.. Сколько раз я надеялась встретить тебя на улице, но всегда вместо тебя появлялся он, и так получилось, что его постоянно улыбающееся лицо постепенно заслонило твой образ. Когда я понимала это, обида и за тебя, и за себя вкрадывалась мне в душу, почему-то становилось жаль нас обоих. Но я убеждала себя, что это было детское чувство... Теперь я думаю, на душе у меня было смутно оттого, что я шаг за шагом отказывалась от счастливого своего будущего, которое создавала раньше в своих мечтах и которое было связано с любовью к тебе. Я ведь в школе думала, что мы вместе поступим в институт... Почему ты так глядишь на меня, Фируз? Почему молчишь? Почему не спросишь, что было потом?.. Господи, что это я? Разве я хочу, чтобы кто-то спрашивал, что было потом!.. Потом снова пришли сваты. И я, не чувствуя почвы под ногами, потеряв свое сердце, отказавшись от детских мечтаний, сдалась... Сваты ушли обрадованные, лица моих родителей светились удовольствием, а я... я чувствовала, что теряю безвозвратно что-то очень важное, дорогое. Я вспоминала себя минувшей весной, как я ждала от тебя слов любви, и сердце мое переворачивалось, и плакала я всю ночь до утра...
— Назокат...
Она очнулась.
— Почему ты молчишь? Где же твоя притча?
— В другой раз, Фируз. Наверное, еще время не пришло.
Фируз посмотрел на часы — одиннадцать.
— Уже поздно, Назокат, ты устала...
Он поднялся из-за стола, и Назокат поднялась вместе с ним.
Теперь они стояли рядом.
В глазах Назокат было столько мольбы и беспомощности, что он растерялся. Он чувствовал на лице тепло ее дыхания, сумасшедшая, непонятная радостная волна поднималась в нем.
— Посиди еще. Не уходи...— с трудом выговорила она. Своей горячей рукой она коснулась руки Фируза, и вдруг шагнула к нему, и опустила голову ему на грудь.
...Когда Фируз рано утром вышел из дома Назокат, земля, деревья и горы вокруг — все сделалось белым- бело от первого снега, а в воздухе лениво кружились пушистые снежинки.
В сторожку при гараже автобазы, весело гогоча, ввалились двое — Насир и его закадычный дружок Салим, работавший здесь же слесарем.
Дядя Хидоят протянул пиалу с чаем Фирузу — тот заглянул сюда погреться,— потом накрыл чайник плотным, на вате, колпаком и спросил:
— Небось замерзли, за чаем пришли? Или дело какое?
Насир и Салим ухмылялись и выжидательно посматривали друг на друга.
— Ну что же, садитесь, выпейте по пиалке горячего чаю,— пригласил дядя Хидоят, указывая на покрытый старым паласом деревянный кат, занимавший половину сторожки.
Глаза у приятелей пьяно поблескивали.
Насир сделал вид, что не замечает Фируза.
Приняв из рук старика пиалу с чаем, Салим отпил глоток, потом локтем пихнул Насира в бок и сказал, как бы продолжая прерванный спор:
— Ну вот, не верил мне, теперь спроси сам!
— А что, и спрошу!— Насир с трудом сдерживал смех. Наконец, овладев собой, он с серьезной миной обратился к дяде Хидояту.
— Этот недоросток,— он кивнул на Салима,— рассказал о вас удивительную историю. Такую удивительную, что я ему не поверил. «Нет,— говорю я ему,— врешь!» А он отвечает: «Спорим, что я прав! Проиграешь — выставишь угощение на всех, а если вру — угощаю я». Ребята в гараже слышали... «Пойдем,— говорит,— к самому дяде Хидояту — спросим у него». Вот мы и пришли к вам, чтобы узнать истину.
— А тот, кто проиграет, тот и выставляет угощение на всех ребят,— пояснил Салим, пьяно улыбаясь,— и на вас, дядя, тоже. Так что не откажите в просьбе, расскажите, как было.
— И что же это за история?— спросил старик, как
обычно, попавшись на удочку тех, кто желал повеселиться, выставив его, седобородого, на всеобщее осмеяние.
Салим, предвкушая удовольствие, прыснул от смеха, но тут же прикрыл рот рукой.
— Это когда вы решили привезти уголь и собрали всех соседских ослов...
— А, да, да, было,— от души рассмеялся дядя Хидоят.
— Ну, что я вам говорил?— Салим хлопнул в ладоши.— Проиграл — плати!
— Э, нет! Пока сам не услышу, не поверю.
Салим притворно-умоляюще посмотрел на старика.
— Расскажите, пожалуйста, вытряхнем как следует карман этого неверующего. Подумаешь — брат директора!
— Ну, ладно, если за моим рассказом последует угощение для всех—быть по-вашему. Посмеюсь с вами вместе — время пролетит незаметно, а мудрые люди говорят, что время, которое смеешься, не засчитывается, наоборот, прибавляется к жизни.— Он подвинулся ближе к легче, устроился поудобнее.— Что за наслаждение, эта печка! Согревает мои старые кости, согревает эту комнату, пусть согреет и вас...
«Удивительный старик дядя Хидоят,— думал Фируз,— не могу понять его. Они разыгрывают, желают посмеяться над ним, а он не видит, что ли? Или, будто поддаваясь, сам разыгрывает их?»
Все же Фируз не хотел быть свидетелем того, как двое пьяных веселятся, слушая рассказ старика. Он поднялся.
— Я, пожалуй, пойду.
— Ты ведь сказал — у тебя дело ко мне?
— Завтра у вас выходной? Я зайду к вам домой.
— Видать, дядя, разговор у него секретный,— съязвил на прощание Салим.
Фируз сделал вид, что не расслышал, и не торопясь направился к двери.
К вечеру подморозило. С гор спустился холодный туман,, окутал мутным покрывалом дома и деревья. Днем выглянуло солнце и быстро согнало выпавший
вчера снег, но все же зима брала свое, Фируз поежился, спрятал руки в карманы куртки. Разбитой, в выбоинах дорогой он не спеша направился в сторону райцентра. Промерзшая грязь скрипела и рассыпалась под сапогами.
«Когда же здесь наведут порядок, на этой проклятой дороге? Зимой грязь, летом пыль... Черт бы побрал этого директора! Перед конторой все заасфальтировал, возле гостиницы, где бывает начальство, тоже... А гараж в стороне, приезжим не виден, значит, пусть дорога остается в колдобинах, здание — развалюха. В дождливый день грязи по колено, того и гляди завязнешь... Да и Наимову что, имущество государственное, не его. Из-за того и машин у нас столько простаивает...»
Фируз почувствовал, что злится не только на директора и на этих нагловатых подвыпивших парней — Насира и Салима, но и на самого себя. Конечно, кому приятно смотреть, как унижают старого человека... Но что он мог сделать, чем помешать? И откуда только берутся такие — вроде Насира и Салима? Ведь пока не обсмеют, не обхамят, не унизят кого-нибудь, словно чувствуют себя обиженными жизнью, будто день прожит зря, и сон им будет не в сон... Почему так? Ведь оба они, как и он сам, и Сафар, и Назокат, и другие, выросли здесь, у подножия этих голубых гор, дышали тем же воздухом, пили воду из одного ручья. Тогда почему же выходит так, что один необуздан, а другой скромен, один умерен, а другой жаден до денег и барахла — на все пойдет, лишь бы его добыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36