мне вдруг ужасно надоело разговаривать с ним.
— Ладно, Карло, хватит, я занята.
— Майя, подожди...
— Жду.
— Мы ведь останемся друзьями?
Ах, вот, оказывается, почему он звонил!
В больницу он повел меня для того, чтобы ты ради меня согласился молчать. Он боялся огласки. Он все измерил и рассчитал точно. Но, убежденный в моей любви и наивности, он сделал еще один шаг. И хотя знал, что об этой гадости я нигде, никогда не заикнусь, сегодня все же проверил меня и обезоружил фразой: «Мы ведь останемся друзьями!»
После этого разговора мне стало так плохо, что я две недели не вставала с постели. У меня был жар, но мне казалось, что я мерзну, что лежу в снегу и снег лежит у меня на груди, на лице, набивается в рот, и я задыхаюсь. Засыпая, я видела такие кошмарные сны, что просыпалась с криком, вся в холодном поту. Я боялась спать, но и наяву меня не оставляли в покое видения. Я просила маму привести Бабалэ. А мама никак не могла вспомнить, кто такая Бабалэ, которую я так упорно зову.
Звонил монастырский колокол. Был полдень, хотя на небе сверкали огромные звезды. Больница стояла пустая, и единственный больной печально глядел из окна. Я окликала его, звала, махала ему рукой, потому что знала его, но он не слышал меня. Потом во двор вышла Бабалэ. На руках у нее лежал мертвый ребенок. У ребенка глаза были открыты, и он смотрел на меня. За оградой стояло высокое дерево и цвело красным две том. И дерево это как будто было не дерево, а мой отец, а я бежала к нему по пахоте, и в борозде вместо семян лежали звезды, и их клевали голуби. Потом Бабалэ подозвала меня и взяла на руки, и теперь уже я была тем мертвым ребенком. У Бабалэ были большие морщинистые руки, и одна рука лежала у меня на груди. Как сухой лист платана. Посреди двора стоял какой- то пьяный и швырял в окна камни. Стекла вместе с рамами вываливались из оконных проемов и, как огромные лампочки, вдребезги разбивались о камни.
Потом ветер подхватил красное дерево, и оно затерялось в облаках. На том месте, где оно стояло, Бабалэ развела костер. Я обрадовалась, потому что шел снег и было холодно. Но огонь этот не грел.
Когда я поднялась с постели, с трудом передвигала ноги, словно только теперь училась ходить. На улицу я выходила погулять вместе с Кети, одна не решалась. Был март. На Мтацминде над верхушкой телевизионной мачты стоял клочок белоснежного облака и походил на одноногого аиста. Я долго смотрела на него и радовалась, что уже весна, что земля влажная и ветки у деревьев темные, сырые. У входа в зоопарк стояли цыганки и продавали пестрые мячики, прыгающие на длинных резинках. В зоопарке звери еще жили в зимних помещениях и клетки стояли пустые. Но какая-то маленькая пестрая птичка так щебетала, что никаких сомнений быть не могло — весна!
Из маленького кирпичного домика вышел олень и остановился на самом припеке. У меня заболели глаза и закружилась голова. Стало жарко, и я расстегнула пальто.
Мне становилось лучше, и я уже могла гулять одна. От болезни у меня осталось странное убеждение, что я подарила кому-то, подарила или потеряла навсегда все, что любила. Голова и сердце мои оставались пустыми. Я сидела на скамейке и смотрела, как играют дети, и ни о чем не думала. Однажды ко мне на скамейку с обеих сторон подсели солдаты, в тот день я впервые рассмеялась с тех пор, как заболела. Веселые были ребята, спросили мой номер телефона и торжественно записали в свои записные книжки, заполненные фотографиями девушек.
Наконец наступил апрель — мой любимый месяц. Почки платанов перед университетом вдруг взорвались,
и все спохватились, что до сих пор не замечали деревьев.
Раньше я возвращалась домой с подругами, теперь шла одна, иногда меня провожала Кети.
О тебе я совсем не думала, даже не вспоминала.
Я чувствовала, что освободилась от чего-то, как рыба, которая уходит сквозь прореху в сети. Но я не знала, куда мне идти теперь, легкой и свободной. Я трепыхалась на берегу, как рыба, и ждала, чтобы меня бросили обратно в реку.
Апрель внезапно кончился, истек, погас, как спичка. Я вышла на первомайскую демонстрацию вместе с университетскими баскетболистами. Баскетболом я уже не занималась целый год, но наш тренер пригласил меня на парад. Мы были в белых платьях и держали в руках мячи, и возглавляли колонну, за нами шли знаменосцы, за знаменосцами — профессора и преподаватели, за ними — студенты. Сначала солнце пекло немилосердно, а потом припустил дождь. Но мы стройной колонной прошли перед правительственной трибуной. С праздника возвращались пешком — не ходили ни автобусы, ни троллейбусы. Шел дождь, и мы изрядно промокли.
Дома я переоделась и села у окна — по улице все еще бежали ребята и девочки. Два парня, голые по пояс, несли посреди улицы огромный герб республики, шли торжественно, не спеша, как будто никакого дождя не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27